Со времени моего восхождения на борт в нашем полку прибыло, и все же некоторые гамаки по-прежнему пустовали, поэтому работы у нас было хоть отбавляй. Хозяин щедро осыпал нас бранью, когда мы, салаги, возились с какой-нибудь веревкой (которую я про себя уже привыкла именовать «линем», но все еще не могла без улыбки назвать «шкотом»), и, несмотря на все предыдущие старания, порой чуть не сбивали друг друга с ног, пытаясь выполнять команды своего капитана. Он был строгим надзирателем, однако даже мне было понятно, что скоро жизни наши будут зависеть от того, насколько мы будем понимать, чего он от нас хочет, и выполнять это так быстро, как только возможно. За работой мне лишь мельком удалось заметить, как на борт втащили сходни и был отдан последний швартов. Все делалось очень быстро. С бешеной скоростью мы выполняли все распоряжения; но вот уже и якорь был поднят, и я вдруг почувствовала, что корабль вздрогнул и сдвинулся с места. Мы отплывали!
Никогда мне не забыть того чувства, что я испытывала, когда натягивала вместе со всеми канат, помогая устанавливать парус, и, то и дело бросая взгляд на пристань, следила за медленно удалявшимся берегом. Даже сейчас, стоит мне об этом подумать, я вновь ощущаю себя стоящей на палубе этого судна. Я чувствую, как лучи восходящего солнца нежно ласкают мне лицо, а корабль неспешно покидает гавань. В солоноватом и студеном воздухе явственно чувствуется приближение холодов.
Я помню свои мысли:
«Этот корабль так же не похож на баркас Джосса, как чистокровный жеребец на выхолощенного пони, — совершеннейшее различие! Реки живут своей особой жизнью, каждая из них несет свои воды как-нибудь по-своему; но любая из рек может течь лишь в одном направлении. Впервые я чувствую, как море колышет палубу у меня под ногами. Чувство это намного сильнее, чем я ожидала, а морской ветер дик, необуздан и несет в себе нечто большее, чем просто привкус соли». Вспоминая свой ужас пару дней назад, когда впервые увидела столько воды, я вновь и вновь содрогаюсь, хотя и смеюсь при этом сама над собой. Наверное, даже бардам не под силу описать такое чувство: этот морской мир так близок нашему миру и в то же время настолько далек от него! Так странно и удивительно ощущать, что вода под тобою не безжизненна, но живет и дышит, а воздух холоден и чист — и прочие подобные вещи…
Я возблагодарила Владычицу за свои крепкие фермерские руки; мы закончили ставить паруса, и корабль словно раскинул могучие крылья, подставив их морскому ветру. Чувство было потрясающее.
И оно было далеко не последним. Подобным чувствам суждено было еще долго сопровождать меня.
В кубрике, где нам приходилось ютиться, было страшно тесно. Я, бесспорно, была самой высокой из всех листосборцев, и после первой же ночи поняла, почему так получилось. Ни один здравомыслящий человек высокого роста близко не подошел бы к такому судну. Утром я едва смогла встать, а встав, не почувствовала особой разницы, поскольку теснота моей каморки не позволяла мне выпрямиться полностью. Когда же наконец я смогла распрямиться, то, улучив момент, подошла к хозяину и спросила, не найдется ли на палубе несколько футов свободного места, где я могла бы спать ночью. Тогда-то я и узнала, что, хотя листосборцы занимали на корабле отнюдь не все спальные места, ко времени нашего отплытия их все равно забили различным барахлом, которое больше пристроить оказалось некуда, — оно было тщательно уложено, а сверху, вместо сеток, натянули гамаки — и теперь на каждую пядь пространства приходилось по меньшей мере два каких-нибудь предмета, так что мне еще повезло, что у меня было свое место. На корабле находилось столько народу, что я не видела и половины всех людей, особенно если они не входили в число тех, кто, как и я, отрабатывали свой проезд.
То немногое свободное время, какое мне удавалось выкроить, я проводила в обществе престарелой женщины родом с Восточного взгорья. Релла была невысокой и едва доставала мне до плеча, однако в силе мне почти не уступала. Сложена она была крепко и с большинством дел справлялась очень хорошо; но она не могла скрыть своего горба на спине, из-за которого многие ее чурались. Я же его едва замечала, ибо для меня она была окном в мир, который я сама для себя еще не открыла. Выговор ее казался мне странным: она употребляла в своей речи такие слова, которых я в жизни не слышала, раньше я никогда не встречала жителей Восточного горного королевства. По моей просьбе она рассказала мне о своей родине, и каждое ее слово было для меня что золото, а она была благодарна за то внимание, с которым я ее слушала. Она взялась заботиться обо мне — по-своему, грубовато и без лишней изысканности. Я радовалась тому, что теперь мне всегда было с кем поговорить, пусть даже я находила Реллу немножко чудаковатой.
Первая неделя плавания восстанавливается в моей памяти довольно расплывчато, но это и к лучшему. Обрывки воспоминаний заключают в себе отвратительно приготовленную еду, тошнотворные запахи и каторжный труд, с каким я раньше никогда не сталкивалась. Работы всегда было чересчур много: мы беспрестанно мыли корабль, ухаживали за скотом и, кроме того, весьма поднаторели в корабельной выучке, так что могли теперь едва ли не с закрытыми глазами выполнять любые команды. Содержать корабль в порядке было не так просто, как могло бы показаться вначале, но я была довольна тем, что приобретаю при этом немалый опыт. Дни с каждым разом становились все холоднее, и какова бы ни была причина, по которой судно ни на миг не сбавляло хода, я была ей благодарна.
Чем дальше плыли мы на северо-запад, тем хуже становилась погода.
К концу первой недели даже самые безнадежные из нас более или менее приноровились к морской качке, а те, кто более всех был подвержен морской болезни, оклемались. Прочие прониклись морем настолько, словно были рождены для этого. Я больше причисляла себя ко вторым, нежели к первым, и слава Владычице, что у меня не обнаружилось морской болезни; однако я долгое время не могла научиться держать равновесие при ходьбе по качающейся палубе корабля, казавшегося мне живым существом. Поначалу я каждый раз всячески пыталась сопротивляться качке, но это мало помогало. Когда же я стала представлять, будто подо мной норовистая лошадь, у меня, кажется, стало получаться немного лучше, но стоило погоде ухудшиться, как мне часто не оставалось ничего другого, как попросту замирать на месте, стоя в полный рост.
Однажды утром я заметила нашего капитана, который прошел мимо меня, намереваясь произвести какие-то вычисления при помощи своих таинственных приборов, и тут вдруг я услышала его мысли, обращенные к бурям, — так, словно он громко прокричал их вслух.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});