Читать интересную книгу Безликий и Чудовище (СИ) - "Atyra Rommant"

— И всё-таки это очень мило, — Бальтазар сделал финальный глоток из многострадальной бутыли и наконец отправил её на вечный покой одним ударом об пол — что сам великий Зигмунд… Эх-х… Б-а-а-Лин, ты прости, совсем твою фамилию забыл, столько времени прошло…

Половина разбитой бутылки приблизилась к шее Зигмунда остриём осколков, что заставило мужчину запрокинуть голову назад.

— И всё-таки мне просто в лом, когда я стою уже десять минут, распинаюсь, как кретин, а эта скотина всё молчит и молчит. — Лицо Бальтазара приближалось к лицу пленника с каждым словом всё ближе и ближе, из ускоряющего своё движение при каждом выдаваемом звуке рта забрызгала слюна, глаза короля стали наливаться кровью и на последнем слове острие одного из осколков резко и быстро полоснуло древнейшего по шее, оставив ровную, продолговатую царапину.

— Ну?! — Загудел, точно поезд перед отправкой, пока Зигмунд шипел от боли.

— Я…

— Что?! Ну! Говори же! Говори!

— Я не собираюсь с тобой разговаривать.

Бальтазара в тот момент ввергла в немое негодование не столько сама фраза, сколько сам тон, с которым она была сказана. Словно учитель нашкодившему школьнику… Ладно, старик, видать, всё еще не понял, что их статусы немного изменились.

Рука в железной перчатке хлестнула пленного по щеке, отчего на ней остались несколько глубоких царапин из-за когтей.

— Я вижу, наш гость еще немного не осознал, что его сюда привели живым и относительно целым не для этого.

— «Живым и относительно целым»? Ты мне одолжение этим сделал? — Бальтазар схватился за охапку цепей, удерживавших собеседника, и пустил ток.

— Ты хоть знаешь… — Оправившись от разряда выдохнул Зиг. — Ты хоть знаешь, насколько ты сейчас мерзко выглядишь?

— Хах, нет Зиг! Вообще не в курсе! — После этого последовал еще один разряд. — Какие же мы всё-таки дерзкие по отношению к верхушке стали! — И еще один. — А раньше моему папаше даже слова поперек не мог ляпнуть! — И еще. — Да и раз уж есть у тебя хоть какой-то характер, то чего раньше его не проявил, а? Зиг! — И еще. — Зиг, ты слышишь?! У тебя был шанс всё уладить сразу! Там! В тот день! — И еще… — Не помнишь?! Так я тебе напо-о-омню! Вот! Теперь вспомнил? Вспомнил, я тебя спрашиваю?! Тогда, почему?! Рот открой просто, и скажи! Зиг, ну же!

К моменту, когда всё это адское зрелище прекратилось, от Зигмунда уже шел дым. Окончательно размазанный чародей чуть ли не лежал от усталости, но лишь все еще висевшая на цепях и бьющаяся в жутких конвульсиях одна из рук (у второй руки лопнули цепи) всё еще держала его на вису.

Бальтазар, пребывая на пике нервов, сделал несколько шагов назад.

— Я… — Наконец послышался слабый голос.

— Чего? — Бальтазар наклонил голову к плечу и прищурился.

— Я просто хотел тебе помочь, понимаешь? У тебя был огромный потенциал. Да, твои родители этого не видели, их можно понять, Бальтазар, но зато видел я. И я захотел помочь тебе раскрыться. И это почти получилось.

Вновь зависло короткое молчание.

— «Почти»? — Нервно усмехнулся Бальтазар. — В смысле, «почти»? Зиг! Зигмунд, я с тобой говорю!

— Ты серьёзно не видишь?! — За много лет их знакомства, это был один из немногих случаев на памяти короля, когда его давний друг по-настоящему вспылил. — Всё что ты устроил здесь, всё, что ты устроил там — как это вообще можно назвать?

— Как назвать? Каждому по делам своим, Зиг, каждому по делам!..

