Я настаивал, и он добавил:
— Это несчастье — жить стиснутым рамками необходимости, но ведь необходимостью можно и пренебречь.
Он остановился возле раба, чистившего чашу фонтана.
— Я знал его ребенком, — тихо говорил он. — Видишь эти морщины, этот беззубый рот? Я жил долго, Серений. Множество деревьев, которые я посадил в саду, погибли, расколотые молнией. Моя душа знает, что дни мои сочтены. Для меня теперь имеет значение не сама жизнь, а то, как я с ней расстанусь. Я бы хотел сам выбрать время ухода.
Я произнес, тут же пожалев о сказанном:
— Если ты это допустишь, Нерон решит это за тебя, за меня, за всех, кто хочет, чтобы Рим оставался Римом!
Сенека посмотрел на меня долгим взглядом.
— Это решат боги, — прошептал он.
Боги попустительствовали убийцам, которых послал Нерон. Они ворвались в дом Фауста Корнелия Сулла в Массилии и бросились на хозяина. Рабы обратились в бегство.
Сулла был еще молодой человек, но дородный и уже начинающий седеть. Нерон изгнал его из Рима и отобрал имущество, опасаясь, что этот потомок Августа, сводный брат Мессалины, супруг Антонии, одной из дочерей императора Клавдия, станет для него опасным соперником. В Массилии Сулла проклял Нерона, пророча ему позорную смерть, но он был беден и слишком вял, чтобы представлять серьезную опасность.
Когда убийцы подняли мечи, он закричал: «Нерон убивает меня, как убил Клавдия, Британика, Агриппину!» — и захлебнулся кровью. Один из ворвавшихся отрубил ему голову и завернул ее в окровавленную тогу.
Трое прошли по пустынному дому с мечами в руках, не встретив ни малейшего сопротивления. После них остался кровавый след на мраморном полу да изуродованное тело, которое никто не осмелился убрать.
Роман, вольноотпущенник Поппеи, шпион и развратник, положил к ногам Нерона окровавленный сверток, который император велел развернуть. Взорам присутствующих предстала голова Суллы.
Нерон наклонился, долго смотрел на нее, потом выпрямился и презрительно бросил:
— Преждевременная седина ему не к лицу.
Два месяца спустя евнух Пелагон принес Нерону отрубленную голову Рубеллия Плавта.
Этот человек был совсем другого склада, чем Сулла. Когда в Риме стало известно, что шестьдесят преторианцев вышли из города с приказом его убить, несколько сторонников Рубеллия, обогнав убийц, устремились к нему, чтобы предупредить об опасности.
Рубеллий Плавт пользовался уважением, суровый нрав и добродетели философа-стоика были широко известны. Он дружил с философами, его жену Антистию почитали в обществе. Он был богат и, следовательно, могуществен.
Все полагали, что, будучи союзником генерала Корбулона, зять бывшего консула и легата, располагавший поддержкой сенаторов Тразеи и Пизона, писателей и философов, близких к Сенеке, этот потомок Августа, имевший столько же оснований на трон, как и Нерон, а нравом своим напоминал скорее Катона, чем Калигулу, вполне способен свергнуть деспота.
Ему нужно было всего лишь поверить гонцам, предупреждавшим его, бежать под защиту легионов Корбулона и ждать подходящего времени, чтобы явиться на смену тому, чья репутация кровавого тирана каждый день получала новые подтверждения.
Как и все, кто боялся Нерона, я ждал возвращения гонцов. Мне хотелось получить подтверждение того, что Рубеллий Плавт жив и здоров, а евнух Пелагон, потерпев поражение, возвращается ни с чем вместе с преторианцами и на их головы падет гнев Нерона.
Я хотел разделить свои надежды и ожидания с Сенекой.
Он выслушал меня, а потом отвернулся, словно ему не хотелось встречаться со мной взглядом, и сказал, что добродетельный человек может идти навстречу опасности, потому что ему претит жить в постоянной тревоге и неведении относительно своего будущего. А смерть кладет конец этой неопределенности.
Мне показалось, что Сенека имел в виду скорее себя, чем Рубеллия Плавта.
— Плавт вполне способен поверить, — добавил он, — что если он позволит Нерону убить себя, то тот, успокоившись, оставит в живых его жену и детей.
Наконец он взглянул на меня.
— Но даже мудрец, даже философ может ошибаться. Рубеллий Плавт, должно быть, забыл, что Нерон упрямо стремился убить собственную мать.
— Но ты же сам оправдывал это злодеяние! — воскликнул я.
— Я говорил тебе тогда, Серений: империя не переживет раздела. Нерон крепко заучил урок, который я ему дал. А Рубеллий Плавт — нет.
