Почему докторская колбаса называется докторской?
АЛЕКСЕЙ ЗИМИН
Бренд-шеф кафе «Дом 12»
Чтобы убедить покупателя в её диетических свойствах. «Докторская» разрабатывалась как диетический продукт с пониженным содержанием жиров. По ГОСТ она состояла из нежирной говядины и свинины, яиц и обезжиренного молока.
Разработали «Докторскую» еще в 30-х годах. В Интернете где-то пишут, что её собирались назвать «Сталинской», но я сомневаюсь в этом: Сталин, кажется, не любил продуктового брендинга.
Так вот. В 30-е годы за разработку концепции здорового питания отвечал врач и ученый Мануил Певзнер. Он, собственно, был создателем советской идеологии. К 50-м годам он уже будет один из главных фигурантов дела врачей, но пока на дворе 30-е, и все советские санатории и больницы следуют его рекомендациям.
Вы спросите, зачем в 30-е годы делать диетическую еду, а не просто «сытную» (ведь полстраны голодает). Но это легко объяснить. Диета – это же не голод, это рациональное устройство образа жизни и питания в том числе. Здоровая лошадь дольше работает, а при коммунизме люди должны жить вечно.
В те годы был такой мировой тренд: все хотели перестроить еду на фабричный лад. Сделать так, чтобы, грубо говоря, человек съел таблетку, начиненную необходимой дневной нормой питательных веществ, и с новыми силами бежал строить светлое будущее.
Физиология тогда была куда важнее удовольствия. Певзнер воспринимал человека исключительно как набор белков, жиров и углеводов. Он был врачом, его интересовало только, как сделать так, чтобы человек был сыт, здоров, трудоспособен и чтобы у него был низкий уровень сахара в крови. Вкус не имел никакого значения. Более того, вкус был только помехой.
Ведь вкусная еда – это уже удовольствие. А когда еда приносит радость, человек уже плохо себя контролирует. Ему хочется больше еды, чем на самом деле необходимо организму. И чтобы человек случайно не переел себе во вред, Певзнер решил подстраховаться и лишить его вообще всяких соблазнов.
Певзнеровские блюда исключали приправы, специи, почти любые жиры. Капелька вкуса добавлялась в еду, только чтобы человек мог проглотить необходимый набор питательных элементов. Но только капелька – главное, чтобы её было недостаточно для того, чтобы человек получил удовольствие.
Так и появилась докторская колбаса – безвредная и безвкусная.
Громко было бы говорить, что Певзнер сам прописывал рецепт «Докторской». Нет, он занимался разработкой методологического подхода к еде в своем Институте лечебного питания, а потом уже группы безымянных технологов прописывали конкретные рецепты самих блюд.
Как происходили аресты и допросы в КГБ?
МАРИЯ ФИЛЛИМОР-СЛОНИМ
Независимый журналист
Это был 1973 год, арестовали моего друга, довольно известного человека, Габриэля Суперфина. Он был одним из редакторов «Хроники текущих событий». Хроника иногда у меня дома печаталась, а главное – Гарик у меня жил довольно много и долго и, конечно, что-то делал, а потом его арестовали.
По «Хроникам» уже было много арестов, а я вообще не была в этом близком круге, просто передавала иностранцам «Хроники» и вообще самиздат. У меня были знакомые иностранные журналисты, в том числе Дэвид Ремник, нынешний главред New Yorker, которые работали в Москве, им и передавала.
Суперфина арестовали, кажется, когда он выходил из моей квартиры. Впрочем, я была в это время в Прибалтике, в Латвии, с сыном, мамой и друзьями. Вдруг звонок. Прибегает ко мне всполошенная какая-то с почты, местной мелкой почты, и говорит: «Тебе звонили оттуда, оттуда». – «Откуда оттуда?» – «Ну, из КГБ Тукумского». – А Тукумс – это был районный центр. – «Тукумское КГБ, будут звонить в два часа, приходи».
Прихожу, звонок: «Значит, вас ждут в Москве, завтра, на Лубянку». – Как ждут, у меня здесь ребенок, мама, как это ждут в Москве?
– Все, мы вам выкупаем билет на самолет, и вы должны приехать в Ригу, наш товарищ вас встретит.
– Я вообще никому ничего не должна, говорю.
– Если вы не приедете, мы за вами машину пришлем.
– Ну ладно. Но вообще-то я не летаю, – говорю гордо (прекрасно я летала), – Перезвоните. И достаньте мне билет на поезд, я буду ждать от вас звонков.
Снова звонят, суетятся страшно. Говорят, нет билетов, ни одного, придется лететь.
