Читать интересную книгу Кто погасил свет? - Олег Зайончковский

– Что-то он сегодня какой-то бледный…

– Ты находишь? – отец взглянул на меня и продолжил есть.

– Да. Вот и кушает плохо.

Отец ничего не ответил, и мама продолжила. По ее мнению, моя бледность и отсутствие аппетита происходили оттого, что я давно не бывал на воздухе (это было верно, но лишь отчасти). Отец, поняв, куда она клонит, нахмурился и напомнил маме, что я наказан. «Я не позволю ему шляться!» – так он сказал. Но мама возразила ему, что для того, чтобы дышать воздухом, не обязательно шляться, а можно, скажем, совершить лыжную прогулку. «Это, – сказала она, – будет не шляние, а физкультурное мероприятие». Я затаился, не мешая им дискутировать, но сердце мое пело. Я уже заранее знал, что мама убедит отца, – и так оно и вышло. Мне разрешили пойти в лес на лыжах.

Бледность и уныние мое как рукой сняло. Едва дождавшись утра, я позвонил Тачке и изложил ей идею насчет лыжной прогулки.

– Хорошо, Тома, – ответила мне Тачка, – я подумаю. Но ты попозже сама позвони моей маме.

«Черт! – подумал я. – Нужна мне твоя Тома…»

Однако делать было нечего, пришлось мне звонить этой Томке с тем, чтобы она позвонила Тачкиной маме и отпросила Тачку на лыжную прогулку, Томка все поняла и легко согласилась, но, к моему неудовольствию, выразила желание к нам присоединиться.

– Ой! – обрадовалась она в трубку. – Я тоже с вами пойду. Только можно я Грача с собой позову?

Что ей было ответить? «Нельзя, вы нам не нужны»? Томка бы обиделась и не стала звонить Тачкиной маме.

В итоге все устроилось и все родители были обмануты должным образом, но наша лыжная компания оказалась вдвое больше, чем я хотел.

На следующий день, шестого января, наша четверка собралась в условленном месте – там, где городские окраинные пятиэтажки смотрели уже окнами в лес. Одеты мы были, включая девчонок, более или менее по-походному, а у Грача даже висел за спиной небольшой рюкзачок. На мой вопрос, что у него там, Грач вместо ответа пошевелил плечами, и я услышал глухой стеклянный стук.

– С Нового года заныкал, – пояснил он. – Я и закусить прихватил.

«Хорош у меня будет выдох после «физкультурного мероприятия», – подумал я. На миг мне привиделось мамино скорбное лицо, но тотчас пропало.

Итак, можно было выступать. Только маленький вопрос оставалось решить: куда, собственно, мы направим лыжи? Накатанные колеи уходили из города в лес под разными углами, разбегались словно рельсовые пути. Сам же лес смотрел на нас довольно хмуро из-под насупленных снеговых бровей.

– Эх, – сказал Грач, – лучше бы нам и вовсе в лес не ходить. Посидели бы у меня, маг бы послушали.

– Ну и пошли, – предложила Томка.

– Нельзя. – Грач вздохнул. – Предки мои озверели. Мы тут с пацанами на Новый год два ковра им облевали. – Он на секунду погрузился в воспоминания, а потом, усмехнувшись, пропел: – Не скоро поляны травой зарастут.

– Понятно, – кивнул я. – Эти предки, они из-за своих ковров удавятся.

Что ж, ничего нам не оставалось, кроме как выбрать лыжню и ехать в лес. А в чем, подумаешь, разница – по какой лыжне ехать? Все они вели в лес, и везде в лесу нашлось бы место развести костер, выпить с девчонками портвейну, посмеяться, пошептаться, а после, разделившись на парочки, целоваться хоть до ночи, покуда не замерзнем… Да, если бы лыжня была одна, то не было бы и вопроса. Но лыжней было несколько, поэтому вопрос все-таки возник, а когда возникает вопрос, то уже хочется придумать что-нибудь эдакое. Так и в тот раз вышло: я подумал-подумал и говорю:

– О! А давайте мы пойдем в Морозово.

– В какое Морозово? – хором спросили девчонки.

– А вот у него спросите. – Я кивнул на Грача.

Я кивнул на Грача потому, что место это он сам мне показал пару лет назад. Дело в том, что его отец был как раз морозовский уроженец. Когда-то там было село, и в селе была небольшая фабрика. Потом советская власть затеяла индустриализацию, и фабрики не стало, а село сократилось до деревни. Но власти мало показалось индустриализации, и спустя некоторое время она взялась укрупнять колхозы. Укрупняла, укрупняла и доукрупнялась до того, что от Морозова остался хутор из трех, что ли, домов. Продолжился процесс уже сам собой, естественным порядком: хозяева, кто помоложе, потужили какое-то время да и подались насовсем в город, даже избы свои не заколотили. А на хуторе осталась доживать одна только упрямая старуха, по имени Наина, а по фамилии, как все морозовские, Грачева.

