Ивановичу коньяк пить нельзя». Все молчат. Что делать? Я набралась смелости, встала, подошла к Еременко, взяла его рюмку и – к Сталину: «Иосиф Виссарионович, за ваше здоровье!» Выпила большую рюмку до дна. А коньяк я впервые в жизни пила. Сразу опьянела, мне уже море по колено. Я расхрабрилась, обняла Сталина, поцеловала и села на свое место. Тогда Иосиф Виссарионович повернулся к мужу: «Товарищ Еременко, где такую девушку нашел?» Тот поднялся, отвечает: «Товарищ Сталин, я же армиями, фронтами командовал, выбор был хороший».
Известно, что Еременко – единственный командующий, которого Сталин навещал в госпитале.
Нина Еременко: Это произошло еще до нашего знакомства в конце января 1942 года. Как раз завершались сражения Московского контрнаступления, в котором Брянский фронт под командованием Андрея Ивановича принимал активное участие. Осколком ему раздробило кости голени на правой ноге. Самолет, который должен был доставить раненого командующего, упал. И командующий, и пилот остались живы, но удар о землю был таким сильным, что Андрей Иванович надолго потерял сознание. Сталину поначалу доложили, что Еременко погиб. На самом деле его доставили в госпиталь, который располагался в Москве на Арбате. Как-то вечером открывается дверь, и в палату больного входят Сталин, Молотов и Берия. Сталин подошел к кровати, приложил руку ко лбу Андрея Ивановича. Видимо, рука у Сталина была прохладная, и, ощутив холод, Еременко приоткрыл глаза и попытался сказать: «Сталин?» – «Лежите, лежите, товарищ Еременко». Сталин фамилию Еременко произносил почему-то с ударением на предпоследний слог. Когда Сталин ушел, Андрей Иванович снова приоткрыл глаза и почти шепотом переспросил: «Здесь действительно был Сталин?» Видимо, он подумал, что это ему привиделось.
Татьяна Еременко: Интересно, что единственный раз, когда Сталин выехал на фронт, он приезжал именно к отцу. Папе показалось тогда, что этот приезд был как бы извинением Верховного главнокомандующего за то, что Еременко не был должным образом награжден за Сталинград. Они разговаривали несколько часов. В дневниках отца подробно описана эта встреча. Во время разговора Сталину сообщили, что советские войска взяли Белгород и Орел. Верховный спросил у папы: «Андрей Иванович, а что, если мы салютом отблагодарим наших солдат?» Отец ответил: «Да, вы нашли великолепную форму благодарности войскам». С этого дня победы наших войск отмечались салютами.
А как-то раз Иосиф Виссарионович проявил об отце небывалую заботу. Мама рассказывала, что папины раны от перенапряжения к концу Сталинградской битвы снова стали болеть и воспаляться. Он едва держался на ногах, и Сталин отправил его поправить здоровье на свою дачу в Цхалтубо, где были целебные источники. С ним поехала и мама. Они пробыли там почти два месяца, и это здорово помогло отцу, да и маме удалось подлечиться после ранения.
В самом начале поездки отец попросил маму, чтобы она принесла ему все подшивки газет. Он читал все материалы о Сталинградской битве, хотел узнать, как все это выглядело со стороны. Когда он прочитал все, что было написано о нем и его войсках, когда понял, что это был переломный момент в войне, в котором есть и его заслуга, у него начался колоссальный психологический подъем. Мама говорила, что его невозможно было узнать, он помолодел, был похож на двадцатилетнего мальчишку. Он заговорил стихами, в пятьдесят лет впервые в жизни написал поэму на 140 страниц. Это были записки о Сталинграде в стихах:
Еще стоит перед глазами
Огнем объятый Сталинград,
Еще идут на бой с врагами
Наш офицер и наш солдат.
Еще горят в огне эрэсов,
В огне прославленных «катюш»
Тела отъявленных эсэсов
За грех своих преступных душ.
Еще бегут звериным стадом
К себе на запад пруссаки,
Похоронив под Сталинградом
Свои отборные полки.
А вы не собираетесь опубликовать эту поэму к шестидесятилетию Победы?
Татьяна Еременко: Я не знаю, имею ли я моральное право ее публиковать. Отец не хотел этого, наверное, боялся, что его не поймут. В этих стихах выплеснулась его душа, когда читаешь их, мурашки бегут по телу. Но он понимал, что эту поэму будут судить не как воспоминания полководца, а как стихи. А ведь он не был поэтом, и форма, скорее всего, уступает содержанию. Кстати, это был первый и последний раз. Больше он никогда не писал стихов. Только Сталинград, который он считал делом своей жизни, мог вдохновить его на это:
И вот моя готова повесть,
Не жду награды никакой,
Я только успокоил совесть,
Я только долг исполнил свой.
А как вас воспитывали?
Татьяна Еременко: Отец был очень строгим. Он относился к детям как к солдатам – дисциплина во всем. Он меня очень любил, но контролировал постоянно. С мальчиками встречаться не давал. Если мне кто-то звонил, он снимал трубку, а потом устраивал допрос с пристрастием: кто это, откуда я его знаю. Краситься мне было запрещено. Если, когда я готовила отцу еду, у меня были накрашены ногти, он не ел. Маме было легче – она вообще никогда не пользовалась косметикой. Мама всегда была яркой, красивой, хорошо одевалась. Меня же воспитывали в строгости. Из одежды у меня была школьная форма, одно выходное платье и домашний халатик. На зиму – синтетическая шубка. И все.
«Большим увлечением отца была охота. С боевыми товарищами они нередко собирались пострелять кабанчиков или уток»
Татьяна Андреевна Еременко окончила экономический факультет МГУ имени М. В. Ломоносова. Работала в издательстве Агентство печати «Новости» (АПН), затем в международном отделе НИИ Стандартизации, занимала различные должности при посольстве СССР в Испании и Никарагуа, при посольстве России на Кубе. Была сотрудником совместной российско-французской фирмы в Москве. Член Союза писателей России.
Чем ваш отец любил заниматься в свободное время?
Татьяна Еременко: Он был очень веселым, общительным человеком. К нам часто приходили гости. Мама ужасно уставала от этого. Да и я тоже. Отец сажал меня за общий стол, давал мне слово, мне приходилось произносить тост. Это было ужасно.
Большим увлечением отца была охота. С боевыми товарищами они нередко собирались пострелять кабанчиков или уток. У нас на даче повсюду висели какие-то рога, клыки, чучела. Мама вспоминала, что отец стрелял очень метко и иногда за одну охоту до сотни уток набивал. Правда, все это в основном раздавалось лесникам, егерям. Один раз и я была с отцом на утиной охоте. Мы сидели часами