Я решила приехать в Ригу с Толей Найманом, он там тоже отдыхал. Мы с ним решили приехать в Ригу пораньше, чем назначена была встреча с «товарищем». Приехали на автобусе и пришли на вокзал, где у меня назначена встреча с товарищем. Купила назло им билет в купе до Москвы. И так смешно было, его очень трудно было перепутать с кем-то: посреди площади у стелы стоит с газетой элегантный латыш в сером костюме.
– Вот быстренько, быстренько, надо в аэропорт. – Нет, – говорю я, – В аэропорт не надо. Я еду на поезде. – Как! Это невозможно, нельзя, что же товарищи скажут!
– А мне все равно, – говорю, – Я не под арестом, я еду на поезде, я не хочу на самолете, я как свободный человек поеду на поезде.
– Ой, а что же скажут? – Я не знаю, что, но вы можете меня проводить и сказать товарищам, что я еду этим поездом в таком-то вагоне.
И он проводил, а потом я поняла: они боялись, что я сбегу, наверное, по дороге. Из поезда-то можно сбежать, а из самолета никак.
И ко мне подсадили товарища уже на следующей станции; он был в каком-то странном цветном галстуке. Но для бедного товарища не было места и он стоял всю ночь в коридоре.
Найман заранее позвонил моим друзьям Диме Борисову и Андрею Зализняку. Но когда я приехала на вокзал, меня уже встречали как какую-то Мату Хари, оттеснили моих друзей, которые встречали, и взяли прямо под белы ручки. Не то что взяли, а зажали, встали по бокам, повели по перрону, а потом к площади, а там черная «Волга». Я делала вид, что я такая независимая, но особенно двинуться некуда, оттерли моих друзей, а потом они рассказывали, что, когда они приехали к Рижскому вокзалу, вся площадь была черная от этих машин, как будто кагэбэшники думали, что я буду отстреливаться.
Меня повезли меня в мою квартиру. Впереди сидел следователь, а я сзади, зажатая между гэбэшниками. Друзей не пустили, они своим ходом поехали.
Следователь Михаил Михайлович Сыщиков оборачивается ко мне: «Мария Ильинична, вы, – пауза, – мы едем производить обыск в вашей квартире, вы проходите по делу такому-то…» Пауза; и я думаю, как подозреваемая или как свидетель? Он снова с театральной паузой – «…в качестве свидетеля».
Думаю, ну слава Богу, а то у меня сыну четыре года.
И повезли меня на обыск в квартиру.
Они милые такие. У меня ключей от почтового ящика не было, а там какая-то почта была. Они должны начинать с этого обыск обычно. И я говорю:
– Нету ключа.
– А как вы достаете?
– Ну обычно так я пальцем подсовываю и достаю, – что правда.
– Ну достаньте.
– Нет, зачем мне, я не буду доставать, настроения нет.
И этот Михаил Михайлович толстыми своими сосисками пытается в эту дырочку пальцем пролезть, так смешно было.
А я не боялась, не знаю, почему. Я им хамила. Во-первых, мне было мало лет. А потом обыск этот дурацкий, а у меня ребята там иногда выпивали и взбегали по стене, такой вид спорта у нас был – по стене взбежать. И следы резиновых подошв отпечатывались на стене, кто выше взбежит с разбегу по вертикальной стене. Следы заканчивались довольно высоко. И Михал Михалыч говорит:
– А это что за следы?
– Так они ведут в архив «Хроники», как раз вот туда.
Они так посмотрели, ломать или нет, решили не ломать.
Начали шарить в письменном столе. Бумажка, телефон, написано: «Люся, педиатр».
– Так, это что?
– А это педиатр, Люся. Мне мне кто-то дал ее телефон. На случай, если сын заболеет. Сказали, хороший педиатр.
А были еще молодые ребята, такие явно выпускники филфака.
Оттуда же брали тоже в КГБ, образованные люди всюду нужны.
Они уже после окончания обыска и говорят: «Ой, Мария Ильинична, не с теми вы связались, вам бы с нами. У нас билетики есть на Московский кинофестиваль». А тогда не достать было, такое счастье было – билеты на кинофестиваль. Я отказалась гордо, конечно же, но они оставили свой телефончик.
Изъяли бумажку с телефоном педиатра, какие-то еще бумажки на папиросной бумаге. Обыск шел часов восемь, и я заснула: мне действительно надоело, я усталая и с дороги.
Потом допрос. Они на Лубянку на следующий день вызвали.
На Лубянку! Я приехала. А вход сбоку, с Малой Лубянки. На допросе все было очень вежливо.
Показывают номер телефона: «Это чей телефон?» – Я говорю: «Люся, педиатр, видите, тут написано».
Оказывается, этот телефон, эта Люся – это Люся Боннэр была, она была действительно педиатр. И мне дали ее телефон именно для Антона, если вдруг он заболеет. Но они определили номер и решили, наверно, что у нее была подпольная кличка «педиатр».