— Дьявольские травы! — вскипел архиепископ. — Все это знахарские и дьявольские травы! Монахи, наверное, околдовали тебя!
— Клянусь мощами святого Бенедикта, нет! Это благочестивые монахи, которые служат Господу трудами и молитвой.
— Ха! — возмутился архиепископ. — Мужи, которые по пять раз в день сходятся на общую молитву, отнюдь не святые. Напротив, они говорят исключительно по-латыни, чтобы никто из посторонних не понял их тайных проклятий, и хулят Бога. Поверь мне, в монастырях гнездятся грех и скверна.
Соборный проповедник, следивший за обвинениями архиепископа не дыша и напрягшись, молча кивнул и возвел очи горе. Леберехт задыхался. От душной атмосферы этой сумрачной комнаты у него сжималось горло.
— Только в монастыре, — продолжал свои поношения архиепископ, — могли вызреть семена Реформации. Ведь кто такой этот доктор Мартин Лютер? Августинец! Почему все монастыри окружены высокими стенами? Чтобы никто не видел, что совершается за ними! Бенедиктинцы с Михельсберга пользуются монастырской неприкосновенностью. У них существуют — если вообще существуют — собственные законы, и ни светский судья, ни инквизиция не могут покарать их постыдное поведение, хотя они насилуют монахинь, растлевают детей, а также совершают непотребства со своим собственным полом. Sodomia natione sexus[40] — ты знаешь, что я имею в виду. Скажи, что ты там видел?
Леберехту стало не по себе. Он не знал в точности, какие намерения преследует архиепископ своим вопросом. Если он заступится за монахов с Михельсберга, то его, как их сторонника, могут ожидать гонения; с другой стороны, не мог он и очернять монастырь как гнездо порока. Как же, ради всего святого, ему поступить, чтобы не попасть впросак перед архиепископом?
— В монастырской жизни видел я не более того, что ожидает там увидеть благочестивый христианин, — солгал Леберехт. — Я был безмолвным свидетелем их служб и разделял их трапезы. Я спал в крохотной келье, а в остальное время предавался своим занятиям. И хотя библиотека открыта для всех монахов аббатства, за все время я встретил там лишь троих. Таким образом, за короткий период я смог прочитать больше, чем ученый студент в школе.
— И какие же книги вызвали твой сугубый интерес?
— Все, ваше преподобие. Глупец тот, кто штудирует лишь определенные книги! Но в основном я обнаружил там теологические труды, посвященные мистицизму святых, таинству покаяния, аскезе и толкованию Библии.
Лицо архиепископа скривилось в гримасе, которая должна была выражать отвращение.
— До ушей моих дошло, что бенедиктинцы хранят также и еретические книги, такие, как "Против Римского Папства, учрежденного дьяволом" Мартина Лютера и "Прорицания" Мишеля Нострадамуса. Что ты можешь сообщить об этом?
Озадаченный щекотливым вопросом, Леберехт задумался, как ему вынуть голову из петли. Что известно епископу о библиотеке бенедиктинцев? И главное, какие сведения он хочет получить?
— Во время своих занятий, — объяснил Леберехт, — я не обнаружил никаких еретических трудов. Кроме того, ни та ни другая из названных вами книг мне незнакома. Однако я не могу с уверенностью утверждать, что их не существует. В библиотеке сотни тысяч книг, и ни один человек за целую жизнь не сможет даже отчасти изучить все труды, которые там хранятся.
Но и этим ответом архиепископ не удовольствовался. Он побарабанил пальцами по столешнице и пробормотал нечто, похожее на проклятие.
— А наука о звездах? — вдруг произнес он шепотом, словно употребил греховное слово. — Науку о звездах ты тоже изучал?
