Улыбка исчезла с лица Кропа.
- А вот это не твое дело, Грифт. Отстаньте от меня, вот что. - Кроп натянул поводья, придержав лошадь, а Боджер с Грифтом проехали вперед.
- Насколько я знаю Кропа, Боджер, он хранит в этой коробочке обрезки своих ногтей.
- Точно, Грифт, или волоски, которые из носа выдергивает.
- Для этого понадобилась бы коробочка побольше, Боджер.
Боджер согласно покивал.
- А все-таки Кроп не побоялся ехать через перевал один, лишь бы спасти эту коробочку.
- Перевал оказался не так страшен, как я думал, Боджер. Мы преодолели его в один миг.
- Да, Грифт. Если погода продержится, через два дня будем в Брене.
- Тут-то все и начнется, Боджер.
- Что начнется, Грифт?
- Так ведь в Брене еще не знают, что Кайлок теперь король. И поверь мне, Боджер, тамошние жители сильно переполошатся, когда узнают об этом. Выдать девицу за принца - одно дело, а за короля - совсем другое.
- Так ведь тем больше им чести, Грифт.
- Брен не из тех городов, что любят пускать пыль в глаза. Им главное сохранять перевес в любом союзе. Попомни мои слова, Боджер: мы с ними еще хлебнем лиха.
Солнце скрылось за грядой облаков. А там уже и ночь на подходе - день долго не протянет.
В саду было холодно, и снег хрустел под ногами, как сухие опавшие листья. Дыхание двух мужчин густело в воздухе белым паром. Когда они сближались время от времени, выдохнутые ими облачка сливались воедино.
Джека поражала выносливость Роваса. Тот был лет на двадцать старше его, однако носился, как олень, и дрался, как бык. Джек понимал, что и в подметки ему не годится. Они бились на длинных жердях - в таком бою главное не быстрота, а сила. Джек начинал сознавать, что очень мало смыслит в боевых искусствах. До сих пор единственным его оружием был нож, которым резали свиней, и, хотя Джек ухитрился убить им человека, этому помогла скорее ярость, нежели умение.
Жерди сходились с тупым стуком, и Ровас раз за разом отбрасывал Джека назад. Джек сделал выпад, но его противник был быстрее и отразил удар.
- Зря старался, парень, - ухмыльнулся Ровас. Он молниеносно отскочил назад, перехватил жердь, как копье, и ткнул Джека в плечо. Застигнутый врасплох Джек повалился, ударившись головой о присыпанные снегом камни.
- Ты же сказал, что жердь надо держать обеими руками, - сказал он, поднимаясь и отряхивая камзол.
- Да ну? Это только доказывает, что ты не должен соблюдать ничьих правил, кроме своих собственных. - Вид у Роваса был весьма грозный вдобавок лицо его побагровело, и пот лил с него ручьями.
- Значит, доверять нельзя никому?
- Кроме себя самого.
Джек отдал Ровасу свою палицу, и оба пошли обратно к дому. День для Джека был изнурительный. Ровас разбудил его на рассвете, и почти все светлое время они провели в саду сражаясь. Бородатый контрабандист оказался хорошим учителем и владел громадным запасом оружия - от обшитых кожей дубинок, особо любимых в Халькусе, до тонких и субтильных на вид, но, как Джек убедился, смертоносных исроанских мечей. И в этом собрании не было ни единого вида оружия, с которым Ровас не умел бы обращаться или не мог бы дать касательно него ценный совет. Ровас остановился у маленькой пристройки.
- Ты не поможешь мне начинить почки? Женщины у меня терпеть не могут возиться с внутренностями.
Джек постарался не выказывать своей растерянности.
Ровас со смехом открыл дверь и зажег фонарь. Запах свежей убоины ударил Джеку в ноздри. Потроха поблескивали при свете. Печень, оплывшая кровью, лежала на подносах, а почки ждали своей очереди в корзинах, наполняя воздух острым ароматом.
- Красота, правда? - сказал Ровас.
Джеку стало казаться, что у Роваса не все дома. Как можно находить такое зрелище красивым? Он кивнул в ответ - крайне сдержанно, как ему хотелось надеяться. Ровас широко улыбнулся, показав крупные, как булыжники, зубы.
- Это золотое дно, парень. В окрестностях Хелча есть люди, которые ни единой колбаски за зиму не видали. Они отвалят хорошие деньги за пару фунтов свеженькой требухи.
Ах вот оно что! Ровас в своем уме, он просто жаден.
- Откуда это все взялось? - спросил Джек.
Ровас поманил его к себе и произнес леденящим кровь шепотом:
- От моей доброй подружки по имени Люси.
Люси? Джек вздрогнул. Так звали его мать. Совсем простое имя - сотни женщин в каждом городе Обитаемых Земель отзывались на его легкий, мелодичный звук. Странно, что за все время странствий Джек услышал его впервые. Оно вызвало в нем тоску по прошлому, когда он лежал, прислонясь головой к материнской груди, и в мире не было тайн, а были только обещания.
Она работала не покладая рук. Джек как сейчас помнил серый пепел на ее лице и чуял его запах, помнил ожоги на ее руках. На ней были все кухонные печи: утром она выгребала из них золу, вечером присыпала пеплом угли. Кухонная челядь не знала пощады, весь день только и слышалось: "Веселее работай мехами, Люси. Люси, тащи дрова. Очисти колосники от золы, Люси, да смотри, чтобы блестели".
Но настоящее имя матери было не Люси. Джек не мог назвать миг, в который он это понял, - до него это дошло постепенно.
С тех пор как он себя помнил, он день-деньской торчал на кухне. Он старался вести себя "тихо, как мышка, и примерно, как курочка на яйцах", ведь за всякую его проделку наказывали мать. Он забирался под огромные столы на козлах, находя там то огрызок яблока, то морковную кожуру, и наблюдал за всем, что происходит вокруг. Кухня была настоящей страной чудес: здесь витали вкусные запахи, гремела медная посуда и звучали разговоры, а от вида лакомых блюд текли слюнки.
Джек проводил долгие часы в мечтах. Нож мясника преображался в секиру Борка, передник мастера Фраллита - в знамя вальдисских рыцарей, а табурет у огня, на котором сидела мать, - в трон.
Когда мать уставала - а это случалось все чаще и чаще в год перед тем, как она слегла, - Джек помогал ей. Однажды, когда они оба отчищали колосники, главный повар за спиной у них крикнул: "Люси, почисти плиту, когда там управишься". Мать даже не оглянулась. Повар позвал погромче: "Люси, ты слышишь или нет?" Джек потряс мать за руку, и только тогда она отозвалась.
С того дня он стал пристально наблюдать за ней. Случаи, когда она не сразу откликалась на свое имя, были нередки. Позже, перед самой кончиной, когда Джек подрос, а она совсем ослабела, он отважился спросить ее прямо: "Мама, а как тебя зовут по-настоящему?" Он выбрал время с жестокой предусмотрительностью, зная, что она слишком больна, чтобы притворяться. Теперь он этого стыдился.
Мать вздохнула и сказала: "Не стану тебе лгать, Джек, при рождении меня назвали не Люси, это имя мне дали позже". Джек стал выпытывать у нее настоящее имя - сперва просьбами, потом криком. Но даже в болезни ее воля осталась твердой и уста не разомкнулись. Она не солгала ему, но и правды не сказала.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});