Несовершенный ребёнок. Несовершенная женщина. По крайней мере, она сама выбирает собственные несовершенства.
Она обустроилась в восточном крыле, в библиотеке Драконихи. Оградилась замками, заклятьями и охранными чарами так, что без её разрешения никто не мог ни войти, ни выйти. Внутри изысканного и в то же время комфортабельного, заполненного книгами кабинета было всё, что нужно для того, чтобы выжить. И ещё кое-какие вещи, которые она собрала без видимых на то причин.
Встреча с Танцором потревожила её. Остальных ей было легче переносить — вспоминая о тех или иных происшествиях в прошлом, она укрепляла барьеры между ними и собой.
Но это не срабатывало с Танцором. Между ними произошла одна единственная ссора на почве границ их дружбы и неприкосновенности личного пространства, но и она испарилась как туман солнечным утром.
Он принял её с первого взгляда, назвал «Джадой», давая понять, что между ними всё по-прежнему хорошо. Так же, как давал ей понять это в прошлом, держа за руку так, что решение оставаться или уйти оставалось за ней. Сказал: «Добро пожаловать домой,» — и именно это и имел в виду, улыбнулся, и улыбка его была искренней, без намека на отвержение, которое она видела на лицах остальных.
Мак тоже, казалось, изменила отношение, но Джаде и думать об этом не хотелось.
Она вошла во вторую комнату апартаментов, бросая рубашки, полотенца и покрывала на лампы и бра по дороге, чтобы приглушить свет. Благодаря Круусу, освещение работало всё время, и она пока не разобралась, как разрушить эту магию. Теней в аббатстве можно было не опасаться, её ши-видящие истребили те их них, которые ещё тут оставались.
Подойдя к кровати, она вытащила из-под неё небольшую деревянную коробку, в которой хранились различные предметы, собранные по пути в город. Она достала сложенный лист бумаги, перемазанный шоколадом, села на кровать, распустила волосы и запустила в них пальцы.
Время. И враг, и союзник.
Они думают, что она потратила пять с половиной лет своей жизни зря. Это не так. Она прожила их. Это они пропустили пять с половиной лет её жизни. А винят в этом её.
Абсурд.
Она повернулась, чтобы посмотреть на написанные от руки слова, которые знала наизусть.
Убей часы. Эти время крадущие твариЗаполонили запястья, полки и стеныИ кричат непрестанно, что вышло время,Нам всем объявляя войну.
Убей часы, они как те люди,Что мимоходом меня оттолкнули,Спеша улететь, уехать, умчаться,Лишь бы с врагом своим не встречаться.
Убей часы, пока не соблазнилиИ тебя они в тени прошлого жить,Лишь дни считая и мимо мелькая,Быстротечностью в угол загнанной быть.
Убей часы и живи настоящим,Его шестерёнкам у нас не отнять,Ведь, когда ты смеешься со мною, Мега,Я могу полноценным стать.
Она прикоснулась к шоколадным пятнам. Прошла целая вечность, с тех пор как Танцор вручил ей свою поэму. Той же ночью он дал ей браслет, который она потеряла в Зеркалах. Он был так туго повязан, что ей пришлось выбирать, чем жертвовать: им или рукой. В какой-то момент ей пришлось пожертвовать практически всем.
— Что за ерунда, — раздраженно проворчал Шазам, развалившись посреди кровати в ворохе подушек и заглядывая ей под руку. Он зевнул, обнажая огромные зубы и завернутый кверху розовый язык с черным кончиком. — Полная неразбериха. Вместо «встречаться» должно быть «сражаться». То немногое, в чём есть хоть какой-то смысл, исковеркано в угоду рифме. Неумёха.
— А кое-кто только критиковать и умеет.
— Будто часы можно убить, и даже если было бы можно, я сильно сомневаюсь, что даже тогда на эту примитивную расу снизошло бы озарение, дарующее осознание многогранности истин, применительных ко времени. Почему ты настаиваешь на том, чтобы оставаться среди этих трехмерных людей? Вне всякого сомнения, один из вас умудриться уничтожить этот мир. И этот день не за горами. Нам нужно уходить отсюда. Ты принесла мне что-то поесть? — жалобно спросил он. — Что-то с кровью и бьющимся сердцем? — его усы задрожали в предвкушении.
— Энергетические батончики…
Он хмыкнул.
— Вот это я понимаю, искажение названия. Они не только не добавляют никакой ощутимой энергии, а уверен, еще и истощают мою. И ещё, они невкусные и вызывают у меня угнетённое состояние, — его фиолетовые глаза увлажнились.
— Тебя всё угнетает. Если бы ты хоть иногда выбирался из кровати…
— Какой смысл в том, чтобы выбираться из кровати, если ты заставляешь меня сидеть в этих тесных, грязных комнатушках?
— Я не заставляю тебя ничего делать. Я просто прошу…
— Твои «просьбы» висят булыжником на моей шее, — горестно проговорил он. — Я такой же невидимый, каким и был на Олине.
— Так же, как и я, — сложив поэму по сгибам, она убрала её в ящик и, растянувшись на кровати с мечом под боком, закрыла глаза. Она не стала раздеваться. Никогда этого не делает. Спать и так достаточно опасно. Ей хватило тех раз, когда она, просыпаясь, была вынуждена сражаться обнаженной. Хотя у этого и были свои преимущества — кровь смывать гораздо легче, и это зачастую приводит в жуткое замешательство противников мужчин — она предпочитала не делать этого.
Шазам тут же поднялся, обернулся по кругу три раза, лёг и тут же снова вскочил, ощетинившись так, что матрас задрожал.
— Ты плохо пахнешь. Хищником. Я не смогу спать, из-за тебя тут всё провоняет. Кто к тебе прикасался? Зачем прикасался?
— Я не пойду в душ, — сказала она, не открывая глаз. — Я слишком устала. К тому же бывало, мы оба пахли и похуже.
— Ну и хорошо. Тогда никаких обнимашек.
— Я и не просила. Я никогда не требую обнимашек. Я даже слово такое не использую.
— Тебе и не нужно. Твои ожидания — решетки моей клетки.
— Я просто предложила их в обмен на уход, ведь у тебя есть мех, и ты горячий как маленькое солнышко и мог меня согреть. А некоторые из тех миров были холодными, — и всё равно она часто чувствовала, будто в костях у неё был лёд.
— Здесь-то не холодно. И ты целый день за мной совсем не ухаживала. А это был длинный день. И я был один всё время. Потому что ты заставляешь меня сидеть тут безвылазно.
— Ты привлечешь к себе слишком много внимания.