Читать интересную книгу Ящик Пандоры - Марина Юденич

— Эй, внученька, что с тобой? — Ее партнер, до этого добросовестно развлекавший какого-то общительного младенца в коляске, слегка коснулся ее локтя и попытался заглянуть через плечо. — Тушь потекла, да? Есть салфетка?

Тянуть дальше не было смысла, и Лена, собравшись с духом, резко повернулась лицом к тротуару и, стало быть, к тому или той, кто так пристально рассматривал ее из уличной толпы.

— Нет, шапка сползла, — как можно беззаботнее ответила она заботливому партнеру, теперь, напротив, сама стараясь разглядеть в пестром людском потоке знакомое лицо.

Никого даже отдаленно знакомого она не увидела и не наткнулась ни на чей пронзительный взгляд, но неуловимым, данным откуда-то свыше знанием поняла, а скорее почувствовала: именно в тот момент, когда она резко оборачивалась навстречу назойливому взгляду, его обладатель быстро отвел глаза. Ему или ей почему-то тоже не захотелось быть увиденным и, возможно, узнанным. «Странно все это», — подумала Лена, но тут же предположила, что издерганные нервы, напряжение от постоянного публичного внимания, необходимость при этом еще и изображать глупое, набившее оскомину протокольное радушие и жизнерадостность размалеванной идиотки попросту сыграли с ней злую шутку. Такое бывало. Особенно в первые дни ее изгнания с телевидения. Тишина и покой пустой квартиры были абсолютно невыносимы после бешеного ритма телевизионной жизни в стенах огромного мегаполиса-телецентра, где не различимы ни время суток, ни время года, где все несется и кружится вроде бы в смуте и хаосе, а на самом деле подчиняясь железной логике и железной структуре, поставленным на службу единому божеству — эфиру. Этот сумасшедший, нечеловеческий ритм становится для тех, кто хоть ненадолго прожил, сообразуя свой пульс с его стремительным биением, сильнейшим, незаменимым наркотиком; потому пускаются во все тяжкие и готовы служить самым богомерзким идолам талантливые, в общем, и некогда даже независимые люди ради того только, чтобы не быть отлученными от этого всепоглощающего ритма. Она не была исключением: в те дни, выражаясь языком наркоманов, испытывала сильнейшую ломку — ей начинали мерещиться в тишине пустой квартиры телефонные звонки или слабое пищание пейджера. Тогда ей казалось, что это звонят с телецентра, что о ней вспомнили, передумали, поняли, что поступили несправедливо и нелогично… Опрокидывая предметы, натыкаясь на мебель и больно разбивая коленки, она мчалась к телефону, чтобы в очередной раз понять, что он не звонил, лихорадочно нажимала кнопки на маленькой коробочке пейджера, чтобы убедиться в том же… Потом это прошло. Единственным остаточным явлением того недуга было лишь странное для нормального человека обстоятельство: Лена не могла себя заставить смотреть телевизор. Никогда, ни при каких условиях, как бы ни хотелось ей увидеть или услышать что-то, что должны были сказать или показать в эфире. Впрочем, она привыкла жить и с этой аномалией, придя с ней к некоему соглашению: запрет не распространялся на видеофильмы, и Лена довольствовалась этим.

Однако все это были воспоминания, причем отнюдь не из милых сердцу, и, стало быть, следовало без сожаления возвращаться в действительность. К тому же некоторое время, проведенное в душной подсобке, подействовало на Лену благотворно: она наконец отогрелась, и ей даже захотелось поскорее попасть домой, окончательно оттаять в горячей ванне и полакомиться на ужин чем-нибудь из заработанного нынче пропитания. Была еще одна причина, по которой Лена подсознательно спешила на улицу именно теперь, когда стрелки часов приближались к одиннадцати: сейчас там было пустынно. Толпа или просто небольшое скопление прохожих действовали на нее удручающе после дневного перенапряжения.

На улице и вправду было уже совсем пустынно, лишь изредка пролетали по ночному проспекту редкие машины. В морозном небе холодно мерцали колючие звезды, и одинокая, бледная меж ними, гордо царила полная луна. Снега не было, но с домов и деревьев слетала легкая алмазная пыльца, красиво искрясь в лунном сиянии и почти таком же голубоватом свете уличных фонарей, тщетно пытавшихся подражать великому светилу.

Лене потребовалось несколько минут, чтобы перебежать широкую магистраль проспекта, миновать еще несколько метров тротуара и нырнуть под высокую арку, ведущую во двор ее родного дома. Было морозно, и неспешной прогулки в полном одиночестве, которая была бы сейчас ей, как ни странно, желанна и полезна, конечно, не получалось: почти против воли Лена шла быстро. Но все же она успевала радоваться всему: и морозной свежести позднего вечера, и своему одиночеству в нем, а главное — тому, что сейчас ничто не напоминает о надвигающемся празднике, который, судя по всему, ей придется провести одной. Лена тряхнула плечом, забрасывая поудобнее тяжелую сумку с продуктами, но именно в эту минуту вдруг ощутила, что сумка как-то странно полегчала, словно кто-то подхватил ее сзади, пытаясь то ли отнять, то ли помочь Лене ее донести.