Он стоял нагой, рассматривая свое тело, когда Пелагон и преторианцы окружили его. Вперед вышел один из центурионов. Рубеллий Плавт уронил меч, поднял голову к высоко стоящему полуденному солнцу, и оно ослепило его.
Рассказывали, что философы Цераний и Мусоний Руф, друзья Сенеки, последовавшие в ссылку за Плавтом, настоятельно советовали ему стойко дожидаться смерти, вместо того чтобы бежать, вступая на путь тоски и тревоги.
Возможно, Рубеллий Плавт вспоминал их совет, когда центурион пронзил его мечом. Клинок вошел ему в левый бок. Центурион оказался опытным убийцей, агония была недолгой. Пелагон подошел к телу и потребовал отрезать голову. А преторианцы разбежались по всему дому, ища Антистию, супругу Плавта, и его детей.
Я до сих пор не знаю, удалось ли им отыскать домочадцев Плавта, но Нерон требовал, чтобы было покончено со всеми. Нужно истребить весь выводок, говорил он, мало убить волка, необходимо также зарезать волчицу и разбить головы щенкам.
Таков был Нерон, и, добавлю с горечью, таков был ученик Сенеки.
Когда император наклонился над головой Рубеллия Плавта, которую Пелагон принес ему на блюде, как большой красный фрукт, он рассматривал ее с гримасой отвращения и несколько раз облизнул губы.
— Я не знал, что у него такой большой нос — такова была надгробная речь над останками сенатора Рубеллия Плавта, потомка Августа.
Я ждал, что негодование, желание бросить вызов Нерону поднимут против него сенаторов, узнавших об убийстве двоих из них. Ведь, отправляя в ссылку Суллу и Рубеллия Плавта, Нерон отпустил их с миром и поклялся остаться верным духу милосердия.
— Твои суждения, — сказал он тогда Сенеке, — твоя прозорливость, твои наставления поддерживали меня в детстве и отрочестве. Дары, которые я получаю от тебя, будут нужны мне всегда, всю мою жизнь.
То же самое он повторил в письме сенату, когда головы Суллы и Рубеллия Плавта уже были брошены хищникам. Он писал, что Сулла и Рубеллий Плавт хотели поднять мятеж, однако он сделает все от него зависящее, чтобы сохранить целостность государства.
Он не признал, что эти двое были убиты по его приказу даже тогда, когда сенаторам все стало известно. Я видел, как старейшины сената, понурившись, опустив головы, слушали письмо Нерона и голосовали за исключение из состава сената Суллы и Рубеллия Плавта, словно те еще были в живых!
Скрывшись за колонной, Тигеллин наблюдал за происходящим на заседании с презрительной ухмылкой.
Я направился к Сенеке, чтобы рассказать ему, что сенаторы согласились принять ложь за правду. Они заранее все оправдывали, отказываясь смотреть в глаза реальности.
33
Я сидел рядом с учителем и ждал, когда придет смерть.
Мы знали, что отныне ничто, кроме бегства Сенеки, не сможет помешать Нерону убить его. Окружавшие императора шакалы и стервятники — вольноотпущенники, советники, Тигеллин, Поппея — убивали в угоду ему или себе.
Одной из первых жертв стала Октавия, бывшая в течение десяти лет женой Нерона.
Я видел ее, несчастную молодую женщину, едва достигшую двадцати трех лет, худую и невзрачную, раздавленную страхом, с глазами затравленного животного. Она знала, что вокруг нее бродят убийцы, готовые на любое злодеяние и ожидающие от императора лишь знака. Однако Нерон колебался.
Она была дочерью императора Клавдия, следовательно, сестрой-супругой Нерона, и простой люд любил ее за те несчастья, что выпали на ее долю. Выданная замуж почти ребенком, она видела смерть своего отца и Британика. На том злосчастном пиру она сидела рядом с ним. Ей пришлось делать вид, что она верит, будто причиной гибели брата стала болезнь, а не яд.
Агриппина, поначалу относившаяся к ней с презрением, впоследствии стала покровительствовать невестке, прикрываясь ею, как щитом, от посягательств сына.
Октавия видела, как преторианцы под командованием Аникета входили в комнату Агриппины, как центурион Обарит пронзил ей грудь своим мечом.
Почему Нерон, человек, без колебаний уничтоживший свою мать, не решался перерезать горло Октавии, которую едва удостаивал презрительным взглядом, обвинял в бесплодии, но в то же время опасался, что ее имя и память об отце-императоре могут быть однажды использованы против него его соперниками? Всему Риму было известно, что он желал ее смерти.