За весь день никто не обратил внимания на тело директора Национальной библиотеки поэзии. Дверь в кабину видеофона-автомата была открыта, и кружившиеся в воздухе желтые листья падали на застывшее в страшной гримасе лицо Стапена Кройда.
Иван Варгов
Раковина за семь пиастров
С высоты птичьего полета Красное море кажется грязно-голубым, с зеленью отмелей в окаймлении солончаков. Заливы, протоки и лагуны глубоко врезаются в пустыню, и вот среди обилия воды как остров возникает город. Город не задымленный, без скользкого асфальта и тоскливого скрипа трамваев. Всё в нем бело, все залито светом, как сцена театра, а пыльный воздух обильно сдобрен ароматом снеди, готовящейся в многочисленных харчевнях. В центре короткие тени зданий прячутся под зонтиками их каменных сводов. В уютных открытых кафе мужская половина населения, развалившись в плетеных креслах, неторопливо попивает кофе. Прямо на улицах устроились с допотопными швейными машинками портные. Витрины фотоателье зазывающе пестрят снимками улыбающихся чернокожих красавиц. В основном это дочери племени шалюков, впрочем и сами шалюки, и уличные портные, и ароматные запахи будут потом, а пока наш самолет, снижаясь, резво несется навстречу немилосердной жаре, под крылом мелькают фешенебельные виллы с плоскими крышами вперемежку с полуразвалившимися — словно над ними пронесся ураган постройками, легковые машины, которые несутся куда-то прямо по пескам. Серебристая птица снижается слишком быстро, пассажиры морщатся от боли в ушах.
Посадка.
Стоит мне закрыть глаза, как я отчетливо вижу приземистые постройки аэропорта, пышные пальмы, лениво прохаживающегося вдоль посадочной полосы верблюда, очкастых и поголовно усатых таможенников, прилежно заполняющих многочисленные формуляры. Даже по прошествии стольких лет все это вспоминается живо и четко. То ли потому, что это было мое первое путешествие в Африку. То ли из-за раковины. Смущает же меня лишь противоречие между фотографической точностью всех подробностей и подсознательным желанием выкинуть из памяти эту историю — по возможности, навсегда.
Но позвольте по порядку.
Я приобрел эту раковину в предвечерний час, после того как вернулся с охоты за кораллами. Как было не попробовать себя в роли охотника за кораллами! Апельсинового цвета такси доставило меня на раскаленный пляж, омываемый какой-то смесью морской воды и мазута. В пятидесяти же метрах от берега море оказалось чистым и прозрачным, дно было усеяно кораллами: белые и розовые, голубые и золотистые, они кустились или торчали наподобие оленьих рогов, висели гроздьями или топорщились, как грибы. Нырнув, я с жадностью, как и подобает новоиспеченному покорителю тропических морей, стал хватать все подряд, скрепя сердце отказываясь от только что сорванных, кораллов и набрасываясь на другие, показавшиеся мне более красивыми… и естественно, не обращая внимания на подозрительную слизь, выпускаемую из их кружевных дырочек. Через полчаса слизь эта распространила вокруг такую вонь, что мне пришлось убираться восвояси, оставив на поле брани даже самые роскошные трофеи. Я был разочарован и оскорблен в своих лучших чувствах. Пришлось смирить гордыню и отправиться на рынок, где кораллы продавались прокипяченные и покрытые лаком.
Признаться, я всегда считал, что философия фаталистов беспроигрышна. Судите сами: практически случайная остановка в городе на берегу Красного моря, зверская духота в гостинице и бесславно окончившаяся охота за кораллами как по сценарию привели меня на рынок и заставили остановиться у того самого прилавка, где среди других дешевых поделок лежала эта раковина, ничем не примечательная с виду. Впрочем, с точки зрения раковины всё выглядело, должно быть, иначе. Мое появление оказалось для нее роковым не будь меня, может быть, ей удалось бы прорваться в какой-нибудь музей или на письменный стол какого-нибудь профессора.
Впрочем, теперь об этом нечего говорить.
Под каменными сводами рынка за каждый пакетик жевательной резинки торговались так, словно речь шла о покупке трансокеанского лайнера. Прилавок, на который я обратил внимание, находился в самом грязном и тусклом углу, провонявшемся запахом жареной рыбы и гнилых плодов. Неулыбчивый продавец в белой робе на ломаном английском принялся расхваливать свои товары: золотые кольца с рубинами величиной с орех, похищенные из археологического музея в Каире статуэтки, личный талисман последнего вождя, шалюков; все это он готов был сбагрить мне за полцены, настолько я был ему симпатичен. Я тоже почувствовал к нему симпатию, поскольку заливал он мне все это не столько из желания обмануть, сколько отдавая дань уважения своей профессии. Я выбрал три великолепных, сверкающих лаком коралла, увесистую фигурку из черного дерева — талисман последнего вождя, и бронзовый кинжал в ножнах из змеиной кожи, которые крепились к руке застежкой в виде браслета. Цена всех этих сокровищ быстро упала с десяти фунтов до одного, и довольный сделкой продавец благословил меня, а потом, все с тем же хмурым видом порывшись в своем хламе, вытащил на свет божий мутную, неприглядного вида раковину. «Семь пиастров», — проронил он. Я ничего не имею против числа семь, равно как и против других чисел, но согласитесь: это подозрительно, когда на африканском базаре с вас запрашивают такую до смешного малую, да еще и не круглую цену. Даже мне, новичку, это показалось странным. «Пять пиастров», — сказал я, но продавец почему-то не захотел торговаться и упрямо повторил: «Нет, господин, семь пиастров». Это раззадорило меня. «Ладно, — сказал я, так и быть, беру за десять!» Торговец взял у меня из рук потертую банкноту в десять пиастров, подал мне раковину, потом отсчитал несколько медных монет с дыркой посередине — ровно три пиастра и все так же угрюмо произнес: «Благодарю за покупку, господин». Сам не знаю почему, я смутился и поспешил ретироваться.
Исполинские лопасти вентилятора, лениво вращавшиеся под потолком и гонявшие раскаленную духоту от одной стены к другой, делали гостиничный номер похожим на вертолет. У меня внезапно начался острый приступ ностальгии, я вдруг с умилением стал вспоминать мрачноватую ноябрьскую Софию с ее тоскливо скрипящими трамваями, набитыми чихающими пассажирами. Потом попытался усыпить себя чтением какого-то английского журнала, однако все дело кончилось тем, что я начал тянуть одну сигарету за другой говорят, это типичная реакция на необыкновенные приключения. В номере не было пепельниц, поэтому пепел я стряхивал в эту невзрачную раковину, купленную за семь пиастров. Позднее я вспомнил, что еще тогда автоматически отметил одну странность, но не придал ей значения: горящие окурки, которые я швырял в раковину, моментально переставали дымиться.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});