Она стремительно обернулась, готовая дать отпор, но не увидела сначала ничего страшного, напротив, из морозного синего полумрака к ней обратился тихий, ласковый голос.

— Снегурочка… — медленно произнес голос, а рука человека, говорящего эти слова, легко провела по ее волнистым кудрям, серебристым в лунном сиянии…

Оставалось всего несколько мгновений, отпущенных Лене в этой жизни, но их оказалось достаточно, чтобы она вдруг поняла: это тот самый человек, чей взгляд пронизывал ее из многоликой толпы. На большее времени ей не хватило.

Холодные, тонкие, но сильные пальцы неожиданно изящной руки сомкнулись на ее шее. В это время другая рука, сжимавшая рукоятку узкого, длинного ножа, с силой ударила ее в грудь, пробив тонкую ткань легкой куртки и толстый свитер под ней, — точный удар моментально достиг сердца, даже не успевшего испуганно встрепенуться перед кончиной.

«Смерть Снегурочки», — хлестко возвещала огромными алыми буквами, с которых словно сочились капли свежей крови, популярная бульварная газета, сопровождая кричащий заголовок не очень четким, зато занимающим почти всю первую полосу фото. Крупным планом: мертвое лицо молодой женщины с широко открытыми удивленными глазами, вокруг лица красиво разметались длинные пряди волнистых волос. Лоточник, торгующий газетами, был парень не промах: газета с интригующим названием и притягивающей взоры картинкой лежала поверх всех прочих, в самом центре развала — не заметить ее было невозможно. И замечали: у лотка толпился народ, покупали в основном эту. Пресыщенная вроде бы криминалом и кровью публика с энтузиазмом демонстрировала обратное.

Обычно Ванда оставляла машину на стоянке и до дверей института, в котором ей предстояло провести дна семинарских занятия, шла пешком. Но сегодня мест на стоянке не оказалось, и, решив рискнуть, Ванда подогнала свою новенькую «альфа-ромео» прямо к главному институтскому подъезду. «Ничего, — успокоила она себя, — вахтерам все равно делать нечего, попрошу — присмотрят из окна, а уж сигнализацию услышат совершенно точно, если что. Да и не рискнет никто сунуться: машина приметная, а вокруг вон сколько народа». Народу на тротуаре действительно толпилось много: вдоль институтского фасада выстроилась целая череда лотков с книжными, газетными, и журнальными развалами и возле них закипали, бурля и булькая, маленькие людские водовороты.

Далее все произошло именно так, как просто обязано было произойти именно этим утром, ибо никакой самой что ни на есть исключительной и единственной в мире случайностью Ванда никогда не согласилась бы объяснить, что именно в тот момент, когда она поравнялась именно с тем лотком, людская волна, повинуясь чьей-то неведомой воле, вдруг отхлынула от прилавка, образуя просвет именно такой ширины, чтобы Ванда смогла разглядеть в нем кровавый заголовок газеты и размытые очертания мертвого лица на фото.

Известный ученый и практикующий психолог Ванда Александровна Василевская никогда «желтую прессу» не читала и уж тем более не покупала бульварных газет на развалах. Но эту газету она просто обязана была купить, ибо кто-то настойчиво адресовал ее именно ей. И Ванда не стала сопротивляться: она протиснулась сквозь людской заслон, сразу же сомкнувшийся после того, как она увидела газету, и, достав из сумочки деньги, молча протянула их продавцу. Он даже не спросил, что именно решила приобрести у него красивая высокая женщина, мало похожая на его обычных покупательниц, — сегодня все покупали именно эту газету.

Оба нынешних семинара Ванда, как легко можно было предположить, провела из рук вон плохо. И хотя разочарование участников не было явным, возможно даже, что большинство из них остались довольны, ей было стыдно, и прежде всего перед самой собой. Но с этим уже ничего нельзя было поделать. Ибо это — как и отсутствие поутру мест на стоянке, отхлынувший вдруг от газетного прилавка народ, газета, которую она обязана была заметить, — было одним из звеньев той цепи, в существование которой она уверовала окончательно совсем недавно, поздним зимним вечером, в собственной любимой, обжитой и такой надежной, как казалось всегда, квартире, когда, закончив очередной разговор с бывшим мужем, Ванда Василевская впервые услыхала в тишине отчетливые острожные шаги. Столь же отчетливо осознала она в тy минуту, что это крадучись приближается к ней ее собственный страх.