Читать интересную книгу Три плута - Александр Апраксин

— А кофе не прикажете?

— Не хочу я теперь кофе. Может быть, после катания на лодке я опять к вам заверну.

Хотя татарин вел этот разговор очень просто, совсем непринужденно, но Рогов не мог еще успокоиться и с боязливым нетерпением остался выжидать, чем все кончится. Он прошел на плотик, служивший пристанью ресторана, и, стоя на последней доске, твердо решил живым себя в руки не отдавать. Слишком хорошо знал он историю своего дальнейшего будущего с того момента, как придется дать ответ за содеянное преступление. Целый ряд подлогов официальных документов с приложением фальшивой печати влек за собой вечное поселение в отдаленнейших местах Сибири, с лишением всех прав состояния и имущественных.

Неимоверно долгим казалось ему отсутствие ушедшей прислуги. Совсем исчезло благодушное настроение, вызванное наслаждением кулинарного искусства виртуоза повара и тончайших иностранных вин. Он не только не ощущал уже никакого приятного вкуса, а, напротив, ему каждый момент казалось, что с ним станет очень дурно. И он прождал четверть часа буквально между жизнью и смертью.

Вдруг он увидал чистенькую белую шлюпку с красным рантом, быстро придвигавшуюся благодаря сильным взмахам веслами молодого парня в кумачовой рубахе.

Рогов понял, для кого предназначалась эта лодка, и подумал: «Неужели я спасусь?»

В то же время он невольно оглянулся по направлению к ресторану. Оттуда торопливой поступью спешил к нему татарин, несший в руке тарелку со счетом и сдачей. Теперь уж, наверное, можно было быть совершенно спокойным: опасность миновала.

Нервы, страшно натянутые, сразу ослабли, и Рогов стал громко хохотать. Впрочем, и это нисколько не удивило слугу, предположившего, что барин просто находится под влиянием довольно-таки обильных возлияний. Рогов на радостях отвалил целых десять рублей на чай.

Чтобы усадить дорогого гостя в шлюпку, собралось не менее пяти татар, да подоспел и сам хозяин с выражением своей признательности и с просьбами не забывать и впредь.

Отъехав на три весельных взмаха, Рогов закричал: «Спасибо за угощение! Не поминайте лихом! Я вашего брата лучше Сибири полюбил!» У него снова появилось желание шутить, ломаться и балаганничать. Обращаясь к своему гребцу, он спросил:

— Песни петь умеешь?

— Почему, барин, не уметь? Только нашему брату здесь воспрещается. Вот ежели за Стрелку выехать, ко взморью ближе, так там запрета нет, а здесь положение такое, чтобы все тихо, благородно. Нам тут друг с дружкой не то что распевать, а перекликаться громко воспрещено.

— Да почему же?

— Господа тут какие живут? Сами небось изволите знать.

— Да, вот оно что, — в раздумье протяжно произнес Рогов и потом совершенно неожиданно спросил: — А свистать можно?

— Ничего, барин, посвистите, про это нам ничего неизвестно. Пароходы ходят, так те эвона как гулко свистят!

Но Роману Егоровичу такого рода развлечение понравилось ненадолго. К тому же в катании на лодке он преследовал иную цель. Задумал он свой план еще раньше и спешно приступил к его выполнению лишь вследствие внезапно появившихся понудительных причин. Посвистав немного, он сказал парню:

— А ведь я, голубчик мой, сегодня в последний раз по этим водам катаюсь.

— Уезжать, стало быть, куда хотите? — спросил лодочник, налегая особенно сильно на весла, точно считая обязанностью напоследки услужить.

— Все ты скоро узнаешь, и скажу я тебе только одно, что узнаешь ты этот самый секрет одним из первых. Ты мне только на один вопрос ответь: любишь ты деньги?

— Кто, барин, денег не любит? Всякому они нужны. Хотя бы и нашему брату: без денег тоже не проживешь. Домой послать надо да подати платить…

— Ну, хорошо. Сегодня я тебе дам заработать, в обиде не останешься. Дам я тебе пять рублей.

— Премного вам благодарны-с.

— Хорошо, погоди, не перебивай меня! Мы с тобою доедем до речного яхт-клуба; там ты сойдешь и станешь дожидаться меня, пока я обратно не вернусь, а я один покатаюсь. У меня, видишь ли, есть в кармане такой особенный снаряд, чтобы рыбу ловить, — продолжал выдумывать Рогов. — Требуется только чрезвычайная тишина.

— Понимаем-с.

— Вот то-то же и есть. А если ты со мной будешь, то мы с тобою непременно станем разговаривать. Но еще мне нужно, чтобы ты взял к себе одно мое письмо. Скажи, пожалуйста, ты грамотный?

— Нет, барин, не обучен.

