Читать интересную книгу Венецианские сумерки - Стивен Кэрролл

Он оглядывал ее с ног до головы, как изучают портрет.

— Тебе нравится этот дом? — неожиданно спросил он.

Вопрос был странный, и Люси, перестав подыгрывать, почувствовала все возрастающее беспокойство.

— Конечно нравится. Почему ты спрашиваешь?

— А вот некоторым нет, — проговорил Фортуни еле слышно. — Некоторым совсем не нравится.

— Вот как.

— Они находят его… — Он помолчал. — Как бы это сказать? Словом, он их угнетает.

— Угнетает?

— Да. Все эти портреты, история. Действует на нервы. — Он в упор поглядел на Люси и слегка возвысил голос. — Но ведь тебе так не кажется?

— Нет, — осторожно отозвалась она.

— По-твоему, он из тех домов, где можно жить?

— Да.

— Не похож на музей?

— Нет.

— То есть тебе кажется, что это обычный жилой дом? — повторил Фортуни, еще повысив голос, дабы подчеркнуть смысл ее ответа.

— Да, — повторила Люси, в тоне которой теперь угадывалась озабоченность. — Да. Обычный жилой дом. Ты очень удачно выразился. — Она заерзала в кресле. — Ты ведь здесь живешь. Здесь — дух твоей семьи.

— Но достаточно ли этого, дорогая Люси? — сказал Фортуни, словно размышляя вслух.

— Не знаю. Мне кажется, это немаловажно.

— А вот мне не кажется. — Он снова провел рукой по волосам, поправил носовой платок в нагрудном кармане и прислонился к камину, положив ладони на прохладный камень. — А вот ты, моя дорогая Люси. Хотела бы ты жить в этом доме?

Люси вдруг замерла в кресле:

— Здесь?

— Да.

— Не понимаю. — Но она поняла, и ей отчаянно захотелось помешать ему сказать то, что он наверняка собирался произнести. — У меня есть где жить.

Фортуни теснее прижал ладони к мрамору и на мгновение поднял взор к потолку. Люси сидела в кресле не шелохнувшись. Не надо, думала она. Не надо, синьор Фортуни. Но он заговорил, и она, услышав его голос, отвела взгляд в сторону.

— Все очень просто. — Он на мгновение закрыл глаза, но тут же открыл их и продолжал: — Моя дорогая, дорогая Люси. Ты окажешь мне великую честь, согласившись стать моей женой?

Его торжественный тон, манера обращения, то, как церемонно он сопровождал ее к креслу или в другую комнату… В последнее время он не пытался с ней заигрывать, избегал ее касаться, ничего от нее не требовал. Усвоил роль поклонника, ловил на лету каждый каприз… Все это теперь складывалось в единую картину, печальную и нелепую. Фортуни ухаживал за ней.

— Я уже больше не тот молодой человек, каким был когда-то. Мне это известно. — (В его словах Люси невольно распознала притворную скромность человека, знаменитого тем, что годы почти не касаются его.) — Но я почту это для себя великой честью, моя дорогая, дорогая Люси.

Фортуни стоял посреди комнаты в окружении фамильных портретов, опустив руки по швам:

— Люси?

Огромный дом был безмолвен. Ни отзвуков с канала, ни шума лодок, ни плеска воды за кормой. Ни единого звука. Только произнесенный шепотом звук ее имени, вопрос, пока без ответа. Закрыв глаза, Люси какое-то мгновение оставалась неподвижной, затем покачала головой.

Фортуни шагнул, слегка расставил ноги, наклонил голову и провел пальцем по лбу, ероша брови:

— Дорогая Люси, ты скажешь «нет», и этот дом погибнет. — Он замолк, и тишина еще более сгустилась. — Ты слышишь?

Но Люси снова покачала головой и начала через силу:

— Это невозможно, Паоло. Мой дорогой, дорогой Паоло. Я не могу согласиться. Я не хочу замуж — ни за тебя, ни вообще. Мне не следовало приезжать сюда. И вводить тебя в заблуждение. — Она оглядела комнату, подыскивая нужные слова, — девчонка, просто девчонка, держащая в руках чье-то сердце. — Кроме того, я уезжаю.

— У-уезжаешь? — произнес он запинаясь и нервным жестом встрепал себе волосы. — Уезжаешь? — повторил он, словно это было исключено.

— Да.

— Но я приглашаю тебя в свой мир.

— Да.

— Ты даже понятия не имеешь, как трудно в него проникнуть.

— Ах, дорогой Паоло, знаю, знаю. — Люси произнесла это дрогнувшим голосом, осознавая полную невозможность объяснить, насколько хорошо она его понимает.

— А теперь… — продолжал Фортуни, — теперь я предлагаю тебе этот мир.

— Но это не мой мир, Паоло, — с нескрываемой печалью отозвалась Люси. — Я не смогла бы в нем жить.

