рада?
— Рада, — ответила Настя.
— Я грубил тебе. Это так, ерунда. Но тебе палец в рот не клади.
— Нет, я тихая, — ответила она. — Я при тебе такая.
— Разве что при мне, — сказал я. — Ты как меня вчера нашла?
— Я не знаю, я всегда чувствую, что с тобой. Горе или радость. И где ты бываешь, тоже чувствую. Я с мамой белье на набережной стирала и вдруг подумала, что тебе плохо, и побежала.
Дорога поднималась мимо виноградников в сосновый лес. Мы свернули влево. Сразу зашуршали виноградные листья, запахло соком молодого винограда, тропинка между гряд была узкая. Листья били по ногам.
— Здесь удобное место. Давай сядем, — предложила она.
Мы сели, и темнота сразу опустилась на кусты.
— Ты испачкаешь платье, — сказал я.
— Платье? — переспросила она каким-то срывающимся голосом. — Так ему и надо.
А я почему-то вспомнил: «Так и надо дураку, что нос на боку».
— Девчонки называют меня сумасшедшей, бегаю за тобой, как хвостик. Ребят вот сколько, а я не такая уж уродина.
— Ты красивая, — сказал я.
— Через год я буду еще красивей. Мне всего шестнадцать лет.
Звезды сияли длинной полоской вдоль тропинки. Я сидел рядом на земле и видел Настины губы, тонкую белую шею.
— Потрогай мои ресницы, — сказала она, — они у меня большие и загибаются сами. Ты знаешь, мне хочется быть самой красивой среди всех женщин. Для тебя…
Я сидел на земле и гладил ее лицо и руки, потом встал и побежал вниз, не разбирая дороги, по виноградникам, по камням.
Она не окликнула меня и не стала догонять.
На другой день я искал Настю, чтобы сказать, что я люблю ее, но нигде не нашел.
Я был уверен, что она придет на вокзал, ждал до самого последнего момента. Лишь когда поезд отошел от платформы и начал набирать скорость, я вдруг увидел ее: она бежала вдоль полотна железной дороги по ходу поезда. Она промелькнула на одно мгновение, я высунулся из окна вагона, стал махать рукой, но ей навряд ли удалось меня разглядеть.
Моряк
В автобусе пахло бензином и было душно, хотя тетя Вера разрешила поднять все окна. Долго ехали по узкой дороге, слева и справа без устали бежали деревья, и у Андрейки кружилась голова. В полу автобуса была дыра, сквозь нее было видно, как мелькают камушки.
Въехали в лес и остановились. Застучали по крыше ветки и полезли в открытые окна. Одна ветка накрыла Андрейкину голову.
— Приехали, — сказал дядя Коля.
Пассажиры облегченно вздохнули и стали выносить из машины сумки с провизией.
Тетя Вера стояла под тенью дуба и спрашивала:
— Николай, где сметана? Коля, ты куда дел сметану?
Дядя Коля уже успел снять рубашку и брюки. Он стоял в трусиках и в сетчатой майке. В ней его узкое белое тело казалось пойманной рыбой.
Устраивая на голове огромный носовой платок, дядя Коля смотрел на небо.
— Я оставил ее на столе в кухне.
— Здравствуйте, — сказала тетя Вера, — я дала тебе банку, чтобы ты держал ее в руках. Что ты за человек? Какой же будет салат без сметаны?
Солнце стояло высоко, в самом зените. Рядом было море, но за густыми деревьями его не было видно. Андрейка заспешил к морю. Он раздвинул кустарник, пробежал по выгоревшей траве и замер, прислушиваясь.
Море находилось в нескольких шагах от него, он это знал. Столько ждать это море! И теперь оно совсем близко…
По коричневой коре дерева, огибая ветку, полз жук. Андрейка стал внимательно разглядывать его, хотя это был обыкновенный жук: тупая головка, крылышки, убранные под панцирь, усы. Ветка тоже не представляла собой ничего особенного — листья, пронизанные светом. Здесь, среди деревьев, солнца было так много, что воздух казался пыльным. Андрейка смотрел на листья. Он хитрил перед собой, он оттягивал встречу с этой синей водой без дна и краев. Он не решался.
Море!.. Андрейка стоял ослепленный. Прямо к его ногам, утонувшим по колено в ласковой воде, со всех сторон двигалось живое море. Его было так много. О нем страшно было думать, на него трудно было смотреть.
Ощущение ошеломляющей бесконечности обрушилось на Андрейку. Говорят, с годами это ощущение крепнет и делает людей мятежными.
Андрейка по тропинке направился вдоль скал. Босые ноги двигались медленно, осторожно. Камни нагрелись и жгли ступни.
Берег моря был безлюден. Белое тугое облако лежало на самой середине неба, иногда оно заслоняло небо, и тогда море гасло, словно его накрывали ладонью. Когда Андрейка миновал бухту и до него перестал долетать голос тети Веры, повизгивающей в воде, он вдруг понял: здесь, в этих местах, еще никогда не было человека. В тишине знойного южного дня он шел один. Он прошел мыс, другой и принял окончательное решение: да, он открыл эту землю.
Земля была небольшой. Маленькая крутая бухта сияла от солнца. Солнце выделяло на камне каждую трещину, а в воде своими воткнутыми лучиками стояло отвесно, как ворсинки щетки. Цвет скал был коричневатый с темными подтеками, местами видны были расщелины цвета охры, а у самой воды отсинивало вороненой сталью.
Тропинка уходила вверх. Андрейка карабкался в гору, останавливался, смотрел на море.
В море лежал большой камень. Волна мылила его, и мылила, и мыла, словно он был вечно грязный. Камень, похожий на ботинок.
Андрейке захотелось как-то назвать этот камень, придумать ему красивое имя. Вышло простое — «Ботинок». Старый горбатый дубок, примостившийся на скале, был назван «Буратино», вершины гор вдали — «Три богатыря».
Никогда еще Андрейка не испытывал такого возбуждения. То, что он сейчас переживал и