Но вскоре Еропкин выслушивал Румянцева, поделившегося с ним своими планами.
– Учтите, господин бригадир, – с официальной подчеркнутостью сказал Румянцев, – что вы должны коль возможно движение ваше поспешно, толь больше скрытно делать и для того впереди и по сторонам иметь из легких войск патрули, которые должны задерживать всех, кто встретится вам по пути, без различия особ, оставляйте их при вашей команде, даже если таковым окажется знатный и неподозрительный, такому рекомендуйте в том месте остаться, где вами найден будет, оставляя все-таки некоторые недоведомые ему присмотры… Те же предосторожности соблюдайте на реках непроходных, где мосты лежащие или подъемные находятся, чтобы при обратном пути зломыслящие нам иногда не повредили и тем самым не умножили ваш труд и медленность. Зная ваше искусство воинское, не буду подробно объяснять вашу задачу… Но за полезное почту порекомендовать вам при приближении к Дризену весьма полезно деташировать донских казаков вниз по реке Нетце к Фридбергу, дабы тем умножить страх и опасность неприятелю со всех сторон быть окруженному. Бомбы бросайте на крепость, а не на город, как только пруссаки откажутся сдаться… О деталях и подробностях договоритесь с полковником Зоричем, который тотчас отправляется к рекам Нетце и Драге…
Румянцев после минутного молчания добавил:
– По благополучном всего окончании немедленно возвратно маршировать из того города. Граждан с собою не брать, им никакого озлобления не делать, но, если город окажет сопротивление, горожан яко военнопленных с их скотом и пожитью взять. И почаще извещайте меня обо всем. А чтоб скорее известия ко мне доходили, извольте учредить пять почт и ко всякой по четыре казака из команды своей оставьте.
Жестко, сурово выговаривал слова Румянцев, будто не Демику, а Зорич и Еропкин провинились перед ним, но вдруг неожиданно широко улыбнулся, и все лицо его озарилось светом доброты:
– Ну, с Богом! – и крепко пожал своим соратникам руки.
Дальнейшие события развивались так, как были задуманы Румянцевым. Приблизившись к Дризену, Еропкин узнал, что неприятель оставил крепость и ретировался к Фридбергу. И сразу же вдогонку за неприятелем он бросил все свои легкие войска, а в город и крепость направил часть своего деташемента. Вскоре к Еропкину привезли двух бургомистров, которые при отдаче городских ключей заявили, что все граждане высочайшей ее императорского величества власти и оружию покорились.
Быстрые и умелые действия полковников Зорича и Краснощекова, капитана Шелтинга заставили неприятеля поспешно отступить, оставив в скорой своей ретираде тысячу шестьсот печеного хлеба и несколько шефелей ржи…
Румянцев приказал Еропкину выслать вперед казаков Краснощекова и четыре эскадрона гренадер Прерадовича для дальнейшей разведки, а самому возвращаться в лагерь.
Так успешно продвигался Румянцев по прусской земле, накапливая воинский опыт и умение маневрировать своими полками. Фридберг, Шверин, Ландсберг… Вся армия медленно двигалась к Одеру, где между Кюстрином и Франкфуртом расположилась немалая прусская армия генерала Дона.
Казалось бы, превосходящая армия русских должна искать встречи с армией Дона и разбить ее до прихода прусского короля, но Фермор решил не встречаться с пруссаками, изменив направление движения. Фермор, узнав от жителей и перебежчиков о том, что на правом берегу Одера в различных местах расположились шесть тысяч пехоты и конницы генерал-лейтенанта Каница, генерал-майор Малаховский с немалым числом гусар, пехотою и с четырьмя пушками, вместо того чтобы обрушиться всей армией на эти слабые сравнительно деташементы пруссаков, повелел Румянцеву прикрывать отступательный маневр армии, повернувшей на север, в сторону Померании, где должна была соединиться со шведами и договориться о совместных действиях.
Прикрывая отступление главной армии к Ландсбергу, Румянцев блестяще справился с поставленной задачей: конница вместе с пехотной бригадой, данной ему Фермором в помощь, должна была противостоять вдвое превосходящей армии графа Дона, пока русская армия отходила к Ландсбергу.
После завершения этого отступательного марша Фермор получил от Конференции выговор за пассивные действия, после чего главнокомандующий решил атаковать крепость Кюстрин и вновь двинулся вперед. Румянцев должен был выдвинуться к Штаргарду, взять город Шведт на левом берегу Одера и охранять каменный мост через реку, пресекая возможные покушения пруссаков со стороны сильного гарнизона Штеттина.
Вскоре Румянцев рапортовал Фермору, что его деташементы заняли Штаргард, а главное – с боем заняли мост и вошли в Шведт на левом берегу Одера. Но вряд ли так легко пруссаки отдадут столь авантажное* для них место… 10 августа решением военного совета дивизия Румянцева двинулась к Шведту и Штаргарду, а 12 августа расположилась лагерем недалеко от столь важной переправы. «Ситуация к удержанию неприятеля в покушении на сию сторону весьма авантажна и число весьма небольшое в состоянии мост командовать; а до той стороны, хотя я не был, но, рекогносируя окружности моего лагеря, примерить мог, что весьма низкое и город сам в грунте стоит…» – рапортовал Румянцев Фермору 13 августа.
Но 14 августа произошло событие, которое заслонило все, чем жил это время Румянцев. Пленные рассказали, что ночью вся армия под предводительством прусского короля перешла Одер и выступила против русской армии. Румянцев тут же отправил свой рапорт Фермору и собрал военный совет для обсуждения создавшегося положения: с одной стороны, достоверно известно, что от Штеттина высылают постоянные деташементы в сторону дивизии, а с другой стороны, необходимо думать, как помочь Фермору… Румянцев и его генералитет решили дивизию содержать во всякой готовности, а к мосту, где король перешел, послать сильную партию для сокрушения оного и поиска над стоящим там прикрытием.
Румянцев по всему чувствовал, что начинаются большие события, и, дожидаясь распоряжений главнокомандующего, надеялся ударить в тыл неприятеля, а пока приказал бригадиру Бергу конными гренадерами атаковать переправу, чтобы помешать королю на его обратном пути. Несколько человек побил, двадцать два человека в полон взял. В это же время Румянцев и его дивизия услышали «наижесточайшую пушечную пальбу при Кюстрине». И он понял, что началось серьезное сражение, «и по ветру и сетуации мест».
«Казался выигрыш был с нашей стороны, но, к неописанному сокрушению, укрывающияся раненые и прогнанные офицеры целую погибель всей армии объявили, где и я вашего высокорейс-графского сиятельства щитал между жертвами; и когда сие отчасти подтверждено было прибывшим ко мне господином генералом-лейтенантом князем Голицыным и полковником князем Хованским, то я иного полезного вымыслить не мог, как, отважась на все со мною уже быть могущее, между неприятелем ретираду свою к соединению с господином генералом-лейтенантом Резановым и защищению прусских границ взял и господину бригадиру Берху, оставя с успехом происходящее его дело, к себе ретироватца приказал…» – писал Румянцев 16 августа Фермору, то есть через два дня после Цорндорфской битвы.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});