Атта-Ури обдумал ее слова, а затем кивнул:
— Ты права, о, жрица.
— Если станешь мне помогать, смени имя. Это обряд посвящения богам.
Старец немного растерялся:
— Какое же имя выбрать мне?
На мгновение Арчита задумалась, потом изрекла:
— Ты должен сохранить частичку прошлого… и принять что-то новое… «мудрый» на вашем языке ведь будет…
— Мазда, — тут же ответил старец.
— Хм… Повелитель мудрости… Асура… Асура-Мазда[1]…
— Я изготовил волок! — радостно воскликнул Суприри, потряхивая хвойными ветками, обмотанными пучками травы. — Теперь доставим тебя до селения безо всяких быков!
Арчита вяло улыбнулась:
— Благодарю, староста.
— Только, — осторожно подал голос Атта-Ури, — позвольте сына предать земле.
Улыбка померкла на губах Суприри. Он нахмурился, словно небо в пасмурную погоду. Однако кивнул.
— Конечно, если жрица не будет против.
— Нет, — качнула головой она, — все нуждаются в должном упокоении.
Арчита скосила взгляд на неподвижное тело в пурпурном одеянии. С того места, где она сидела, ей не видно было лица. Но кожа на теле Унташа утратила болезненный и бледный цвет, покрывшись бронзовым загаром. Это дало жрице надежду, что демон полностью утратил контроль над старейшиной, и после смерти тот обрел покой.
«Но обретет ли покой та, которую он замучил?».
— Что будет с Урутук? — невольно сорвался с ее уст вопрос.
— Она теперь свободна, — заверил староста, — и может делать все, что хочет.
— Захочет ли она? — тихо молвил в пустоту Атта-Ури. — Она утратила веру в жизнь после гибели чада.
Над поляной повисло тягостное молчание. Птицы весело щебетали в лесу. Однако теперь их пение не поднимало настроение людям. Их словно накрыло непонятной тоской.
Наконец, жрица нарушила затянувшееся молчание:
— Стражи Унташа больше не опасны?
— Шилхахе нечем будет им платить, — махнул рукой Суприри, — хотя это даже неважно. Наемники удирали отсюда в ужасе, сверкая пятками. Они нам больше не страшны.
— Хорошо, если так, — кивнула Арчита.
Чувствуя, что вот-вот наступит очередное неловкое молчание, Суприри кашлянул в кулак:
— Пойду, поищу камни для погребения.
Ему никто не ответил. Хмурый, как туча, староста направился к лесу. В то место, где можно было легко пролезть через упавшие деревья.
— Ты сказала, чтобы прошлое надо мной не тяготило, — вдруг обратился к ней Атта-Ури.
— Да.
— А тяготеет ли прошлое над тобою? Я помню хмурое лицо твое, когда мы ехали по дороге сюда.
Арчита ответила не сразу, обдумывая вопрос.
— Нет, — наконец молвила она, — но я помню его.
— И помнишь имя свое?
Девушка видела, как старик хочет прийти к искуплению. Искуплению за любовь, которая могла обернуться горем для всех. Но ему сложно было полностью отказаться от прошлого. В глазах старика, помимо горя и страданий, читалась мольба о поддержке. И она не вправе была отказать ему в ней.
— Помню, Асура-Мазда, — улыбнулась жрица, — помню.
— Могу ли узнать его я?
Она промедлила лишь секунду, после чего изрекла:
— Нирупама.
[1] Асура-Мазда (Ахура-Мазда) — авестийское имя божества, которого пророк Заратуштра — основатель зороастризма — провозгласил единым богом. В Авесте Ахура-Мазда — безначальный творец, пребывающий в бесконечном свете, создатель всех вещей и податель всего благого, всеведущий устроитель и властитель мира и высший объект почитания зороастрийцев, называющих себя по-авестийски mazdayasna, то есть почитателями Мазды. Ахура-Мазда является отцом Аши (праведности-истины), то есть закона, по которому развивается мир, покровителем праведного человека и главой всех сил добра, борющихся с «ложью» — злом и разрушением, происходящими в мире против его воли.
