В его словах не чувствовалось желания обличать объективизм. Несмотря на свои сомнения, он согласился дать мне интервью, хотя и с опаской. Чтобы сломать ледок, я рассказал ему, как в 1990-х годах свободный рынок признали злом члены мафии, которые пытались спекулировать на акциях микрокапиталов. На самом деле я подробно изложил все это в книге «Рожденные воровать», вышедшей в 2003 году, но Келли смягчился не намного. «Мафия — не свободный рынок», — фыркнул он (вообще-то, это была моя реплика.). Мы немного поговорили о городе Пафкипси (штат Нью-Йорк) — родине моей матери, где и я когда-то жил. Но ледок все равно не сломался.
Прошло немного времени, и мой собеседник расслабился настолько, что рассказал мне о своем детстве в Шейкер-Хайтс, богатом пригороде Кливленда, и о своем отце, весьма политизированном юристе. «Источник» Келли прочитал в средней школе.
Книга указала ему путь к тому человеку, каким он хотел стать (и стал, судя по тому, что позволяет другим иметь личное мнение об элите объективистов). Келли родился в 1949 году, и его юность пришлась на пору расцвета того движения, которое именуют «контркультурой».
Я попросил его рассказать, как его знакомство с Рэнд соотносилось с нравами эпохи. «Наверное, — отвечал он, — если упростить, то можно сказать так. Ценности, о которых нам говорили в семье, в церкви, в газетах, представляли собой смесь двух жизненных философий: „сам пробивайся в жизни“ и „будь частью команды“ — „американской команды“. Будь приятен людям. С философской точки зрения, это была смесь эгоизма и альтруизма». Подозреваю, что еще и в сочетании с призывом «будь человеком организации». Весьма здравые ценности, хотя и не объективистские, и перемешанные без разбору.
Семья Келли не отличалась религиозностью, ион с ранних лет был атеистом, что упростило ему переход в объективизм. «Рэнд разъяснила так много, прошла до конца столько дорог, которые я еще только начинал исследовать — на том уровне, который доступен старшекласснику». Даже отрицание альтруизма его не смутило. «Я понимал, что Рэнд не против человеколюбия, не против дружбы или любви». Для Келли идея самопожертвования никогда не имела смысла, как и прославление того, что он, «за неимением лучшего слова, называл „благопристойностью“, которая стоит на первом месте в списке достоинств протестантской Америки». Но было ясно, что Рэнд выступает за позитивные отношения, которые называет «принципом обмена». Они состоят в том, чтобы «обмениваться чем-то ценным» и «не ждать от людей, что они дадут вам что-то, если вам нечего им предложить, и наоборот», — объяснил мне Келли.
Я уже не раз слышал этот постулат объективизма от Эллисона и других, с кем успел пообщаться. Говоря так, мои собеседники цитировали Рэнд, которая идеализировала «торговца» как человека, который «заслуживает то, что получает, и никогда не отдает и не берет ничего задаром». Она уверяла, что «такой человек не рассчитывает на то, что он может получить что-то просто так, а лишь на справедливую плату за свои достижения».[93] В такой философской позиции присутствует некоторое изящество. Все это звучит… я бы сказал, мило. Но я никак не мог во всем этом разобраться, потому что идеализированный образ торговца представлялся мне фантастическим. Может быть, Рэнд не следовало употреблять здесь слова «торговец». Могла бы что-нибудь придумать, какого-нибудь «бери-отдавая», чтобы описать несуществующий вид человека.
Ее характеристика «торговцев» не имеет ничего общего с торговцами из реальной жизни, будь то бакалейщик на углу, торговец акциями с другой стороны улицы или продавец из супермаркета «Wa.1ma.rt.». Я сомневаюсь, что большинство настоящих торговцев видят себя такими, какими их описала Рэнд: ведь иначе они существовали бы во власти иллюзий, мешающих им исполнять свои профессиональные обязанности. Им глубоко наплевать, если они «не заслужили» своих прибылей. Они покупают подешевле, продают подороже и получают вознаграждение за это умение. От этого они не становятся плохими людьми. У них просто такая работа. Если бы они только «обменивались чем-то ценным», дожидаясь «взаимовыгодной» сделки, они остались бы без работы. «Честная торговля» — это рекламный лозунг, а не деловая практика. Как заметил Альберт Эллис, «во всем мире, во всевозможных экономических системах торговец заинтересован главным образом в том, чтобы получить то, чего он (согласно утверждениям мисс Рэнд) не заслуживает. У капиталистов одно правило: „Caveat emptor“, или „Пусть покупатель остерегается![94]“».[95]
Подобные противоречия между реальностью и риторикой не беспокоили юного новообращенного Келли. Он купился. Принятие философии Рэнд представляло собой не философскую, а практическую проблему, поскольку в мещанской среде, где жил Келли, было важно быть как все. Принять идеи Рэнд было все равно что надеть к смокингу белые носки. Келли обнаружил, что и контркультура тоже отличается единообразием. «Она оказалась более чем конформистской, — сказал Келли. — Там принимали альтруистическую, коллективистскую позицию. И почитали это индивидуализмом». Но так ведь нельзя. Келли восстал против этого, восстал против стремления сверстников походить друг на друга — с еще большим возмущением, чем восставал против поколения родителей. В то же время Рэнд повлияла на его политическое мышление, еще больше отдалив от родителей, которые были за Рузвельта и демократов. «Мы часто ссорились прямо за обеденным столом. Мой отец сильно интересовался политикой», — вспоминал мой собеседник.
Уолтер Келли был старомодным прогрессивистом, муниципальным юристом в Кливленде и в 1970-е годы — мэром городка Шейкер-Хайтс. В те времена он приобрел широкую известность благодаря своей либеральной политике, удостоился похвалы от «The New York Times» за поддержку «мягкого руководства», способствующего расовой интеграции.[96] Келли сказал, что его диспуты с отцом, хотя по временам и жаркие, носили интеллектуальный, а не эмоциональный характер. «Политика — еще не вся жизнь», — заметил он. Хотя можно только догадываться, что мог думать закоренелый либерал вроде Уолтера Келли о заигрываниях своего сына с радикальными правыми.
В Шейкер-Хайтсе было много евреев, и в целом настроения здесь были прогрессивнее, чем в большинстве похожих городков Среднего Запада. Не смущаясь своим либеральным окружением и взглядами родных, достойными сожаления, Келли принялся ревностно выискивать для обмена идеями подростков с правыми взглядами и продолжил изучение объективизма, подписавшись на информационный бюллетень «The Objectivist», который издавала Рэнд. Он поступил на философское отделение Брауновского университета: по его словам, на это решение частично повлияло его увлечение Рэнд. Ее работы редко изучались в колледжах, и Брауновский университет не был исключением. «Мои преподаватели не интересовались Рэнд. Они знали о ней, но старались убедить окружающих не воспринимать[97] всерьез», — рассказывал мне Келли. Его академической карьере это не повредило, хотя он и слышал, как другие шепчутся у него за спиной: «И чего Келли занимается этой сумасшедшей?»
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});