— Астрономию и астрологию? Ну конечно, ваше преподобие! — облегченно вздохнув, ответил Леберехт, не видя в этом вопросе никакого подвоха. И увлеченно заговорил о том самом греке Фалесе, который почитался как всезнающий, потому что предсказал солнечное затмение 585 года до Рождества Христова. На самом деле Фалес отнюдь не был всезнающим, а просто хорошим математиком. Затем он вспомнил о пифагорейцах, которые первыми заявили, что Земля — шар, доказательство чего лишь сейчас обнаружил Христофор Колумб. А еще об Аристархе из Самоса, который еще 1800 лет назад рассчитал размеры Солнца и Луны и их удаленность (истинность чего, впрочем, некому было проверить). Упомянул Леберехт и об "альфонсинских таблицах", которые Альфонс Кастильский триста лет назад заказал иудейским ученым, чтобы описать Солнце, Луну и пять планет в их движении по отношению друг к другу. Не забыл молодой каменотес и благочестивого Николая Кузанского, который после знакомства с новым учением о светилах на Базельском соборе выдвинул предложение заново пересчитать древний календарь римлянина Юлия Цезаря, но не встретил ожидаемой поддержки.
Архиепископ повернулся, обращая вопрос к соборному проповеднику:
— И что, все эти труды находятся в согласии с учением Святой Матери Церкви?
Землер смиренно закатил глаза, словно хотел предоставить ответ Всевышнему, затем услужливо ответил:
— Моего разумения не хватает, чтобы постигнуть движение светил, ваше преподобие. Я держусь первой книги Моисея, где написано: "И создал Бог твердь, и отделил воду, которая под твердью, от воды, которая над твердью. И стало так. И назвал Бог твердь небом"[41].
— А ты, сын мой? Каково твое мнение об истории сотворения мира, изложенной в Ветхом Завете?
Архиепископ напряженно вглядывался в Леберехта. "Только бы не ошибиться теперь с ответом, — думал юноша. — Одно неверное слово — и судьба моя решена!" Но от волнения нужный ответ не приходил в голову, и он не в состоянии был точно сформулировать мысль. Пауза заметно затягивалась. И вдруг Леберехт услышал, как повторяет фразу, прочитанную в одной из бесчисленных назидательных религиозных книг в библиотеке аббатства.
— Ваше преосвященство, — сказал он, — Священное Писание недосягаемо для сомнений. Оно выше всех прочих учений и наук.
Архиепископ удивленно взглянул на него. Землер тоже. Леберехт, улыбнувшись, кивнул и опустил глаза. Теперь он знал, как общаться с клириками.
У архиепископа, в свою очередь, создалось впечатление, что ему будет трудно подступиться к подмастерью цеха каменотесов. Тот не производил явного впечатления еретика, возможно, оттого, что действительно не был им и давно отрекся от козней своего отца, а может быть, и потому, что этот самонадеянный юноша с сильными руками настолько красноречив и изощрен, что прячет свою истинную точку зрения за умными ответами.
Так что Леберехт был отпущен с серьезным увещеванием: никогда не подвергать сомнению учение Церкви, используя средства науки, следить за кознями бенедиктинцев с Михельсберга и о каждой подозрительной книге, которая не имеет разрешения к печати от святой инквизиции, сообщать капитулу соборных каноников.
Леберехт пообещал и удалился — не удержавшись от того, чтобы не кинуть восхищенного взгляда на юную монахиню, несшую свою службу у входа.
В тот момент, когда Леберехт пересекал старый двор, чтобы выйти через большие ворота, над соборной площадью стояли проклятия и крики. Навлек ли на него беду его вычищенный камзол или ученый вид? Перед резиденцией архиепископа толпилась сотня буйных парней, босоногих и одетых в лохмотья, вооруженных косами, цепами и длинными деревянными кольями. Те, у кого не было оружия, сжимали кулаки, грозя фасаду резиденции и орали: "Кровосос! Свинья надутая! Душегуб!" и другие ругательства. Из задних рядов в ворота летели свиные пузыри, наполненные кровью.
Нарядный вид Леберехта привел к тому, что его сочли сторонником, секретарем или лакеем архиепископа. Недолго думая, трое мрачных парней повалили выходящего с архиепископского двора Леберехта и стали избивать его.
— Что вам надо? Что я вам сделал? — кричал возмущенный юноша, но все было тщетно.
— Спроси у своего епископа! — был ответ. — Можешь ему за это отплатить!