Эпилог
Стук сотен копыт и храп лошадей смешались в один монотонный гул. Крупный отряд всадников на полном скаку влетел под сень хвойного леса. Копья и ребристые шапки наездников едва не касались свисающих ветвей. Те раскинулись над головами подобно огромным лапам хищных птиц. Но лица воинов, облаченных в чешуйчатые доспехи, оставались каменными. Им словно не был ведом страх. Их черные глаза смотрели перед собой. Сердца бились ровно. Всадники гордо держались в седле. Среди них особо выделялся статный муж. Крепкий воин на прекрасном вороном коне с серебряной уздой. Красивое и благородное лицо обрамляла темная борода. В черных глазах сверкал огонь бесстрашия и благородства. На поясе в лучах солнца переливался короткий меч. Весь его вид говорил о знатности, но одновременно и о том, что прошел он через многое.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Впереди показался просвет. Лес начинал редеть. Всадники приближались к поляне, поросшей зеленой травой. Вокруг виднелись истлевшие остатки деревьев. В трухлявых стволах уже давно поселились муравьи. Достигнув края поляны, предводитель всадников вскинул руку и велел остановиться. Те незамедлительно подчинились. Воин с коротким клинком внимательно изучал своими черными глазами вход в пещеру, видневшуюся напротив. Издалека тот напоминал разверзшуюся пасть невиданного зверя, однако ни один мускул не дрогнул на этом волевом и благородном лице.
— Та самая пещера? — спросил он поставленным голосом.
— Да, мой царь, — ответил ехавший рядом всадник на белом коне. У него были длинные и темные волосы, волнистыми космами спадающие до плеч и заостренная бородка. — Об этой пещере сказали местные курташ[1].
— И что же?
Скакун нетерпеливо фыркнул под тем, кого назвали царем.
— Они говорят, что Ахура-Мазда запрещает входить туда, — ответил длинноволосый, — кому бы то ни было и когда бы то ни было.
— Вот как?
— Да, Повелитель.
— Это правда, Гаумата? — воин обернулся.
— Что именно, светлейший господин мой?
— Что эти земли под покровительством богов?
Гаумата улыбнулся и склонил голову:
— Пока что я этого не знаю, мой царь. Но зато я осмелюсь предположить, что в таких местах бывает много лазурита. А его так любит твоя дочь, прекрасная Атосса.
— Хм, верно говоришь, — хмыкнул царь, — но против воли Ахура-Мазды я не пойду.
— В моих мыслях и не было подобного кощунства, Повелитель, — быстро возразил тот, — однако же позволь узнать, истина ли так? Быть может, эти курташ не ведают, о чем говорят?
Воин на вороном коне вновь перевел взор на пещеру. Его глаза прищурились. Внезапно он почувствовал, что этот зияющий грот привлекает… заманивает. Нашептывает сладкие речи прямо на ухо. Словно блудница вводит в искушение. Войди и узнай, какие богатства пещера в себе таит…
«Сюда…».
На мгновение царь потерял контроль над собой. Он уже хотел спешиться и лично осмотреть загадочную пещеру, но в последний миг тряхнул головой и отогнал глупое наваждение.
— Ты в порядке, мой царь? — поинтересовался Гаумата, с беспокойством глядя на Повелителя.
— Да, — хмыкнул тот и обернулся, — не надо спрашивать. Просто весь день в седле.
— Прости меня, господин, — поклонился магуш[2].
— Твоя забота льстит, — улыбнулся царь, — а насчет пещеры… Что ж… Почему бы и нет? — он хлопнул Гаумату по плечу. — Разузнай здесь все. Осмотри грот. Лазурит и вправду лишним не бывает. Но если эти земли действительно под защитой Ахура-Мазды, не трогай ничего.
— Слушаюсь, мой царь, — тот поклонился еще ниже, — я буду верен и осторожен.
— Оставлю тебе часть воинов. Я же возвращаюсь в лагерь. Подготовлю войско к завтрашнему переходу.
— Твоя слава бежит впереди тебя, о, Куруш[3]!
Царь весело рассмеялся:
— Ты погоди, вот доберемся до богатства Крёза[4], и вся Парса[5] засияет в свете солнца.
[1] Курташ — рабочие на государственной службе, по большей части иноземцы, в Персидской империи Ахеменидов.
[2] Магуш (маг) — жрецы и члены жреческой касты в Древней Персии, а также в соседних с нею странах.