Томас Гуд
333. ПЕСНЯ О РУБАШКЕ
В лохмотьях нищенских, измучена работой,С глазами красными, опухшими без сна,Склонясь сидит швея, и всё поет она,И песня та звучит болезненною нотой. Поет и шьет, поет и шьет,Поет и шьет она, спины не разгибая,Рукой усталою едва держа иглу,В грязи и холоде, в сыром своем углуПоет и шьет она, спины не разгибая:
«Сиди и шей, шей день и ночь, Пока петух вдали кричать не станет; Сиди и шей, шей день и ночь, Пока хор звезд сквозь крышу не проглянет. О, лучше б быть рабой у турков мне И от работы тяжкой задохнуться: Ведь в их нехристианской стороне Язычники о душах не пекутся!..
Сиди и шей, шей день и ночь,Пока твой мозг больной не станет расплываться; Сиди и шей, шей день и ночь,Пока глаза твои совсем не помутятся. Переходи от ластовицы к шву… Швы, складки, пуговки и строчки…Работу сон сменил, но словно наявуЯ и в тревожном сне всё вижу шов сорочки.
О вы, которых жизнь тепла так и легка,Вы, грязной нищеты не ведавшие люди,— Вы не бельем прикрыли ваши груди,Нет, не бельем, но жизнью бедняка.Во тьме и холоде, чужая людям, свету, Сиди и шей с склоненной головой… Когда-нибудь, как и рубашку эту,Сошью сама себе я саван гробовой.
Но для чего теперь я вспомнила о смерти?Она ли устрашит рассудок бедный мой? Ведь я сама похожа так — поверьте — На этот призрак страшный и немой. Да, я сама на эту смерть похожа.Всегда голодная, ведь я едва жива… Зачем же хлеб так дорог, правый боже, А кровь людей повсюду дешева?
Работай, нищая, не ведая истомы,Работай без конца! Твой труд всегда с тобой,Твой труд вознагражден: кровать есть из соломы,Лохмотья грязные да черствый хлеб с водой,Прогнивший ветхий пол и потолок с дырою, Разбитый стул, подобие столаДа стены голые; казалось мне порою —С них даже тень моя свалиться бы могла…
Сиди и шей и спину гни,С работы не своди взор тусклый, утомленный Сиди и шей и спину гни,Как спину гнет в тюрьме преступник заключенный. Сиди и шей — работа нелегка,— Работай — день, работай — ночь настанет,Пока разбитый мозг бесчувственным не станет, Как и моя усталая рука.
Работай в зимний день без солнечного света,Не покидай иглы, когда настанут дни,Дни благовонного, ликующего лета… Сиди и шей и спину гни,Когда на зелени появятся росинки,И гнезда ласточки свивают у окна,И блещут при лучах их радужные спинки, И в угол твой врывается весна.
О, если б я могла вон там, над головою,Увидеть небеса без темных облаков,Увидеть пышный луг с зеленою травою, Могла упиться запахом цветов —И белой буквицы и розы белоснежной,—То этот краткий час я помнила б всегда,Узнала бы вполне я цену скорби прежней,Узнала б, как горька бессменная нужда.
За час один, за отдых самый краткийНеблагодарною остаться я могла ль?Ведь мне, истерзанной холодной лихорадкой,Понятна лишь одна безмолвная печаль.Рыданье, говорят, нам сердце облегчает,Но будьте сухи вы, усталые глаза,Не проливайте слез: работе помешает Мной каждая пролитая слеза…»
В лохмотьях нищенских, измучена работой,С глазами красными, опухшими без сна,Склонясь сидит швея, и всё поет она,И песня та звучит болезненною нотой. Поет и шьет, поет и шьет,Поет и шьет она, спины не разгибая,Рукой усталою едва держа иглу,В грязи и холоде, в сыром своем углуПоет и шьет она, спины не разгибая.
<1865>
Шарль Бодлер
334. КАИН И АВЕЛЬ
Племя Авеля, будь сыто и одето,Феи добрые покой твой охранят;
Племя Каина, без пищи и без светаУмирай, как пресмыкающийся гад.
