Так получилось, что в 1982 году я вернулся из поездки по Африке. Там случился у меня тепловой удар. Я выступал перед нашими рыбаками прямо на траулере в океане. Мне говорили: "Нельзя петь больше 15 минут. Здесь африканское солнце, и ты должен с этим считаться. Уходи! Не стой долго на сцене!" Я сказал: "А-а-а… Ерунда!" Брунов вел концерт. Все были в шапочках. Один я вышел без головного убора, да еще в "тройке". И… через час меня долбануло. Солнечный удар. Меня отнесли в каюту. А за рубежом тогда работали, естественно, "блатные специалисты". И какая-то медсестрица от волнения, что артист помирает у нее на глазах, решила ввести мне хлористый кальций. Ее "автограф" у меня по сей день есть. Ну и… промахнулась, и вколола мне его в мышцу. Начался некроз, омертвление мышцы. Рука отказала. Когда я вернулся из Африки, меня госпитализировали. Я лежал в клинике. А Леонид Осипович лежал в Кремлевке. Пришел проведать Брунов и говорит: "Ну, надо же… Теперь надо бегать и туда, и сюда…"
И дает мне телефон в палату Утесова Я стал ему звонить из своей палаты. Так мы переговаривались несколько дней. Я ему рассказывал историю про Африку и… анекдоты. Последний анекдот я рассказал Леониду Осиповичу за несколько часов до его ухода из жизни. Вот как бывает.
…Я еще еле ходил, но на время вышел из больницы, чтобы проводить его в последний путь. Вот его проводили достойно! Вот у него на похоронах народу было много! Он до последних дней оставался кумиром. На эстраде он первым получил звание Народного артиста Советского Союза. Было это так.
Отмечалось его 70-летие в Театре Эстрады на Берсеневской набережной. И вдруг радостное сообщение ведущего: "Товарищ уважаемый юбиляр! К Вам в гости приехала Министр культуры СССР Екатерина Алексеевна Фурцева". После этих слов на сцену выходит элегантная красивая Екатерина Алексеевна (а она действительно была очень красивая), подходит к микрофону и говорит: "Указ Президиума Верховного Совета Союза Советских Социалистических Республик. За заслуги и т. д.". Зал вскочил в едином порыве. Что творилось — передать невозможно. Он был по- настоящему народным!
КАК ХОРОНИЛИ ВЫСОЦКОГО
После ухода Высоцкого вокруг его похорон распространяется столько слухов, что лучше рассказать все, как было, чем развеивать каждый из них. Тем более что невольно я оказался в самом центре событий. 25 июля 1980 года в 8 утра мне позвонили близкие друзья Высоцкого Сева Абдулов и Валерий… Нет, не Золотухин. Валерий Янклович. Позвонили и сообщили о наступившей трагедии, о том, что в 4 часа не стало Володи. Потом сказали, что семья очень просит, чтобы его похоронили на Ваганьковском. А для того, чтобы похоронить на Ваганьковском, нужно было обязательное разрешение Моссовета. Во-первых, кладбище закрытое. Во-вторых, по статусу Володя… как бы… не подходил, потому что у него не было никакого звания…
- До этого вы с ним часто встречались?
- Много встречались. Особенно часто встречались, когда я был женат на Гурченко. Он неоднократно приходил к нам, и мы с ним, как почти все в те времена, любили сидеть у нас на кухне. Однажды пришел он очень расстроенный. Вышел фильм "Служили два товарища". В фильме должны были быть две его песни, песни вырезали. Володя пришел с гитарой. И стал на кухне петь нам эти песни… Дело было на Маяковке, на квартире Гурченко. Точнее, это была наша квартира, хотя оформлена была она на нее. Потому что, когда мы встретились и начали жить с Гурченко,
Ангелина Степанова, мать Шуры Фадеева, предыдущего мужа Гурченко, сказала: "Купите квартиру моему сыну. Не будет же он жить на улице". И я купил Шуре квартиру, хотя у меня тогда уже была и своя квартира на проспекте Мира…
Однако — о Высоцком Он звонил мне. Я ездил к нему в гости, когда он жил еще на Матвеевской. Потом встречались у него дома на Малой Грузинской. У нас были общие друзья — капитаны дальнего плавания из Одессы — Толя Горогуля и Феликс Дашков. Надо сказать, они нас сближали. Но особой личной дружбы у нас не было.
