Гастингс и набоб возвратились во внутренние покои дворца. Нункомар же приказал подать себе паланкин. Он сел в него все еще бледный и дрожащий и, на этот раз почти незамеченным отправляясь домой, шептал трясущимися губами:
— Капитан Синдгэм и это лицо!.. Что за загадка! Но я разрешу ее во что бы то ни стало, а этот надменный губернатор, позволяющий себе разрывать мои хитро сплетенные нити, он еще испытает, что значит мое мщение. Он будет лежать передо мной в прахе!
Часть 2
I
Все пошло согласно ожиданиям Гастингса. Двор в Муршидабаде, которым заведовал Гурдас, несмотря на ограничение средств, нисколько не утратил ни пышности, ни блеска.
Бегум Мунни хорошо относилась к казначею. Ей необходима была поддержка губернатора для того, чтобы успокоить магометан после смещения визиря. Что касается ограничения доходов и без того уже почти не существующей власти набоба, то это было безразлично для бегум, так как она всю жизнь провела в гареме и участия в делах не принимала. Но, получив теперь некоторое могущество, она посредством кажущейся покорности и женской хитрости старалась укрепить и расширить свою власть.
Против возврата провинций Кора и Аллахабад двор в Дели сделал лишь робкие возражения, так что в кратчайший срок они перешли в руки губернатора и тот мог передать их Суджи Дауле.
Нункомара грызла злоба и забота, он никак не мог понять причины, почему в Дели не послушались его советов. То же было и в отношении новостей, которых он ждал из Пондишери. Там царило полное спокойствие. Ни в провинциях, ни в окрестностях не замечалось и искры какого бы то ни было брожения умов, а о доставке оружия или военной амуниции не было и речи.
Все это составляло для магараджи неразъяснимую загадку, волновавшую его все более и более, так что он вскоре стал подозревать, будто губернатор обладает какой-то таинственной, сверхъестественной силой. Он часто встречал в губернаторском дворце капитана Гарри Синдгэма и, несмотря на то, что последний относился к нему с холодно-вежливой сдержанностью, заводил с ним хотя бы короткие разговоры. Магараджа напрягал все свои чувства, чтобы подметить малейшее движение лица, взгляд или интонацию голоса ординарца губернатора, чтобы застать его врасплох. Неожиданно называл имена, делал намеки, чтобы следить за впечатлениями, но взгляд капитана оставался таким же ясным и невозмутимым, а неподвижное, равнодушное лицо и все существо молодого человека выражали хладнокровие и сдержанность, свойственные исключительно английским джентльменам. Передавая кавалеру д’Обри искусно подделанный фальшивый паспорт, магараджа полагал, что человека с таким именем не существует, и вдруг объявился настоящий капитан Гарри Синдгэм, да еще в непосредственной близости к губернатору. Он проклинал несчастное совпадение и поспешил отправить в Пондишери преданного ему слугу с поручением отыскать кавалера д’Обри, предупредить о неожиданном появлении настоящего капитана Гарри Синдгэма и посоветовать соблюдать крайнюю осторожность.
Нункомар тщательно скрывал свои тревоги и казался беспечным, особенно перед слугами и народом на улице. Он часто являлся в губернаторский дворец, не обращая внимания на холодное и надменное обращение со стороны Уоррена Гастингса. Постоянно приносил баронессе редкие и красивые цветы, дорогие украшения, замечательно тонкие ткани и сумел заставить ее посещать Дамаянти. При визитах баронессы Имгоф к супруге магараджи ее всегда сопровождал сэр Вильям Бервик. Последний был рад возможности чаще видеть Дамаянти. Впрочем и без этого ему представлялось немало случаев. Нункомар не раз просил его смотреть на свой дом как на собственный.
Сэр Вильям часто пользовался приглашением, и магараджа всегда встречал его с дружеской приветливостью. Он часто давал своей жене возможность принимать участие в общем разговоре и не раз под предлогом безотлагательного дела отлучался из дома, предлагая сэру Вильяму не стесняться его отсутствием и доставить своим обществом удовольствие супруге, жаждущей подробнее узнать о жизни и обычаях европейцев. Не раз случалось, что при докладе о визите сэра Вильяма камердинер извинялся за отсутствие хозяина, прибавляя при этом, что благородная бегум будет очень рада принять его сама. В таких случаях сэр Вильям всегда заставал прекрасную индуску в большой гостиной, окруженной прислужницами. Вскоре Дамаянти отпускала их, и только одна Хитралекхи оставалась в гостиной и в каком-нибудь дальнем углу ритмично играла на вине — бамбуковой цитре с семью струнами.
Посещение этой очаровательной женщины как-то особенно влияло на молодого англичанина, недавно перенесенного в индийский мир тропического жара, аромата и красок, которому все виденное им до сих пор на родине теперь казалось бледным и бесцветным.
Дамаянти была для него олицетворением поэзии, лучом солнца, наполнявшим сердце сказочным блаженством.
Они любили друг друга, и любовь эта была тем сильнее и тем живее озаряла всю жизнь их, что соединяла могущество чувственного очарования с высшими идеальными порывами. Они бывали наедине, но все-таки не одни. Это исключало всякую возможность страстных порывов, и весь пыл, разжигавший сердца, ограничивался пламенем взглядов, пожатием рук. И все-таки они были одни между собой, потому что струны вины не умолкали ни на минуту под искусными пальцами Хитралекхи, заглушая звук их голосов, но даже и без этой музыки прислужница не могла бы понять ни слова, так как они говорили по-английски.
Таким образом, хотя разговор их не был стеснен ничем, между ними никогда не было сказано ни одного слова любви. Но каждый взгляд их, каждое дыхание, каждое биение пульса, передающееся одной дрожащей рукой другой, были посредниками чувств их и говорили более понятным языком, нежели сумели бы сделать уста.
Хитралекхи отличалась необыкновенной красотой и повсюду возбудила бы к себе внимание, если бы явилась не в сопровождении Дамаянти. Лицо ее представляло тип благороднейшей по форме индусской расы, рост был высок, формы роскошны, только цвет кожи несколько темнее, чем у Дамаянти, а волосы чернее и жестче. Зато пылкая чувственность юга выступала у Хитралекхи гораздо яснее как во взглядах, так и в осанке и движениях, и, возможно, сэр Вильям увлекся бы молодой прислужницей, если бы не Дамаянти. Возможно, он тогда заметил и понял бы пылкие, полные страсти взгляды, которые она на него бросала.
Но теперь он ничего не замечал: он видел одну Дамаянти.
Громадное наслаждение доставляла сэру Вильяму беседа двух молодых женщин, когда баронесса Имгоф приезжала к бегум. Одна — высокообразованная европейка с ясным, светлым и острым умом, другая — индуска с тонким чувством, напоминающим растение не-тронь-меня. Он восхищался баронессой и обожал ее, но Дамаянти, даже в ее присутствии, казалась ему прелестнее и привлекательнее.