камни местами были, как будто намеренно, уложены целыми скоплениями — так природа не могла работать. Неужели человек?! Беспокойный дух таежных охотников, неуемная страсть следопыта привели его на этот красивый холм. Всем сердцем, всеми чувствами Алексей Окладников был теперь привязан к Хабсагаю. Шел час за часом, солнце сначала поднялось над горизонтом, затем достигло зенита. И вот оно уже готово снова коснуться горизонта. От соседней лесной опушки потянуло вечерней свежестью и всеми ароматами тайги, а он, позабыв об обеде и ужине, шагал по холму, не отрывая глаз от земли. Кругом был привычный с детства ландшафт.
Родился Окладников в 1908 году в семье сельского учителя, жившей в небольшой деревушке Тыпте, надежно упрятанной среди тайги в верховьях реки Лены. Долгими зимними вечерами он мог часами слушать рассказы своей бабушки. В железном святце трепетал огонек лучины, освещая огромную русскую печь. По углам шевелились косматые тени. Слушая старинные сказки, народные предания, легенды, он уносился в своих мыслях вслед за Иваном-дурачком добывать Свинку Золоту Щетинку, Утку Золотые Перышки и Оленя Золотые Рога.
Школьные годы Окладникова прошли вначале в селе Бирюльском Качугского района, а затем в селе Анге. В школе Окладников пристрастился к чтению. Любимыми у него стали книги по истории, и постепенно интерес к прошлому народов полностью завладел им, тем более что село Бирюльское известно в истории Сибири как место крестьянского восстания 1696 года, а в селе Анге хорошо помнили замечательного историка России и Сибири А. Щапова (в доме, где он родился, было одно из зданий школы) и знаменитого историка и этнографа Иннокентия Вениаминова — епископа алеутского и камчатского, одного из образованнейших людей своего времени. Будущий ученый даже не предполагал, что через пятьдесят с лишним лет ему придется самому посетить Аляску и Алеутские острова и услышать от алеутов много теплых слов о его знаменитом земляке, который научил их многим ремеслам, создал грамматику алеутского языка и опубликовал глубокое исследование-энциклопедию жизни, хозяйства, быта жителей Алеутских островов. Научный труд И. Вениаминова не потерял своего значения до настоящего времени. В ангинской школе, директором которой был Иннокентий Шитов — отличный педагог и хороший историк, работал краеведческий кружок. Окладников стал активным участником кружка, а затем и его председателем.
В 1925 году по рекомендации окружного отдела народного образования он поступил в Иркутский педагогический техникум, а окончив его, — в педагогический институт. В 1926 году у Окладникова выходит первая научная статья о неолитических стоянках на верхней Лене — обобщение его наблюдений и сборов в школьные годы. В том же году по поручению Петри он выезжает в первую самостоятельную научную экспедицию в низовье реки Селенги — на территорию Кабанского района. Экспедиция оказалась на редкость удачной — в окрестностях Кабанска, около деревень Бильчир и Нюки, а также в окрестностях Фофанова он нашел целый ряд никому не известных археологических памятников, проливающих новый свет на почти совершенно не изученные вопросы истории и быта племен позднего неолита и ранней эпохи бронзового века, живших в этом районе 3–4 тысячи лет назад. Результаты исследования он изложил в двух журнальных статьях. Но Окладникова постоянно влекло на Лену, в родные места, которые он часто с тоской вспоминал длинными ночами в Иркутске.
И вот через два долгих года он вновь возвращается на верхнюю Лену, совершенно не исследованную археологами. Окладников был уверен в успехе. В то же время иногда появлялась мысль: а вдруг надежды останутся несбыточной мечтой, но он ее тут же отгонял. Интуиция и счастье привели его на Хабсагай. Чего ждать от этого холма? Он внутренне чувствовал, что каменные кладки сделаны рукой человека, но на верхней Лене еще никто не раскапывал таких могильников, и поэтому он ходил и ходил по холму, медля приступить к работе.
Наконец он решительно взял свою неразлучную спутницу, саперную лопатку, принесенную кем-то из соседей с далеких полей мировой войны, и начал расчищать самое правильное по очертаниям, почти овальное, вытянутое длинной осью вниз по реке скопление камней, лишь слегка выступавших из-под дерна. Когда расчистил и разобрал часть кладки, с радостью понял — она действительно сложена руками человека.
Уже на закате, когда с гор подкрадывались сумерки, из-под самой нижней плиты показалась… человеческая кость, светло-желтая, хрупкая и почти рассыпавшаяся от времени, пролежав в земле сотни, может быть, тысячи лет. Недаром из нее исчезло все органическое вещество. Вдруг в лессовидном суглинке блеснуло что-то голубоватое и прозрачное, похожее на кусок тающего льда, и из-под лопаты выкатился отшлифованный до блеска каменный диск. Да ведь это «священный камень Востока» — белый нефрит, о котором с таким поэтическим жаром писал в своей книге академик Александр Ферсман.
Белый саянский нефрит в форме колец и дисков находил в свое время на берегах Ангары, в Глазкове, второй такой же увлеченный искатель древностей, известный иркутский краевед-археолог Михаил Овчинников. Замечательная коллекция нефритовых украшений, собранная Овчинниковым, стала достопримечательностью иркутского музея. На нее с завистью смотрели и геологи — ценители камней, и проезжие археологи. Да и трудно не любить этот прекрасный камень, в котором отражается и голубое чистое небо, и прозрачная гладь воды, и зелень свежей травы.
…На столе перед Петри лежали кости человека и нефритовый диск, привезенные Окладниковым с Хабсагайского холма и реки Лены. Однако тех, кто склонился над столом, волновал не столько сам нефритовый диск, сколько то, что он обнаружен в могиле древнего человека, в одной из могил нового, ранее неизвестного ученым древнего кладбища неолитических племен Прибайкалья.
До сих пор подобные могилы обнаруживались случайно — при строительных работах, в канавах, прорытых для фундамента, в выемках для железной дороги. Так же собирал нефритовые изделия редкой красоты и Овчинников. Сколько раз приходил он слишком поздно; кости погребенных оказывались выброшенными и переломанными, драгоценные черепа — документы этнической истории древней Сибири — свалены в насыпь и погребены навечно. А за случайно уцелевшие вещи требовали неслыханные суммы, которые и не снились Овчинникову, скромному письмоводителю архивной комиссии. На неолитические погребения не везло и самому профессору Петри, хотя он жил в Иркутске и мог каждое утро, направляясь на лекции, видеть на противоположной стороне Ангары так хорошо знакомое всем иркутянам Глазковское предместье, то самое, в котором при прокладке железнодорожного полотна и собрал свою изумительную коллекцию Овчинников.
Лена! Вот тот район, где находятся еще неведомые богатства неолитической культуры, новые могильники каменного века, может быть, еще более важные для доистории Сибири, чем прославленный глазковский и китайский могильники на Ангаре. Такой вывод сделал Окладников после раскопок на Хабсагайском