И туда-то вот – не в гости, конечно, к Наине, а можно сказать, на отеческое пепелище – водил меня как-то Грач. Тоже зимой, тоже на лыжах, но тогда еще без портвейна и без девчонок. Мы, помнилось, забрались тогда в один из заброшенных домов, сумели истопить в нем печку, а потом валялись на куче какого-то старого брошенного тряпья, курили и разговаривали. Было очень хорошо.

Я припомнил все это и подумал: отчего бы нам с девчонками не пойти в Морозово? Грачу моя идея сразу понравилась:

– Точно! – сказал он. – Валим, девки, в Морозово. А какое-такое, сами увидите.

«Девки» наши пожали плечами. В сущности, им было все равно, куда идти, лишь бы идти уже.

Вот мы встали на лыжи и двинулись. Грач впереди – рюкзаком погромыхивает, за ним Томка, за Томкой Тачка, за Тачкой я: смотрю, как она ножки переставляет.

В лес мы въехали уверенно – покатистым бодрым шагом. А что нам было сомневаться? Лыжня под нами бежала четкая, хорошо убитая, – стало быть, немало народу здесь до нас прошло. Лес был пригородный, знакомый, только выглядел он сегодня что-то мрачновато. Ну да это просто день выдался пасмурный. У леса ведь тоже разное настроение бывает. Летом он встречает тебя ласково, как родного внука: и от ветра укроет, и от дождика, и полянку для отдыха мягкую предложит. Летом лес и пахнет хоть и приятно, но малость по-стариковски: грибами да прелью всякой. Зато зимой – это случается в солнечную морозную погоду – он устраивает торжественные приемы. И тут уже ничего стариковского – полное преображение. Все сверкает, деревья осыпаны жемчугами и бриллиантами, на еловых лапах белые перчатки по локоть, и все кругом бело, как на балу. Идешь по такому лесу и ничего не чувствуешь, кроме восторга; такой мажор в душе, что ни ног, ни рук не замечаешь отмороженных. Только не всегда в лесу праздник – это надо понимать. Бывают дни, и особенно ночи, когда ему, лесу, нет до человека никакого дела. Что ж, хочешь – обижайся на него, хочешь – иди своей дорогой.

Ну мы, конечно, на лес не обижались и шли своей дорогой, то есть лыжней. Шли, пока лыжня не стала потихоньку заворачивать влево. Это означало, что она собирается описать круг и снова вернуться в город. Пришлось нам с накатанной лыжни сойти. Дальше на Морозово никакой дороги не было, а было только направление, которое знал Грач, ну и я – приблизительно. Девчонки наши было забеспокоились: не заблудиться бы нам; но мы их на смех подняли: в случае чего ведь всегда можно по своим следам вернуться.

И все-таки это было уже другое ощущение – идти по нехоженой лесной целине. Лыжи тонули в рыхлом снегу, ворошили его, как разорванную перину; потревоженные елки то и дело обдавали нас сухим, но очень холодным душем. Но дело было даже не в этом… просто странное возникало ощущение. Тем более что шли мы так довольно долго, а сколько еще пройти предстояло – не знал точно и сам Грач. Понемногу Томка с Тачкой начали поскуливать: у них, видите ли, ноги замерзать стали и снегу за шиворот насыпало. Мы с Грачом их урезонивали, но уже без смеха. Мне показалось, что Сусанин наш был теперь не вполне уверен, что ведет нас правильно.

– А ведь раньше в Морозово нормальная дорога вела, – пробормотал он. – Должна же хоть просека остаться.

– Да, – подтвердил я, – просеку я помню.

Но мы все шли, а просвета в деревьях не было видно. Наоборот, все теснее обступали нас темнохвойные ели, и чем дальше мы заходили, тем больше и угрюмее они казались. В поисках пропавшей просеки Грач пошел зигзагами: метров пятьдесят даст вправо, а потом влево столько же. Тут уже и девчонки смекнули неладное.

– Ага, – рассердилась Томка. – Заблудились все-таки! Давай-ка, Грач, назад поворачивай. Пропади оно пропадом твое Морозово!

Мы остановились и стали совещаться. Грач высказался в том смысле, что теперь найти Морозово – это для нас дело принципа. Я был того же мнения, но усомнился в девчонках: «Как же, – сказал я, – нам идти дальше, если они трусят!» И тут моя Тачка ко мне повернулась – помню как сейчас: щеки красные от мороза, глаза… глаза… В общем, повернулась и говорит:

– Неправда, с тобой мне ничего не страшно. Пошли вперед – если заблудимся, то вместе.

От этих слов приятели наши захихикали, а у меня внутри сделалось тепло.

Итак, тремя голосами против одного Томкиного мы решили продолжить путь. Грач опять двинулся галсами, а мы, сохраняя строй, послушно повторяли его зигзаги. Девчонки, к чести их сказать, больше не хныкали. Впрочем, хныкать и некогда было – надо было все время под ноги смотреть, чтобы лыжу не сломать о какое-нибудь бревно под снегом.