Он стоял застыв, ему некуда было идти. Потом проговорил с непонимающим лицом, обращаясь как бы не к Люси, а в сторону:

— Я учил тебя. Я, Фортуни!

Он шагнул вперед, надвигаясь на кресло Люси и от бурного волнения словно бы увеличиваясь в размерах. Его трудно было узнать; это был другой Фортуни, о котором предупреждал ее Марко. Намеки на подобное преображение она замечала и раньше. И не впервые Люси даже немного испугалась его.

— Дорогая Люси! Я доверил тебе свои секреты. Все свои маленькие хитрости.

— Знаю, — сказала Люси, — спасибо вам. Поверьте, синьор Фортуни, я действительно вам благодарна.

— Ты благодаришь меня? — повторил он, кивая в такт и все яростней делая ударение на каждом слове. — Ты меня благодаришь?

— Да. И больше, чем могу выразить. — Она буквально молила его понять.

— Я учил тебя. Я научил тебя всему. — И он оглядел ее с ног до головы, будто давая понять, что имеет в виду не только музыку, что он взял сырой материал, каким была Люси, и сотворил с ним чудо; что стоявшая перед ним сейчас Люси была плодом его трудов, творением самого Фортуни. — И это вся твоя благодарность?

Люси покачала головой, глядя на него с мольбой в глазах.

— Но, моя дорогая девочка, — Фортуни снова понизил голос, — ты, наверное, плохо оценила мое предложение. Ответила не подумав. А это предложение… — добавил он, взмахом руки обводя висевшие кругом портреты, комнату, весь дом, — это предложение заслуживает того, чтобы о нем хорошенько подумали.

— Я уже подумала.

— Но я дам тебе все!

Его голос неожиданно сорвался на визг, оскорбляя безмятежное достоинство комнаты, — и на мгновение пресекся, словно Фортуни подметил отстраненно, что вечер развивается не так, как он надеялся в глубине души. Но пауза продлилась лишь мгновение; Фортуни преклонил колени на мягкий ковер, схватил Люси за запястья, обратил взгляд к потолку, где светлые круги ламп накладывались друг на друга, как множество лун на переполненном небосводе, а затем вновь прошептал ее имя, раскачиваясь взад и вперед:

— Моя драгоценная Лючия…

— Не называй меня так.

— Я был бы бесконечно, бесконечно…

— Нет!

Его пальцы вновь сомкнулись на ее запястье, и только встав с кресла, Люси сумела их стряхнуть. Она повернулась к двери:

— Я не могу больше задерживаться, Паоло. Я и так пробыла слишком долго. Не стоило этого делать.

Фортуни посмотрел на нее, словно собираясь снова заговорить, но промолчал. Люси не останавливалась, губы ее дрожали.

— Я надеюсь, дорогой Паоло, ох, так надеюсь, что время, проведенное вместе, доставило тебе удовольствие. Такое же, как и мне, — общение с тобой всегда доставляло мне радость. Но я не могу сделать то, о чем ты просишь, просто не могу. — У нее защипало в глазах, и она проворно смахнула с ресниц слезы. — Поверь мне, Паоло, ты навсегда останешься со мной. Куда бы я ни отправилась. Что бы ни делала… Нет, — добавила она, видя, что он поднимается с места, — не провожай меня. Пожалуйста. Я найду дорогу.

Забыв об упавшей за кресло шали, Люси выбежала из комнаты, промчалась мимо Розы, стоявшей в коридоре. Она бежала к дверям гостиной, которые вели вниз, во двор, но не успела: тонкая, жилистая рука схватила ее за плечо. Люси обернулась, уверенная, что столкнется с Фортуни, но перед ней стояла Роза.

— Schee!

Роза выплюнула это в лицо молодой иностранке, которая всегда была источником неприятностей, и вначале Люси ее не поняла. Но когда Роза повторила свой выкрик и с размаху шлепнула Люси по ширинке джинсов, все стало понятно.

— Schee!

Люси крутанулась по мраморному полу гостиной и схватилась за дверь, Роза тем временем снова выплюнула ей в лицо старое венецианское словечко.

Пока Люси убегала, ей чудился низкий, раскатистый голос Фортуни, словно бы зависший в воздухе, — его слова, самые странные, прекрасные своей непостижимостью. Скажи «нет» — и этот дом умрет. Скажи «да» — и он будет жить и дальше. Сам дом, его история и тысячелетняя традиция, в нем укрытая. Где Люси отведена роль (тут она замотала головой) не только хранилища родового семени, но и наследницы всей родовой истории, — вздрагивая от ночной прохлады, она представляла себе, что стряхивает со своих плеч этот мертвый груз, — хранилища столь же священного, как священна традиция, которую она понесет в себе, а затем передаст потомкам, чтобы все продолжалось своим чередом. История покатится по ее жизни с имперской безжалостностью, и все кончится тем, что вечный мир этого дома полностью вберет ее в себя. Прежняя мечта перестала быть ее мечтой, и самый завораживающий миф утратил свою силу. Нет. Никогда.