Наконец все готово, и Герлаху удается с замечательной ловкостью сесть на «полосу», которую мы расчистили неподалеку от отеля. Узнав, что я намереваюсь отправиться вместе с ним, он не проявляет особой радости, но, когда я добавляю, что полетим мы втроем — дуче, он и я — твердо отказывается, утверждая, что мой план «совершенно нереален».
Я отвожу его в сторону от всех и кратко, но со всей возможной в данных обстоятельствах убедительностью излагаю причины, по которым мне приходится так настаивать на своем. Я сам довольно долго взвешивал все «за» и «против», вполне отдавая себе отчет в той огромной ответственности, которую я беру на себя, прибавляя свой собственный вес к грузу маленького самолета (и вес значительный, так как ростом я метр девяносто пять и соответствующего телосложения). Но разве мог я принять на себя ответственность гораздо более серьезную — позволить Герлаху лететь с дуче одному? Ведь если полет окончится катастрофой, мне ничего не останется, как, не ожидая решения сверху, пустить себе пулю в лоб. Смогу ли я предстать перед Гитлером, чтобы объявить ему, что операция удалась, но Муссолини встретил смерть сразу же по освобождении? И поскольку никакого другого средства перевести дуче в Рим у меня тоже нет, то я предпочел принять на себя всю опасность этого полета, которую только увеличит мое присутствие на борту. Итак, мы, все трое, препоручаем себя судьбе — пусть мне повезет или же я погибну вместе с обоими попутчиками...
Наконец, после некоторых колебаний, Герлах соглашается с моими доводами. С большим облегчением я отдаю Радлю соответствующие приказания. В качестве пленников им предстоит везти лишь захваченного генерала и того, что нас сопровождал; остальных офицеров и солдат мы оставим, безоружных, в гостинице. Поскольку дуче сообщил мне, что все время плена с ним обращались вполне сносно, то никаких оснований для отказа от подобного добродушия я не вижу. Чтобы предотвратить возможный саботаж на канатной дороге, я приказываю каждой партии, отправляющейся вниз, брать с собой в корзину двух итальянских офицеров. Когда же все люди окажутся на равнине, разрушить двигатель и все машины дороги таким образом, чтобы их немедленная починка стала невозможной.
Затем, пока под руководством капитана Герлаха наши солдаты устраивают взлетную полосу, я наконец могу посвятить себя дуче.
По правде сказать, человек, сидевший передо мной, в слишком просторном гражданском костюме без малейшего изящества, едва напоминал того красавца, изображенного на фотографиях, виденных мною ранее, — на всех он был облачен в форму. Только черты лица не изменились, хотя возраст проявился на нем отчетливее. На первый взгляд, он казался истощенным какой-то тяжкой болезнью, и это впечатление только усиливалось бородкой, возникшей за дни заточения, и даже короткой щетиной, покрывшей его голову, прежде всегда чисто выбритую. Однако черные и яростные глаза все еще принадлежали великому диктатору. Мне казалось, что их взгляд буквально буравил меня, пока он скороговоркой пересказывал детали своего заточения.
Я весьма рад был сообщить ему приятную новость:
— Мы ни на минуту не забывали о вашей семье, дуче. Губернатор Бадольо поместил вашу супругу и обоих детей в ваше имение Рокка-делла-Крамината. Вот уже несколько недель, как мы поддерживаем связь с донной Ракеле. И, мало того, в тот самый момент, когда мы высадились здесь, другой отряд из людей моего подразделения начал операцию по освобождению вашей семьи. Я уверен, что к этому часу она уже завершена.
Расчувствовавшись, дуче сжимает мою руку.
— Что ж, прекрасно. Я благодарю вас от всего сердца.
Мы выходим из отеля. «Аист» уже готов к отлету. Я с большим трудом пролезаю в узкую щель за вторым сиденьем, занятым дуче. Перед тем как забраться в самолет, он выказал некоторые колебания: будучи сам опытным летчиком, он, безусловно, отдавал себе отчет в том, какой опасности мы намерены подвергнуться. Несколько смущенный, я пробормотал что-то вроде: «Фюрер приказал, он был категоричен...» Затем гул мотора избавил меня от поиска других извинений. Вцепившись в две стальные трубы каркаса, я пытаюсь привести нашу «птичку» в некоторое равновесие, чтобы хоть немного облегчить ее. По знаку пилота, солдаты, державшие самолет за крылья и хвост, разом отпускают руки, и тут же нас бросает вперед. Мы мчимся все быстрее и быстрее к концу «взлетной полосы», но все еще притянуты, будто магнитом, к земле. Я изо всех сил стараюсь сохранять равновесие. Машину трясет на камнях, которые мы не отбросили. Затем через переднее стекло я вижу глубокую трещину, которая буквально раздвигается прямо перед нами. Еще остается время подумать: «Господи! Если мы рухнем туда...» — и тут «аист» отрывается от земли, всего на несколько сантиметров, но и этого достаточно. Левое колесо шасси еще раз резко напарывается на что-то, самолет легонько ныряет носом, и мы уже у самого края плато. Самолет заносит влево, и он проваливается в пустоту. Я закрываю глаза — у меня уже нет сил даже бояться — и, сдерживая дыхание, ожидаю страшного грохота и неминуемого удара...
Свист воздуха вокруг крыльев становится резче и превращается в настоящий рев. К тому моменту, когда я вновь открываю глаза — а все это не могло длиться больше нескольких секунд, — Герлах выводит самолет из пике и медленно выравнивает его в горизонтальное положение. Теперь мы двигаемся с достаточной скоростью чтобы держаться даже в этой разряженной атмосфере. Едва ли в тридцати метрах над поверхностью равнины «аист» переходит на бреющий полет и достигает порога, за которым начинается низина Аррецано. На этот раз мы и в самом деле прошли.
Мы все трое — краше в гроб кладут, но никому и в голову не приходит завести речь о только что пережитых ужасных мгновениях. С некоторой фамильярностью, позабыв о субординации, я кладу руку на плечо дуче, который теперь-то, уж точно, спасен. Муссолини уже оправился, вновь обрел дар речи и ударился в воспоминания, связанные с местами, над которыми мы летим, быть может, всего на пятистах метрах — предосторожность против возможных самолетов союзников. Дуче бегло говорит по-немецки, почти без ошибок — факт, который в нервном напряжении первых минут я даже не заметил. Осторожно мы проплываем над последними отрогами гор, и вот уже летим над Римом, направляясь к аэродрому Пратика-ди-Маре.
— Внимание, — бросает нам Герлах, — держитесь крепче. Садимся в два приема.
И правда, я ведь уже забыл, что наше шасси поломано. Самолет очень нежно прикасается к земле, легонько подскакивает, пилот восстанавливает равновесие, и на правом колесе и заднем элероне мы тихо едем по полосе, а затем машина останавливается. Все прошло как в сказке — а ведь наши шансы с начала и до самого конца авантюры были, если признаться, не так уж и велики.
Нас встречает адъютант генерала Штудента, сияя от радости. Три самолета «Хейнкель-111» готовы ко взлету. И у нас совсем не остается времени, если, конечно, мы и вправду хотим достичь Вены до наступления ночи.
Перевел с немецкого Н. Непомнящий