…Как-то выступаю я в саду "Эрмитаж", в Летнем театре. Приезжает из ресторана "ВТО" Высоцкий. И… значит… говорит: "Иосиф, купи у меня песню". Я говорю: "Володя, ты с ума сошел. Я не покупаю песен". Он говорит: "Ну, тогда дай 25 рублей". Я говорю: "Это другой вопрос…" Смешно получилось.
А один раз, когда с марта по ноябрь в 71-году я еще ухаживал за Нелей, возвращаюсь с концерта в гостиницу "Ленинградская", в которой жил тогда в Сочи. Вхожу, а в холле стоят Володя… Высоцкий и Марина… Влади.
- Ой, — говорю, — ребята, привет!
- Привет!
- Вы чего здесь делаете?
…Вот сошли с теплохода и коротаем ночь… Утром собираемся к Горогуле идти на "Грузию"… Мест в гостинице нет.
Я говорю: "У, ерунда, какая. Поехали ко мне". Приехали на мой 10-й этаж, и я отдал им свой люкс. Договорился, чтобы им поменяли постель, а сам пошел спать на балкон в номер… туда, где жила моя будущая теща и Неля…
Встречались от случая к случаю. Но случаи были яркие. Когда в 74-м у меня родился Андрюшка, я поехал забирать его и Нелю в роддом. Едем мы из родильного дома, и вдруг на Дмитровке нас обгоняет красный "пежо". Обгоняет и тормозит. Это был январь месяц, и я держал Андрюшку в одеяле. Из "пежо" выходит Володя. Говорит: "Покажи! Кого родил?"
Я выхожу. Показываю. Володя снимает с шеи крестик и говорит: "Поздравляю!"
- Так он же неверующий был?
- И я неверующий. Но говорю же вам, как это было. Да-а-а. "Поздравляю!" — говорит. "Спасибо, — говорю, — Володя…"
Когда разъехались, я сказал: "Ну, точно Андрюха или гениальным будет, или бандитом…"
Когда Володи не стало и возник вопрос, что дальше делать, собрались Евтушенко, Вознесенский, Белла Ахмадулина, другие, близко знавшие его люди. Трое суток не выходили мы из его дома. Володя лежал у себя в доме. Его не отдали в больницу. Вскрывать не дали. И правильно сделали. Потому что было бы столпотворение…
Однако про самое главное — про кладбище. Я сразу поехал в Моссовет. У меня был там очень хороший доброжелатель Коломин Сергей Михайлович, первый заместитель Промыслова. Я ему все рассказал. Он говорит: "Да. Очень жаль Володю". Эту новость он от меня узнал. "Что ж, — говорит, — езжайте, выбирайте место. Если найдется там место, я разрешу".
Я поехал на Ваганьково. Там уже были заместитель директора Театра на Таганке и отец Володи Семен Владимирович. Стали смотреть, куда бы можно было положить Володю. "Нет, нет, — говорил отец, — только на Аллее поэтов". Мы пошли туда, но это была такая глупость… по одной простой причине: там почти нет места, и, зная популярность Высоцкого, можно было гарантировать, что от других могил ничего не останется, когда на кладбище хлынут его поклонники.
А директором кладбища был бывший мастер спорта по футболу… Кстати, то, что пишет Марина про это в своем "Прерванном полете" — вранье. Было, что я полез в карман за деньгами, но никаких тысяч я даже достать не успел. Он остановил мою руку и говорит: "Не надо, Иосиф Давыдович! Я Высоцкого люблю не меньше вашего…"
И мы вместе пошли выбирать землю. Я сказал: "Представляете, сколько придет народу… хоронить? Вам разметут все кладбище. Поэтому нужно какое-то открытое место, например, здесь", — и указал место, где теперь находится могила Володи. А тогда там был асфальт. Он сказал: "Я не против, если будет разрешение Моссовета". Я говорю: "Хорошо!" И опять в Моссовет, к Коломину. Говорю: "Если хотите избежать давки и большого скандала в Москве, нужно хоронить только там". "Ну, там, так там!" — сказал Коломин и подписал разрешение, чему я несказанно был рад… И то, что пишет Марина Влади, врет, как последняя сучка. Ее еще не было в Москве, а она пишет: "Мы пошли (якобы мы с ней пошли) выбирать место для Володи". Да ее близко там не было. И она еще пишет, что я какие- то пачки денег вытаскивал. Когда я ее встретил, сказал: "Ну как тебе не стыдно?" Она мне говорит: "Иосиф, это же книга. У книги должны быть читатели!" Я говорю: "Ну, нельзя же так бессовестно привлекать читателей! Нельзя же так врать!" Я с ней поссорился…