— Ты это письмо держи в руках да сиди-посиживай на пристани яхт-клубской, пока тебя кто-нибудь спросит, кого ты дожидаешься. Вот тому самому ты письмо и покажи. Понял?

— Понял-с!

— Ну, так причаливай!

Оставшись в шлюпке и выпустив на яхт-клубскую пристань своего лодочника с письмом в руках и пятирублевкою, Рогов сильно оттолкнулся, взмахнул два-три раза веслами и быстро отплыл далее, очутившись в сильном течении. Ему опять стало очень жарко, хотя своего летнего пальто он как скинул в ресторане, так более не надевал, и оно валялось в шлюпке на корме. Особых усилий грести он не делал, так как спешить ему не было никакой надобности. Течение несло его понемногу, и он только высматривал удобное место, где бы ему пристать к берегу. По свойству своего вечного расположения к юмору он даже про себя проговорил: «На тот свет отправляться много удобнее по письму на имя госпожи Полиции! А перепугал меня давеча пристав. И с чего это мне только в голову взбрело?»

Ему стало очень весело на душе. Он обращался к самому себе с речами, близкими к совершеннейшей нелепости, — до такой степени были они проникнуты самыми извращенными взглядами на нравственность. Он рассуждал:

«Ведь вот, наверное, если бы меня поймали и стали судить, то добрые люди назвали бы меня мошенником и по закону меня загнали бы туда, где Макар и телят не гонял. А того никто в рассуждение не возьмет, что доброты и щедрости во мне одном куда больше, нежели во всех их, вместе взятых. Сколько я сегодня, например, щедрых подарков роздал? Швейцару в гостинице дал пять рублей, одному извозчику — три, другому — рубль, татарам в ресторане целых десять рублей отвалил, лодочнику вот тоже пять рублей дал. Все они должны за меня Бога молить, потому что ведь, если меня сцапают, от меня не разживешься больше».

Рогов оглянулся, и место ему показалось удобным. Он не совсем знал, куда отсюда выйдет, но ему хотелось поскорее избавиться от своей шлюпки, так как у него вовсе не было желания забираться еще дальше к открытому взморью. Он проговорил вслух с обычной балаганной интонацией: «Пора, однако ж, и топиться!» — и тут же направил свой челн к безлюдному берегу Крестовского острова. Там он снял с себя один костюм, развернул сапоги и, положив их вместе со шляпою на дно лодки, оттолкнул последнюю насколько мог сильно, дабы она свободно поплыла далее.

В дорожной маленькой шапочке чувствуя себя значительно легче, он поглядел еще вслед уплывающей шлюпке и потом побрел по болотистому мокрому лесу, рассчитывая направиться к Петровскому острову. Значительная часть пути оказалась далеко не легкой. Рогов шел, попрыгивая с кочки на кочку, стараясь возможно меньше промочить обувь. При всякой неудаче он то громко ругался, то, напротив, добродушно хохотал. Когда наконец ему удалось выбраться на гладкий шоссейный путь, он совсем повеселел, осмотрелся, нет ли где извозчика, вдали увидал одного, замахал ему платком и про себя решил: «Теперь прежде всего в парикмахерскую».

Пришлось ехать на Петербургскую сторону. Но это было Роману Егоровичу безразлично, так как туда он никогда не показывался и никто его в той местности не знал. Войдя под первую встречную вывеску, он заявил:

— Надо мне бороду и усы сбрить да голову шариком обстричь.

Подмастерья переглянулись, улыбнулись и, конечно, подумали, что посетитель шутит: даже и вчуже жалко было расставаться с вьющимися черными, едва седеющими на висках, локонами и весьма красиво растущей бородкой. Но Рогов живо вывел их из затруднения, опускаясь в кресло перед зеркалом.

— Напрасно сомневаешься! Я это, братец ты мой, с Великого поста в отпуску нагулял. А ведь ты знаешь, кто я?

— Извините, пожалуйста, никак признать не могу, хотя личность, сдается, будто знакома, — ответил парикмахер.

— Я, брат, артист из оперы и теперь выступаю на гастролях тут в одном саду. Сейчас только с поездом приехал, еще даже переодеться не успел. Видишь, на голове дорожная фуражка была надета и сапоги насквозь промокли?

Почему у человека, только что приехавшего с поезда, сапоги должны насквозь промокнуть — этого в приливе радостной болтовни Рогов, должно быть, не обдумал; но к чести парикмахерских мозговых способностей надо признаться, что и подмастерье никакого значения такой подробности не придал. Его ошеломило, но с самой лестной стороны, что голова известного оперного артиста попала в его переделку. Он стал чрезвычайно услужливым и почтительным, принялся расспрашивать, в каких операх выступает клиент, и даже решился поставить вопрос: