Читать интересную книгу Секретный фарватер - Леонид Платов

Он торопливо стащил с себя обувь и комбинезон. Потом, почувствовав свободу движений, сделал несколько быстрых взмахов и перевернулся на спину.

Над ним кружил самолет. Он то спускался к самой воде, то стремглав взмывал.

Когда крылья на крутом вираже всей плоскостью поворачивались к свету, на них видны были красные звезды.

Описав несколько кругов, самолет исчез, но вскоре вернулся. Рокот теперь усилился и как бы раздвоился.

Шубин поискал второй самолет. Нет, шум моторов несся с моря. Ему представилось даже, что он узнает этот шум. Неужели «морские охотники»? Но этого не могло быть. Это было бы слишком хорошо!

Кажется, он плакал, когда товарищи бережно поднимали его на борт и Левка Ремез трясущимися руками подносил ко рту его фляжку.

Все объяснилось очень просто.

Летчик разведывательного самолета, спугнув подводную лодку, заметил человека, плававшего в воде. Естественно было предположить, что этот человек — с только что погрузившейся лодки. Летчик поспешил навести на него «морских охотников» Ремеза, который находился поблизости.

Так был спасен Шубин.

В Ленинград его доставили в тяжелом состоянии. Думали даже — не довезут. В пути стало его тошнить, лихорадить. Потом начался бред.

Ремез, с тревогой оглядываясь на друга, гнал во всю мочь.

Он сделал все, что было в его силах, даже больше того — «поборолся с невозможным»: упросил командира базы послать его в третий, последний, раз на поиски, уже вместе с разведывательным самолетом. И вот — нашел друга, спас! Неужели не довезет?

Но он довез. Теперь дело за медициной!

В госпитале, однако, с сомнением покачивали головами. Налицо воспаление легких и, вероятно, сотрясение мозга. Во всяком случае, нервы Шубина испытали непомерную нагрузку.

О пребывании на борту подводной лодки узнали от него в самых общих чертах. Диву давались, как мог он выдержать и не выдал себя ни словом, ни жестом, хотя был уже болен.

Сейчас наступила реакция.

Фантастические образы вереницей проплывали в мозгу. Они неслись стремительно, как облака над вспененным морем. «Ветер восемь баллов, а то и десять», — озабоченно прикидывал Шубин. Облака были зловещего цвета, багрово коричневые или фиолетовые, и лучи солнца падали из них, как пучок стрел.

На море происходили странные вещи. Чайки перебранивались высокими голосами, гоняя футбольный мяч по волнам. Да нет, какой же это мяч! Это — голова Пирволяйнена с мелкими оскаленными клычками! Она превращалась в одутловатое лицо Гейнца. И вот уже Шубин сидит за столом в кают компании и рыбьи хари пялятся на него со всех сторон.

«Для летчика вы неплохо разбираетесь в бурунах», — многозначительно улыбаясь, говорил Франц, и сидящие за столом поднимали над головами стаканы — то ли чтобы чокнуться с Шубиным, то ли чтобы ударить его.

Неслышно проходила мимо Виктория, и все исчезало. Оставалось лишь слабое дуновение ее духов.

Шубин забывался. Всегда появление стройной женской фигуры знаменовало в его кошмарах наступление короткого отдыха.

Однако Виктория проходила, не глядя на него. Он видел ее только в профиль. Милые пушистые брови были нахмурены, а палец она держала у губ, словно бы хотела предупредить, предостеречь.

Иначе, впрочем, и не могло быть. Они находились среди врагов и не должны были подавать виду, что знают друг друга.

А по временам сквозь немолчный гул разговора в кают компании пробивался ее взволнованный голос. Он был очень тихим, этот голос, доносился словно бы через густой туман или плотную воду… Но вот как то круглых немигающих глаз поблизости не было. Виктория задержалась подле Шубина. Лицо у нее было такое встревоженное и ласковое, что все в душе Шубина встрепенулось. И вдруг он заметил, что она плачет.

— Почему вы плачете? — спросил он. — Все будет хорошо. Разве вы не знаете, что меня прозвали Везучим, то есть Счастливым?

Он хотел успокоить ее и протянул руку, чтобы погладить по щеке, и от этого движения проснулся. Но лицо Виктории по прежнему было перед ним. Слезы так и искрились на ее длинных ресницах.

— Почему вы плачете? — повторил он.

— Потому что я рада, — ответила она не очень логично.

Но он понял.

— Я был болен и поправляюсь?

— Вы были очень больны. А теперь вам надо молчать и набираться сил.

— Но почему вы здесь?

