Так что все честно, она знала правила. Они уже собрались сыграть еще разок, но их позвал отец, и пришлось возвращаться домой. Остальным Ева сказала быстрее ложиться спать, потому что очень поздно. Поппи, наверное, уже давно заснула, но ее бледное лицо так и стоит у него перед глазами.
Часть третья. Глядя на взрослых
Если бы в полиции додумались сравнить снятые летом видео и фотографии вечера той среды в октябре, то наверняка заметили бы различия, разве нет? К тому времени все дети похудели, и ни один из них не улыбался. Они сидели в ряд, не шевелясь. И вот что удивляет, нет – убивает: они не танцевали. Никто. Не ели и не переговаривались. Они смотрели, как танцуют взрослые. А ведь должно быть наоборот: дети танцуют, а взрослые смотрят. Чарли с Соррель и Ноем сидят на маленьком диванчике. Чарли выглядит скучающей, Соррель – сонной. Иззи и Поппи устроились на большом диване, обе они хмурятся. Они, наверное, чувствуют себя обманутыми. Блейк качается на стуле, ему явно все надоело. Эрик стоит, прислонившись к стене, и наблюдает за женой. Пол и Иззи глядят друг на друга.
И не забудем Эша. Он сидит на своем стульчике. Конечно, он подрос за лето. В его возрасте несколько месяцев имеют большое значение. На всех летних кадрах он смеется, а тут его лицо блестит. Наверное, от слез. Он или плачет, или только что плакал. Его глаза закрыты, а рот открыт. Он мог зевнуть, когда делали снимок, но когда я представляю грохот музыки, шарканье ног и смех Евы, я отчетливо слышу детский плач.
Глава 7. Октябрь: ночь после праздника
Ева
Соррель втискивается между Евой и Эриком, она вся холодная и липкая. Ева спросонок обнимает дочь, у которой промокла ночная сорочка. В окно хлещет дождь, рядом храпит Эрик.
– Ты была на улице? – сонным голосом спрашивает Ева, пытаясь припомнить, заперла ли на ночь дверь, но не может. Когда все отправились спать, было уже очень поздно, и она еще не пришла в себя после вина и танцев.
Соррель трясет головой и начинает работает локтями, чтобы забиться между родителями поглубже. От нее исходит какой-то кислый запах.
– Давай-ка снимем это. – Ева стягивает с дочери намокшую сорочку и бросает ее рядом с кроватью. С каждым бывает. Она чмокает Соррель в макушку.
– Так лучше?
Соррель приникает к матери.
– Я боюсь, – шепчет она.
– Чего? – У Евы слипаются глаза.
– Умереть.
– Моя дорогая, тебе еще рано об этом беспокоиться. – Ева почти засыпает.
– Не хочу умирать. – Голос Соррель дрожит.
– Ты не умрешь. – Ева заставляет себя открыть глаза и чмокает Соррель в нос. – Я тебе не дам.
– А Иззи говорит, что я умру.
– В каком-то смысле она права, – раздается сонный голос Эрика. – Но не раньше, чем станешь совсем-совсем старенькой.
– Не хочу быть… совсем-совсем старенькой. – Соррель начинает всхлипывать.
Голова Евы раскалывается. Она бросает взгляд на стоящие на прикроватном столике часы. Три часа ночи.
– Ты всегда будешь моей красивой девочкой, – шепчет она на ухо дочери. – А теперь давай-ка спать.
Она целует шелковистые локоны и теплую щеку Соррель, та закрывает глаза. Ева дремлет, прижимая к себе дочь и прислушиваясь, как постепенно замедляется и углубляется ее дыхание. Соррель давно перестала мочиться в постель. Иззи не солгала, но нужно попросить ее быть осторожнее, Соррель легко пугается. Ева гладит дочь по голове и снова засыпает.
Налетает ветер, в окно бьет дождь. Где-то в доме хлопает дверь. Ева со стоном просыпается от кошмара, который улетучивается прежде, чем она успевает его запомнить. Во рту кислый металлический привкус. Соррель исчезла, наверное, вернулась в свою кровать.
Ева приподнимается на локте и смотрит на спящего мужа. Его лицо не перестает ее удивлять: тонкий профиль, красивый разрез глаз, четко очерченный рот. Эрик – мужчина, которого она обещала холить и лелеять. Ева легонько касается его волос. Какая же она все-таки дура. Вчера вечером она вела себя хуже некуда: решив прекратить роман с Мартином, она позволила себе танцевать и флиртовать с ним. Наверное, виноват алкоголь. Пол следил, чтобы бокалы не оставались пустыми, и все хорошенько нагрузились. Все, кроме Эрика. Муж весь вечер за ней наблюдал. Если и заметил отсутствие кольца, то не подал вида. Утром, как только он уедет, она еще раз обыщет спальню. Вчера не хватило времени из-за готовки. Кольцо она найдет, найдет обязательно. Ева пододвигается ближе к мужу. Чувствуя исходящее от него тепло, этим прохладным утром она не может поверить, что все лето вела себя так безрассудно. Безрассудно до глупости. Но теперь все кончено. Слава Богу, она вовремя одумалась. Никто не пострадал: ни Эрик, ни Грейс, ни Мартин. Все сошло с рук. Она целует мужа в щеку, тот что-то бормочет и отворачивается. Часы на его руке показывают восемь утра. На дорогах, наверное, уже пробки. Ева снова целует Эрика, на этот раз в губы, тот открывает глаза. Замечает свет за окном и молча свешивает ноги с кровати. Он опаздывает. На сегодня у него запланирована вырубка леса в Хэмпстеде, теперь ему придется ехать в час пик. Ева медленно встает, при каждом шаге у нее стучит в голове. Она надевает клетчатую рубашку мужа, которую тот бросил на стул вчера вечером. Останавливается у комнаты Эша. Дверь чуть приоткрыта, в спальне сына темно и очень тихо. Ева еще может припомнить, что Эш плакал, когда она ночью укладывала его спать, но как укрывала одеялом – уже нет. Поппи и Соррель одеваются в своей комнате. Вчера вместе с остальными детьми они молча сидели рядком и глядели, как она танцевала. Она выставила себя полной дурой. Ева тихонько стонет и медленно спускается вниз, чтобы не начать стучать головой о стену.
Иззи, одетая в школьную форму, сидит за столом и что-то пишет в тетради. Ева совсем забыла, что она оставалась ночевать.
– Привет. Боюсь, мы проспали.
Ева ставит чайник, морщась от блеклого света в окне.
– Знаю, – отвечает Иззи, не поднимая глаз. В ее еще мокрых после душа волосах видны ложбинки от расчески. Она сделала себе чай и медленно его попивает. В предвкушении кормежки из корзинки вылезает Ной. От его летней хромоты не осталось и следа, хотя Ева и забыла показать его ветеринару.
– Иззи, спроси папу, не развезет ли он вас сегодня по школам? Мне не хочется будить Эша, а Эрику скоро на работу.
– Папа давным-давно уехал. –