Племя Авеля, твоим счастливым внукамНебеса цветами усыпают путь;
Племя Каина, твоим жестоким мукамВ мире будет ли конец когда-нибудь?
Племя Авеля, довольство — манной с небаНа твое потомство будет нисходить;
Племя Каина, бездомное, без хлеба,Ты голодною собакой станешь выть.
Племя Авеля, сиди и грейся дома,Где очаг семейный ярко запылал;
Племя Каина, постель твоя — солома,В стужу зимнюю дрожишь ты, как шакал.
Племя Авеля, плодишься ты по свету,Песню счастия поют тебе с пелен;
Племя Каина лишь знает песню эту:Вопль детей своих и стоны чахлых жен.
Племя Авеля! Светло твое былое,Но грядущего загадка нам темна…
Племя Каина! Терпи, и иго злоеГрозно сбросишь ты в иные времена.
Племя Авеля! Слабея от разврата,Измельчает род твой, старчески больной…
Племя Каина! Ты встанешь — и тогда-тоПод твоим напором дрогнет шар земной.
<1870>
Виктор Гюго
335. ВО МРАКЕ
Старый мир
Волна, остановись, отпрянь назад. Довольно!Прилив твой никогда так дерзко-произвольно Вверх не взлетал… И отчего, волна, Ты так сурова, мрачно-холодна?Зачем весь этот рев, и ливень беспрерывный,И ветра дикий вой в час полночи отзывной?Как чудо грозное, твой вал вперед бежит…Так стой же, говорю. Здесь твой предел лежит. Не сокрушай в своих набегах ярыхЗаконов старины и предрассудков старых,Безумья нищеты и тяжкого ярма,Ничтожества давно уснувшего ума,Где стихли навсегда желанья с их тревогой;Цепей, наложенных на женщину, не трогай,Оставь великий пир, где нищим места нет,И пусть предания боготворит весь свет.Не трогай их и стой: они для нас святыни. Те сильные, громадные твердыниВкруг человечества я строил и воздвиг…Но ты вперед бежишь, всё выше каждый миг, Всё унося в неистовом напоре:Вот старый манускрипт, вот древний кодекс в море Ты унесла, и в массе буйных водУмчался далеко кровавый эшафот.Вот королевский трон. Оставь его… О боже, Низвергнут он. Низвергнуты с ним тоже Последних месс последние жрецы. Вот судьи, — стой! Стой — это чернецы… Довольно — стой! Не поднимайся выше,Соленая вода, покойней будь и тише… Но до колен моих ты поднялась, Меня залить ты хочешь… ворвалась В приют мой, вечно тихий и обширный.
Волна
Ты думал, я — прилив, а я — потоп всемирный.
<1875>
ВАСИЛИЙ БОГДАНОВ
Биографическая статья
Василий Иванович Богданов родился 12 января 1837 г. в городе Лихвине Калужской губернии, в семье священника.
По окончании калужской гимназии он поступил на медицинский факультет Московского университета. Будучи студентом, Богданов некоторое время давал уроки в семействе Берсов (провел у них в Покровском-Стрешневе, под Москвой, лето 1860 г.). В воспоминаниях жены Л. Н. Толстого, урожденной Берс, сохранилась колоритная страница, рисующая его облик в студенческие годы. «Это был живой, способный малый, интересовавшийся всем на свете, — пишет С. А. Толстая, — прекрасный студент, умелый учитель и ловкий стихотворец. Он первый, как говорится, развивал нас трех сестер. Он так умел интересно преподавать, что пристрастил прямо меня, ленивую девочку, например, к алгебре и русской литературе, особенно к писанию сочинений. Эта форма самостоятельного изложения впечатлений, фактов, мыслей до того мне нравилась, что я писала длиннейшие сочинения с страшным увлечением. Раз он задал мне тему чрезвычайно трудную: „Влияние местности на развитие человека“». Позже, по свидетельству Толстой, Богданов приносил ей «философские книги материалистов: Бюхнера, Фейербаха и других»; вместо урока «он горячо толковал мне, что бога нет, что весь мир состоит из атомов и тому подобное»[66].