— Мне разрешили вас навещать. Вы в госпитале, в Ленинграде. Все, молчи!

Она закрыла пальцем его рот. Конечно, ради этого стоило помолчать. Шубин счастливо вздохнул. Впрочем, вздох можно было принять за поцелуй, легчайший, нежнейший на свете…

2

— Мне нужно немедленно поговорить с капитаном второго ранга Рышковым, — сказал Шубин в тот же вечер.

Оказалось, что Рышкова в Ленинграде нет, получил повышение, уехал на ТОФ20.

— Тогда кого нибудь из разведывательного отдела флота. Мое сообщение сугубо важно и секретно…

Главный врач сказал, что не позволит больному рисковать своим рассудком, и повернулся к Шубину спиной. Шубин настаивал. Главный врач прикрикнул на него.

— Даже ценой рассудка, товарищ генерал медицинской службы! — слабо, но твердо сказал Шубин.

Пришлось уступить.

Разведчик явился. Шубин попросил его сесть рядом с койкой и нагнуться пониже, чтобы не слышно было соседям по палате.

Многое он уже забыл, но главное из разговора в кают компании помнил, будто это гвоздями вколотили в его мозг.

Разведчик едва успевал записывать.

Сообщение о «Летучем Голландце» заняло около получаса. Под конец Шубин стал делать паузы, шепот его становился напряженным, и к койке с озабоченным лицом приблизилась медсестра, держа наготове шприц иглой вверх.

Наконец, пробормотав: «У меня все!» — больной устало закрыл глаза.

Разведчика проводили в кабинет к главному врачу.

— Ого! — сказал главный врач, увидев блокнот. — Весь исписали?

— Почти весь.

Главный врач пожал плечами.

— А что, товарищ генерал, — осторожно спросил разведчик, — есть сомнения?

— Видите ли… — начал главный врач. — Но прошу присесть…

Подолгу находясь у койки больного и прислушиваясь к его невнятному бормотанию, главный врач составил о событиях свое мнение.

По его словам, Шубин галлюцинировал в море. Он грезил наяву. И это было, в конце концов, закономерно. Он испытал сильнейшее нервное потрясение, в течение долгих часов боролся со смертью. Ему виделись лица подводников, слышались их скрипучие, как у чаек, голоса. А сам он — без сознания — раскачивался на волнах в своем трофейном резиновом жилете.

— Жилета на нем не было, когда подошли «морские охотники».

— Я допускаю, что он сбросил жилет под конец. Ведь он был почти в невменяемом состоянии. Говорят, даже плакал, когда его поднимали на борт.

Разведчик отметил это в своем блокноте.

— Не забывайте, — продолжал главный врач, — что мой пациент чуть ли не накануне встретил в шхерах загадочную подводную лодку. В бреду он упоминал об этом. Встреча, несомненно, произвела на него сильнейшее впечатление. Затем он был сбит на самолете и боролся за жизнь в бушующих волнах. Оба события как то сгруппировались вместе, причудливо переплелись во взбудораженном мозгу и…

— Полагаете, продолжает бредить?

— Не совсем так. Принимает свой давешний бред за действительность. Он уверен: на самом деле случилось то, что лишь пригрезилось ему. Медицине известны аналогичные случаи.

Разведчик встал:

— Есть, товарищ генерал! Я доложу начальнику о вашей точке зрения…

Шубин, однако, не узнал об этом разговоре. Он был в тяжелом забытьи. Встреча с разведчиком не прошла для него даром.

Снова обступили койку перекошенные рыбьи хари. Готлиб подмигивал из за кофейника. Франц скалил свои щучьи зубы. А у притолоки раскачивался непомерно длинный, унылый Рудольф, которого отпевали как мертвого в каком то городке на Дунае.

И все время слышалась Шубину монотонная, неотвязно тягучая мелодия на губной гармонике: «Ауфвидерзеен, майне кляйне, ауфвидерзеен…»

Иногда мелодию настойчиво перебивали голоса чаек. Похоже было на скрип двери. Шубин жалобно просил:

— Закройте дверь! Да закройте же дверь!

Его не могли понять. Двери были закрыты.

Он устало откидывался на подушки. Почему не смажут петли на этих проклятых скрипучих дверях?..

К ночи состояние его ухудшилось. Два санитара с трудом удерживали больного на койке. Он метался, выкрикивал командные слова. И в бреду мчался, мчался куда то…

Под утро он затих, только тяжело, прерывисто дышал. Главный врач, просидевший ночь у его койки, сердито хмурился. Необходимые меры приняты. Остается ждать перелома в ходе болезни или…