Читать интересную книгу Критикон - Бальтасар Грасиан

– Ну что ж, ежели эта книга вас не удовлетворяет, – сказал книгопродавец, – ибо учит только внешней учтивости, предлагая только плащ личности, оболочку человека, вот вам рассудительное и серьезное наставление Хуана де ла Вега [162] сыну, которого он посылал ко двору. Наставление сие, кое-что к нему добавив, изложил на возвышенный и португальский лад – а большей похвалы нет, – граф де Порталегре [163] при подобных же обстоятельствах, отправляя ко двору своего сына.

– Да, это произведение великое, – сказал Придворный, – даже слишком великое, ибо пригодно лишь для великих, а я бы не назвал хорошим мастером сапожника, который хочет обуть карлика в башмаки великана.

– Поверьте, более полезной книги и науки вы не найдете, – можно подумать, автор писал, глядя на то, что творится ныне в Мадриде.

– Знаю, вы сочтете меня оригиналом и чудаком, но истина превыше всего. Я полагаю, что книга, которую вам необходимо найти и прочитать от корки и до корки, – это знаменитая Гомерова «Одиссея». Погодите, не торопитесь удивляться, пока не объясню! Вы, верно, думаете, что описанная там грозная пучина находится возле Сицилии, что сирены с женскими лицами и рыбьими хвостами сидят себе там на мели, волшебница Цирцея – пребывает на своем острове, а могучий Циклоп – в своей пещере? Знайте же, что грозное море – это наша столица со Сциллой обмана и Харибдой лжи. Видите женщин в роскошных нарядах и с распутными манерами? Это и есть подлинные сирены – полуженщины-получудища, ужасны их дела, горька участь их жертв; осторожный Улисс должен здесь не только заткнуть уши, но еще привязать себя к прочной мачте добродетели и направить корабль Знания в гавань Безопасности, спасаясь от злых чар. Есть и волшебницы Цирцеи, которые мужчин, попадающих в их объятья, обращают в скотов. А что сказать о множестве Циклопов, столь же глупых, сколь надменных, с одним лишь глазом, высматривающим утехи да суетные радости? Эту-то книгу и советую вам перечитать, она научит вас, по примеру Улисса, избегать рифов, вас ожидающих, и чудовищ, вам грозящих.

Новички вняли доброму совету и пошли дальше по городу, где им довелось изведать все то, о чем предупреждал Придворный и чему научил Улисс. Будучи бедны, они не нашли ни друга, ни родственника, ни свойственника. Не могли также отыскать и милой Фелисинды. Одинокие, без всякой поддержки, бродили они, пока Критило не надумал испытать силу нескольких дорогих восточных самоцветов, которые были при нем, когда его столкнули в море. Прежде всего решил он пустить в ход чистейшей воды алмаз – победит ли его твердость столь большие препятствия, – а также драгоценный изумруд – привлечет ли сердца, как о том пишут философы. Вытащил он их на свет божий, показал, и вмиг сила камней произвела чудеса – невесть откуда взялись друзья, все вокруг стали набиваться в родственники, кое-кто уверял наших странников, что они – из высшей знати Испании, превознося их учтивость, ум, просвещенность. Алмаз наделал много шуму, под залог его сразу же ссудили им несколько сотен; весь Мадрид толковал об этом, их облепил рой друзей, знакомых и родичей, появилось больше кузенов, чем у короля, больше племянников, чем у папы.

Но самое занятное и удивительное происшествие приключилось с Андренио на пути от Главной улицы к Дворцу. Подошел к нему юный паж в нарядной ливрее и с изрядной наглостью; вынув из конверта не записку – клинок, мальчишка так припер Андренио, что тот не сумел дать отпор; из записки узнал Андренио, что написана она, как гласила подпись, его кузиной, готовой ему служить; оная кузина приветствовала его с прибытием в столицу и укоряла за то, что он, такой близкий родственник, держится как чужой; она умоляла навестить ее, для того, мол, и послан паж, чтобы привел его и услуживал ему. Андренио был поражен, прочитав о притязаниях кузины, – он-то полагал, что и матери не имеет. Повинуясь больше своему любопытству, чем желанию кузины, он, ведомый пажом, направился к ее дому.

О диковинах, которые он там увидел, и о чудесах, что с ним приключились, поведает следующий кризис.

