Оказалось, что капитан даже не дотронулся до еды, и она не оставила этот факт без внимания.
— Какое вам дело до того, ел я или не ел? — угрюмо полюбопытствовал он, откинувшись на спинку стула, сложив на груди руки и скептически глядя на девушку. Вероятно, он не верил в искренность ее заботы.
— По правде говоря, капитан, вашей гостье, или пленнице, как вам будет угодно, действительно должно быть все равно, ели вы или нет, поскольку причины отсутствия у вас аппетита вряд ли имеют отношение к ней лично. Что же касается вашего нового юнги, то здесь дело другое. Голодный капитан, к тому же рассеянный — да, я же вижу, каким взглядом вы смотрите на карты у вас на столе, — может натворить немало бед на корабле. Плохо, когда кораблем командует больной человек.
Клод взял в руки карандаш и забарабанил им по столу. В ее тоне появилось нечто новое, чего до сих пор не было. Какая-то приторная сладость. Клод был достаточно опытен, чтобы понимать, что обычно стоит за этой приторностью.
— Любезный юнга, удовлетворит ли вас самое простое объяснение отсутствия у меня аппетита? Например, такое, как отсутствие чувства голода?
— Конечно, — ответила Алексис. — Только вот думаю, Форрест вряд ли поверит, когда я верну ему полный поднос.
— Можете не беспокоиться насчет того, что подумает Форрест, и своей голове дайте отдохнуть. С кораблем ничего не случится, с курса мы тоже не собьемся, я вам обещаю. И еще: сомневаюсь, что Форрест позволит себе хоть что-то сказать по поводу несъеденного ужина.
— Нет, он не скажет, вы правы, — с невинным видом заметила Алексис. — Но ваш юнга должен знать правду, чтобы передать вашей пленнице Алексис. Ей не хотелось бы стать причиной потери вами здоровья.
Алексис вздрогнула от резкого звука — карандаш в руках Клода разломился надвое. После этого в каюте воцарилась такая тишина, что Алексис даже испугалась.
Она видела, как каменеет лицо капитана, заостряются черты, как упрямо сжимается челюсть и в тонкую линию вытягивается рот. Девушка прижала палец к губам, только сейчас осознав, какую проявила жестокость. Дурацкая игра! Конечно, он возненавидел ее за это, но не больше, чем она возненавидела самое себя!
Клод отодвинул стул и встал. В два шага он преодолел разделявшее их пространство, приблизившись к ней вплотную. Грубо схватив Алексис за талию, он привлек девушку к себе. Свободной рукой схватив косу и оттянув ее голову назад, он склонился над ней, заглядывая в черные точки зрачков.
— Что бы вы собой ни представляли, роль скромницы — не для вас, — с угрозой в голосе прошептал Клод и, прижавшись губами к ее рту, стал целовать, грубо, яростно. Она вырывалась, колотила его кулаками по спине, но он не отпускал ее и не прерывал поцелуя. В том, как он прижимал ее к себе, как целовал, не было ни капли нежности. И все же Алексис была довольна. Так он наказывал ее за то, что она пыталась казаться чем-то, чем не была в действительности. Его обращение было столь же противно ей, сколь противны его слуху ее приторно-лживые речи. «Я заслужила», — думала Алексис. И она боролась с ним. Боролась, как только могла. Она хотела получить ответ и получила. Не надо было пытаться заставлять его признаваться в том, что причиной его плохого аппетита, неспособности сосредоточиться, думать была она — Алексис. Своими действиями Клод давал имя ее преступлению, он объяснял, что послужило причиной его решения, парадоксального, нелогичного, взять ее на корабль. Она нужна была ему вся — такая, какая есть. Он взял ее с собой, потому что не мог не взять. Его влекло к ней то, что составляло ее индивидуальность, что делало ее непохожей на других. Сейчас, обращаясь с ней так, как мужчина обращается с женщиной, которую более не уважает, он пытался ей показать, что, предавая себя, она предает его!
Алексис почувствовала, как его рука ложится к ней на грудь, а пальцы жестоко сжимают тело. И вдруг он отпустил ее. Оказавшись без поддержки, девушка упала на пол.
— Ну что, довольно, Алекс? — спросил Таннер хрипло, с одышкой, прожигая ее своими зелеными глазами. — Теперь ты узнала, что хотела? Так стоила ли овчинка выделки?
— Да, — хрипло прошептала она.
— Я не расслышал. К чему относится твое «да»? К какому вопросу?
— Да, — повторила она громче. — Да! И тот, и другой — да!
Она смотрела ему в лицо и не могла отвести глаз. Его отвращение было столь явным, столь отчетливым… Алексис стремилась на всю жизнь запомнить этот взгляд и никогда в будущем не допускать, чтобы на нее смотрели с таким выражением. Губы Клода раскрылись от удивления, когда она отказалась принять его помощь, оставаясь недвижно лежать на полу. Клод в растерянности опустил бесполезно повисшую в воздухе руку.
Алексис заговорила тихо, с твердостью, которая заставила моряка вздрогнуть.
— Клод, я хочу быть юнгой. С этого момента — просто юнгой. Я только что сделала тебе больно, впрочем, как и ты мне. Я жестоко поплатилась за то, что пыталась играть одной частью себя против другой. Это было ошибкой, и я могу лишь обещать тебе, что больше подобного не повторится. Вы сделаете это для меня, Клод? Вы сможете быть мне только капитаном?
— Как долго, Алексис?
В его голосе звучало что-то, напоминающее мольбу.
— Как долго, — повторил он, — каждый из нас сможет притворяться бесчувственным, когда так сильно желает другого?
Алексис покачала головой:
— Не знаю. Быть может, у нас обоих хватит мужества только до той поры, как я покину эту каюту.
Он все еще желал ее. Быть может, даже сильнее, чем она его. Алексис понимала, что если у нее не хватит духу уйти как можно быстрее, то она не сможет уйти никогда. Ей трудно было признать за собой эту слабость, но она нуждалась в его помощи, чтобы сделать решительный шаг. Алексис стало страшно, впервые по-настоящему страшно, с тех пор как она очутилась на корабле. Только сейчас девушка ощутила, как реальна перспектива навек остаться пленницей капитана Гамильтона.
Клод не сомневался, что она наказывает себя, отказываясь от того, чего в этот момент ей хотелось больше всего. Она желала его, не столько вопреки тому что он сделал с ней, сколько из-за того, что он сделал. И только поэтому он подчинился ее требованию, предоставив ей поддержку, в которой она так нуждалась, хотя и знал, что ему дорого придется заплатить за этот благородный жест. Если она просит, что же, он даст ей уйти. Клод подошел к стулу и сел, протянув ноги.
— Полагаю, вы можете забрать мой поднос и мои сапоги, Денти, — сказал он. — Забирайте их прямо сейчас.
Алексис поднялась с пола и подошла к капитану. Встав перед ним на колени, она сняла с его ног сапоги. Клод изо всех сил боролся с собой. Глядя на ее склоненную голову, он хотел сказать ей, что в этом нет необходимости. Он не хотел, чтобы она страдала еще больше. И тем не менее он не останавливал ее. Он догадывался о том, что ничего более для себя унизительного Алексис в жизни не делала, и для нее продолжать игру было даже труднее, чем для него.