многое сходилось с тем, что знали они, и, помимо того, его история кое-что проясняла. Заметив, что никакой особой реакции на сообщение о гремлине у констеблей не последовало, доктор выдвинул предположение, что их сюда привел гремлин из какой-то куклы, проданной старьевщиком мистером Бо.
Бэнкс, все еще переваривая полученную информацию, рассказал свою историю: коротышка-похититель, частный сыщик и перехваченное предупреждение. Ничего в этом особо тайного он не видел. К тому же, доктор и так почти все понял сам.
- Что вам известно об этом Фише?- спросил толстый констебль.
- Этот человек прибыл сюда из Льотомна.
- Гм… Льотомн,- хмуро проговорили полицейские хором.- Тогда все ясно.
Бэнкс присовокупил:
- Но что он делает здесь, в Габене?
- Полагаю, занимается контрабандой гремлинов,- предположил доктор Доу, и его племянник, непонятно чему радуясь, добавил:
- Перевозит их тайно в куклах! Это же запрещено, да?
- Ясно, чего он тогда сбежал,- пробормотал Бэнкс.- Разведение и перевозка гремлинов караются пятидесятью годами в Хайд.
Когда констебли узнали все, что им было нужно, они принялись угрожать доктору, требовать от него, чтобы он оставил это дело профессионалам, то есть им, на что наглый доктор ответил, что это не в его силах, и если господа констебли не хотят работать сообща, то обсуждать им больше нечего. Разумеется, ответом на это было снисходительное и полное презрения фырканье обоих полицейских, после чего они важно удалились вгонять в ужас (допрашивать) персонал апартаментов Доббль и обыскивать комнаты, в которых жил Фиш. И они там даже кое-что нашли, но вот на этом их удача закончилась – кто мог знать, что фотокарточка, которую сделал подлый Фиш, отправится прямиком в газету, где не менее подлый Бенни Трилби найдет ей наилучшее применение.
Ну а далее невзгоды навалились на бедных констеблей одна за другой, и вот теперь они, лишившись револьверов и даже самокатов, лишившись жалованья и получив зверский нагоняй, стояли на посту, незряче уставившись на бессмысленных и скучных людей, наполняющих здание вокзала.
И тут обоих полицейских посетило невероятно прекрасное наваждение. В облаке паровозного пара показалась фигура. Она выделялась среди прочих серых, бурых, черных фигур отправляющихся и прибывающих, будто неизвестно откуда появившийся здесь солнечный зайчик. Молодая женщина в небесно-голубом платье и в узеньком пальто ему в тон показалась на ближайшей к сигнальной тумбе платформе – кажется, она только что сошла с подножки поезда. На голове ее была изящная синяя шляпка, а в руке она держала саквояж темно-синей кожи. Самым удивительным было лицо незнакомки – светлое и вдохновленное, и губы – улыбающиеся, и глаза – яркие-яркие. Это существо выглядело просто невероятно, невозможно для Габена, для Тремпл-Толл, для тремпл-тольского мизантропического утра.
Исчезла она так же неожиданно, как и появилась – ее поглотил пар.
- Показалось,- пробормотал Бэнкс.
- Да, померещилось,- добавил Хоппер.
И оба констебля вновь погрузились в мрачные и беспросветные мысли. Особенно Хоппер. Громила-полицейский уже представлял себе во всех постыдных деталях, как сообщает сестре о том, что его лишили жалованья и наказали. На душе заскребли кошки, и он принялся придумывать слова утешения. Воображаемая Лиззи в его голове горько плакала и была очень в нем разочарована. Это Бэнкс виноват, решил он, ведь еще вчера утром все было не так ужасно, пока тот не прикатил на своем самокате и не втравил его в авантюру, обернувшуюся полным крахом.
Хоппер уже повернулся было к напарнику, чтобы высказать ему все, что думает, но так и застыл, стоило ему увидеть на губах Бэнкса улыбку.
- У тебя что-то на уме,- недовольно сказал Хоппер.- Я знаю этот взгляд, и мне он не нравится.
- Мы не будем торчать вечно у этой тумбы!- важно сказал Бэнкс и поглядел на напарника.
- Но сержант сказал…
- Пусть проваливает в топку! Ты думаешь, я его боюсь? Нисколько! А все потому, что у меня есть план. Я кое-что нашел в комнатах Фиша.
- Что?
Бэнкс порылся в кармане, после чего что-то протянул напарнику.
Хоппер с удивлением уставился на тонкую бумажную ленту, на которой было отпечатано «Ригсберг». Констебль знал, что это за бумажка: такие ленты назывались бандерольками и их использовали для перетяжки пачек денежных купюр.
- А теперь скажи мне, Хоппер,- Бэнкс улыбнулся еще шире,- на что бы ты потратил миллион?
***
- Миллион! Целый миллион!- восторженно проговорил Джаспер.- Что бы ты купил, если бы у тебя был миллион, дядюшка?
Натаниэль Доу одарил племянника стеклянным взглядом, какие бывают у кукол, которые прикидываются, будто внимательно вас слушают, но на деле только то и делают, что думают о своих кукольных вещах.
Джаспер знал, что дядюшка не склонен к абстрактным рассуждениям и мечтам. Знал, что он не верит в мечты, полагая их следствием лишь воспаленного разума, больной фантазии и трусости, когда человек боится признаться себе в том, что он, мечтатель, полное ничтожество, способное лишь изобретать очевидно недостижимые цели. Мечты, в понимании доктора Доу, это самообман, убеждающий неудачников в том, что их тельца дергаются не просто так, а с каким-то смыслом.
Несмотря на дядюшкин мрачный взгляд на все это, Джаспер, словно в противовес ему, был отчаянным мечтателем, а фантазия его работала, будто бы приводимая в движение фабричной паровой машиной. Часто Джаспер позволял себе мечтать вслух – сугубо, чтобы вызвать у дядюшки предсказуемое раздражение, но сейчас он был так взбудоражен, что принялся мечтать вслух искренне:
- А я бы… я бы купил целый ящик печенья «Твитти»! Нет, десять ящиков! А еще я купил бы аэрокэб, нет – биплан! А еще гарпунный пистолет! И вообще купил бы себе дирижабль и путешествовал бы на нем по миру! И нанял бы ручную обезьяну-штурмана. Да, это было бы здорово… Ты слушаешь?
Дядюшка сидел в своем кресле, закинув ногу на ногу и сцепив руки. Он не шевелился и почти не моргал. Казалось, у него сел заряд, как у механического автоматона.
- Дядюшка!
- Что?- Натаниэль Доу встрепенулся.- Я тебя слушаю: ручную обезьяну-штурмана,- он вдруг осознал, что только что повторил.- Прости, обезьяну-штурмана? Что за вздор?
- Это не вздор!- оскорбился племянник.- Это мой миллион – на что хочу, на то и трачу.
Доктор Доу лишь пожал плечами, после чего вытащил из портсигара вишневую папиретку и закурил.
Сегодня он был весьма рассеян – чего за ним практически никогда не водилось. Он мог замереть посреди лестницы, погрузившись в свои мысли, или прерваться и замолчать на целый час, не