Кризис XII. Чары Фальсирены

Соломон, мудрейший из людей, был и тем, кого больше всего обманывали женщины; он же, любя их сильнее, чем все прочие мужи, более всего наговорил о них дурного: для мужчины, сказал он, нет худшего зла и злейшего врага, чем дурная женщина. Она крепче вина, сильней царя и как воплощенная ложь соперничает с самой истиной [164]. Дурной мужчина для тебя лучше доброй женщины, сказал тот, кто говорил лучше всех [165]; преследуя тебя, мужчина причинит меньше зла, нежели женщина, следуя за тобой. Мало того, женщина – это не один враг, но все враги вкупе, все они укрылись в ней, как в крепости; плоть – ее сила, чтобы мужчину обессилить; а чтобы его уловить, Мир – ее кумир, сделал ее своими тенетами; Мир ее нарядил, Дьявол снарядил обманными ласками, она – Герион трехтелый [166], тройная, гибельная для воли петля. Отсюда, верно, и пошло обыкновение представлять любое зло в облике женском – фурии, парки, сирены, гарпии, все они заключены в дурной женщине. В разные поры жизни одолевают мужчин разные соблазны – одни в юности, другие в старости, – но женщина во всякую пору. Никто от нее не убережется – ни юноша, ни зрелый муж, ни старец, ни мудрец, ни герой, ни святой; она всегда готова к бою, враг всеобщий и сугубо домашний – ибо помогают ей сами слуги души нашей: глаза дают доступ ее красоте, уши внимают нежным речам, руки привлекают, уста прославляют, язык призывает, ноги спешат к ней, грудь вздыхает по ней, сердце влечется к ней. И не позаботься небо, чтобы красота служила престолом глупости, ни одного мужчины не осталось бы в живых, ибо жизнь – это свобода. О, сколько раз предупреждал доверчивого Андренио опытный Критило, да что толку! Отправился слепой света искать на пожарище! Не спросил у Критило совета, побоялся сурового ответа! Итак, следуя за плутом-пажом, – а для любовного пожара пажи что щепки, – шел он долго, сворачивая то вправо, то влево. – Моя госпожа, – говорил юнец, – благопочтенная Фальсирена, столичного шума чуждаясь, вдали от мира живя, создала себе в столице отшельническую обитель, как по природной склонности, так и для того, чтобы в зеленых своих садах сельской простотой наслаждаться.

Они подошли к дому, который отнюдь не казался удобным, тем более роскошным, чему Андренио немало удивился. Но когда вошел внутрь, почудилось ему, будто попал в чертог Авроры, – так прекрасен был вход в просторный патио – впору любую комедию играть, – да и во всем доме было весьма вольно. Колонны патио венчали не силачи атланты, но прелестные нимфы из дивного мрамора и дивной работы, и на хрупких их плечиках покоился небосвод со множеством серафимов – но без единой счастливой звезды. Посередине царил изящный фонтан, струивший то воду, то пламень, – изваяние Купидона среди Граций, подававших ему стрелы из хрусталя огненного: и пламя, и влага падали в чаши белоснежного алебастра; струйки, каскадами сбегая вниз, гонялись друг за другом, то льстиво журча, то сердито ворча на тех, кому льстили.

Из патио вел выход на остров Кипр с зеленью, столь буйной, что в глазах зеленело; все растения были красивы, но бесплодны – одни цветы, никаких плодов. Зато благоухали цветы так сильно, что голова кружилась, – того и гляди, угоришь. Пернатая толпа встретила гостя гармоническим залпом приветствий, а Зефир и Фавоний словно освистывали его и гнали прочь, что Андренио нашел весьма забавным. Короче, сад этот был не хуже садов Семирамиды; кто входил туда, чувствовал себя на седьмом небе. И вот, Андренио приблизился к средоточию всех красот, где, обрывая лепестки жасмина, стояла сама Весна – суетная Венера сего Кипра, ибо нет Кипра без Киприды. Фальсирена пошла навстречу гостю – светясь улыбкой, как солнце, раскрыв руки полумесяцем, – и привлекла его к ложбине меж двумя небесными полушариями. Пересыпая ласки упреками, она говорила:

– О, брат мой двоюродный, вдвое родней родного! О, сеньор Андренио! Добро пожаловать, желанный гость! Но как же так? – говорила она, каждый миг меняя тон, нанизывая слова, будто звенья цепи. – Как сердце ваше позволило вам ютиться в гостинице, когда здесь, в столице, есть дом, вам принадлежащий? Ну хотя бы из родственного долга, коль не ради пышного приема! Смотрю на вас и глазам не верю. Живой портрет красавицы матушки! Клянусь, вы ни в чем ей не уступаете! Просто наглядеться не могу! Но чего вы смущены? Ах, да, ведь вы в столице новичок!

– Сударыня, – отвечал юноша, – признаюсь, я смущен и удивлен, слыша о том, что вы – моя кузина, когда даже своей матери я не знаю, никогда не видел ее, как и она меня. Вот уж не подозревал, что у меня есть родные! Ведь я – ничей сын. Смотрите получше, может, вы спутали меня с кем-то другим, более счастливым.

– Да нет, сеньор Андренио, – молвила она. – Конечно же, нет. Я прекрасно вас знаю, знаю, кто вы и как родились на острове средь моря. Прекрасно знаю, что матушка ваша, а моя тетя и госпожа… Ах, как она была хороша и, вероятно, потому столь несчастлива! Такая чудная женщина, такая разумница! Но разве Даная избежала обмана? Разве Елена спаслась от плена? А Лукреция от насилия? А Европа от похищения? И вот, когда Фелисинда – таково ее благословенное имя…