— Вы уверены, что он нас примет?
— Когда я говорю, что хочу с ним поговорить, он всегда меня принимает. Впрочем, туда я пойду один, а вы подождете меня в гостиной для адъютантов.
Карету Талейрана в Сен-Клу знали. Лакеи в зеленых ливреях торопливо окружили ее, а потом передали гостей с рук на руки двум префектам дворца. Опекаемые ими посетители прошли в дверь, возле которой застыл караул. По обе стороны от нее стояли апельсиновые деревья в ящиках. Этот вход предназначался только для ближайших советников Первого консула. На пороге одной из гостиных молодой человек с каштановыми волосами, зелеными глазами и с пачкой документов в руке подошел к ним с вопросом:
— Господин Первый консул ожидает вас, господин министр?
— Нет, господин Меневаль. Но мне хотелось бы с ним поговорить об одном срочном и... важном деле.
— Полагаю, это возможно. Только я должен предупредить вас: он в очень плохом настроении.
— Рискнем! — вздохнул Талейран. — Не соблаговолите ли доложить обо мне и найти уголок для господина Тремэна? Вполне возможно, генерал захочет поговорить и с ним.
— Это просто. Прошу вас, подождите меня минуту.
Молодой человек удалился.
— Это секретарь Первого консула, — еле слышно произнес дипломат. — Бонапарт «свистнул» его у своего брата Жозефа, когда ему пришлось расстаться с Бурьенном, которого он очень любил. Вы по-прежнему полны решимости идти до конца?
— Более чем когда бы то ни было!
Ожидание было недолгим. Спустя пару минут Меневаль вернулся и попросил мужчин проследовать за ним в соседнее помещение. Там перед двойной дверью стоял на страже человек, похожий на джинна из «Тысячи и одной ночи». На нем был белый тюрбан и роскошное одеяние из голубой ткани с серебряным шитьем. Это был мамелюк Рустам, которого Бонапарт привез из Египта. Тремэна оставили под его наблюдением. Взгляд мамелюка был почти таким же грозным, как и длинный арабский кинжал у него на животе. Тремэн предпочел подойти к окнам. Возможно, для того, чтобы не слышать того, о чем будут говорить собеседники — их голоса неожиданно послышались из рабочего кабинета.
Ему показалось, что прошла целая вечность. Наконец, на пороге появился Меневаль.
— Будьте любезны пройти со мной.
Тремэн подошел к нему, сделал глубокий вдох и переступил опасный порог.
Глава V
Правосудие Бонапарта
Гийому показалось, что он вышел на яркое солнце. Перед ним открывалась комната со множеством высоких окон, выходящих в сад. Светило выглянуло из-за туч, и его все еще теплые лучи усилили яркость желтого цвета обоев и обивки мебели. Он был здесь, человек, совершивший чудо, гений, который силой поднял Францию из кровавых сумерек Он строил страну заново, решал, создавал, пробовал помирить противников, успокоить народ. Его слава была такой, которой не видели никогда прежде. Бонапарт стоял у стола, заваленного бумагами, поверх которых раскинулась огромная карта какого-то порта. Опустив голову, скрестив руки за спиной, нахмурившись, он рассматривал план, словно был им недоволен. Спустя мгновение он оперся на него обеими руками и продолжал изучать, не обращая никакого внимания на вошедшего. Когда Бонапарт поднял голову, он обратился к Талейрану, сидевшему в кресле:
— Поймите же! Подготовительные работы в лагере в Булони идут недостаточно быстро! Англичане этим пользуются! Вы знаете о том, что они обстреляли Гран- виль? К счастью, канонерские лодки смогли их разогнать. Надо покончить с этими пиратскими действиями, а для этого нам нужны корабли!
Неожиданно Первый консул резко повернулся к Гийому, и его серо-голубые глаза приобрели в эту секунду стальной оттенок.
— Вы, кажется, судовладелец?
— Да, господин Первый консул.
— Надо говорить: гражданин Первый консул!
— Прошу прощения. Я так и не смог привыкнуть к этому обращению, которое, впрочем, по моему скромному мнению, вам совершенно не подходит... гражданин Первый консул!
— Меня это не удивляет, потому что вы друг Талейрана. Ему это тоже не нравится, но он аристократ.
В глазах Бонапарта блеснула лукавая искорка, и он спросил:
— И как же вы предпочли бы ко мне обращаться?
Тремэн знал, что хочет услышать от него Бонапарт, но льстить он не умел. Лишь умоляющий взгляд Талейрана заставил его решиться:
— Если в будущем сбудутся пожелания, которые я слышу все чаще и чаще, то почему бы не обращаться к вам, например, «сир»?
— В самом деле? Вы полагаете, это обращение мне подойдет?
Гийом позволил себе рассмотреть этого человека маленького роста: бледное лицо с высоким лбом, мощный подбородок, очень правильные черты, коротко стриженные каштановые волосы, уже начинающие редеть на макушке, широкие плечи, благородная осанка. Он бы мог служить моделью для скульптуры римского императора. Поэтому Гийом совершенно искренне ответил:
— Да, я так считаю.
Бонапарт отошел от стола, снова сплел руки за спиной и принялся мерить шагами очаровательный старинный ковер, покрывавший пол его кабинета. Он прошелся так несколько раз, потом резко остановился перед Тремэном и смерил его взглядом с ног до головы.
— Странные слова для роялиста.
— Я никогда не был роялистом в полном смысле этого слова. То есть я никогда не испытывал большой любви к королям.
— Вы революционер?
— Ни в коем случае. Возможно, вы поймете меня лучше, если я скажу, что родился в Новой Франции и видел, как она погибала. И я ненавидел с одинаковой силой и Людовика XV, который нас бросил, и короля Англии, который нас порабощал. Честно говоря, я желаю лишь мира и величия моей страны, каков бы ни был режим правления. А величие приносите ей вы, господин Первый консул.
— Но ваша семья придерживается роялистских взглядов?
— Моя жена, Аньес де Нервиль, была страстной роялисткой. Она заплатила за это своей жизнью. Мои сыновья слишком молоды, чтобы иметь четкие политические взгляды. Что касается моей дочери, она любит человека, а не принца крови.
— Вы хотите сказать, что она любила бы его, будь он простым рыбаком или бог знает кем еще?
— Вне всякого сомнения. Она никогда не хитрила и всегда жила сердцем. Допускаю, что поначалу, когда мальчик из Тампля нашел у нас убежище, ореол столь трагической судьбы мог повлиять на ее живое и пылкое воображение. Но взаимная симпатия маленькой девочки и маленького мальчика была очевидной с их первой встречи. А теперь она любит его, как любят в шестнадцать лет. Так любит Элизабет Тремэн. Она отдаст жизнь за свою любовь.
— В этом возрасте все очень отважны, смелы и самоуверенны. К счастью, это проходит.