— По де..? — Через силу подавив приступ ярости, Зигмунд размеренно выдохнул и только после этого вновь начал говорить:

— Ты же столько прекрасных вещей хотел изобрести. Столько прекрасных вещей изобрёл. Поезд, трамвай, часы механические, всё остальное — я ничего из этого не выбросил. Даже твои самые-самые ранние рисунки. — Пытаясь уловить взгляд насупившегося правителя и превозмогая боль в каждой клетке, Зигмунд усмехнулся. — Я, думаешь, не помню эту серьёзную мордашку, с которой ты выводил свои супер-чертежи в шесть лет, а, Бальтазар? Помнишь, как мы это всё еще подолгу обсуждали? Как ты бесился, если я заходил в помещение во время «рабочего процесса»? У тебя весь стол всегда был в куче уже невесть зачем нужных инструментов, записей, карандашей, кистей, и, что обязательно, у тебя там было по пять — по шесть кружек за раз. Да, да, и ты еще постоянно ворчал, когда что-то там случайно сдвинет Гор или я попрошу тебя убраться. Ты еще умудрялся засыпать за столом. Когда был маленьким — я относил тебя на руках, когда стал старше — обходился, уж извини, просто пледом. — В этот момент губ короля коснулась хоть и мимолетная, но такая искренняя улыбка… — Вот! Понимаешь? И это всё было прекрасно, и те двадцать с небольшим лет бесценны для меня, поверь. Те вещи, что ты изобрел — большая часть воспроизведена в реальности. И люди от них просто в неописуемом восторге, слышишь? И да, насчет чертежей — знаешь, почему я их храню? Потому что они дают мне надежду на то, что Реальный Бальтазар, тот, которого я вырастил, и который расцвел на моих глазах, сейчас меня слышит.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

За этим вновь наступила тишина, в течении которой сказанные Зигмундом слова будто бы эхом доходили до мозга короля и тот их неспешно переваривал.

— «Реальный Бальтазар», значит? — В сердце мага что-то ёкнуло в тот момент. Зигмунду показалось, что с ним заговорил сейчас совершенно другой человек. Не было более того развязного тона, иллюзии доминирования, была лишь долгожданная честность. И это мужчина понял тогда, когда собеседник присел перед ним на колено и посмотрел на него в упор. Глаза. Эти глаза. На учителя смотрели те самые карие, чистые глаза из его далеких воспоминаний, которые сейчас будто всплыли из густого, грязного омута и смотрели на него.

— Что ты боишься принять, Зигмунд. — Какая-то детская надежда в душе великана тотчас же притихла, а Бальтазар всё продолжал размеренным и невозмутимым тоном, будто он объясняющий без тени лишних эмоций и пафоса что-то особенно важное своему ребенку родитель:

— Что? Что я больше не молчу в тряпочку, да? То, что с меня тогда было достаточно, что меня это всё уже в край доконало? Люди не оценили моих работ тогда, когда я был тихой грушей для битья для моих братьев — я пошел другим путем. Но никто даже этого не понял. Я уже давно осознал, насколько всё это было бессмысленно, Зиг, можешь даже не сомневаться, но то, что было — того не воротишь. Прошлое — это то, что надо лишь молча отпустить. И люди отпускают. И ты отпустил, Зигмунд. Я — часть твоего прошлого. Ну, что? Что ты на меня так смотришь? Ты что, думаешь, я себе совсем все мозги пропил, Зиг? Ты же тупо давишь на жалось, я этого не понимаю, по-твоему? Пытаешься мне втереть, что я тебе еще хоть немного важен. Ну, давай. Давай, пустим скупую мужскую слезу, я тебя освобожу, обнимемся на прощание, ты уйдешь к ним, вы всей ватагой сюда вломитесь, на кол меня посадите, и заживете долго и счастливо. Но знаешь, в чем вся суть, Зиг? — Зависло секундное молчание. — В моменты этого «Долго и счастливо» тебя будет волновать в последнюю очередь то, что будет со мной. Потому что я, повторюсь, часть твоего прошлого. А твоё настоящее — это та куча отморозков, с которыми вы скрылись в вашем «Ковчеге» — На последних словах голос Бальтазара, несмотря на колоссальные усилия последнего, задрожал. Глаза, которые тут же были зажаты, заблестели. Из уст донесся нервный смешок. — И за них же ты сейчас борешься, Зигмунд. И только они заставляют тебя сейчас говорить всё это, не желание вернуть меня. — Успокоившись, король продолжил:

— Вы скрылись от меня, Зиг. Ты скрылся от меня. Что такое? Давай! Давай, ну же, возрази мне! Выдави из себя еще пару слащавых аргументов. Я-то зна-а-аю… — Маниакальная улыбка вернулась на лицо мужчины, и вместе с ней он извлек из-под рубахи одну из многочисленных подвесок Зигмунда, и двух её половинах красовались этакие «метки», в виде узелков, бусин и прочего. Одна сторона была ружей, другая — синей.

— Как их зовут? Имир и Лейв, верно? Что ты, удивлен? Я мно-о-огое знаю, Зиг. — Бальтазар обернулся себе за спину и, схватив собеседника за нижнюю челюсть, вынудил его посмотреть туда же. Туда, где всё еще стоял Внутренний Советник.