Краем глаза он глянул на плотно закрытую дверь спальни и мысленно перекрестился. Но делать было нечего. Прогнать незваных гостей он просто был не в состоянии. К тому же поднять шум сейчас невыгодно ему самому. Липсиц поник, опустил голову, вздохнул и подчинился судьбе. К тому же в душе Яков Соломонович был истинным врачом, и клятва Гиппократа для него была не пустым звуком.
— Проходите, девочка моя, — указал он рукой на кушетку в гостиной.
Девушка и её белолицый спутник вошли. Сев на край кушетки, Роза положила раненую руку на колени перед собой. Рана кровоточила снова, бинт был весь в крови, да и на лице девушки читалась невыносимая боль. Липсиц аккуратно приподнял раненую руку, пододвинул под неё книжный столик и принялся осматривать. Давящая повязка ослабла и плохо удерживала кровотечение.
— Сколько прошло времени? — деловито поинтересовался он.
— Это случилось утром.
— Та-ак, — многозначительно протянул Яков Соломонович и скрылся в ванной комнате. Через минуту вышел, обтирая вымытые руки вафельным полотенцем. — Та-ак.
Он взял медицинские ножницы и медленно разрезал повязку вдоль руки. Полностью сняв бинт, вытер вокруг пулевого отверстия кровь и начал внимательно обследовать рану.
— Огнестрел, — констатировал зачем-то вслух. — Но артерии не задеты. Иначе потеря крови в течение дня оказалась бы смертельной. Удивительно. Вы — счастливица, девочка моя. Вы знаете об этом?
«Кому-то я уже говорил сегодня эти слова?» — мелькнула мысль, и мед-эксперт грустно улыбнулся.
Затем методично, будто находился в лаборатории на дежурстве, он разложил на столике инструменты: щипцы с длинными губками, спринцовку, зажимы, спиртовку и антисептик. Рядом положил много ваты, бинтов, салфеток и два полотенца.
Он снова скрылся в ванной комнате, и вышел с большим тазом горячей воды. Подставил таз под простреленную руку, и чистая вода сразу окрасилась от падающих кровавых капель. Надев латексные перчатки, Яков Соломонович стал обмывать рану от запекшейся крови, периодично протирая её ватными тампонами. Когда рана стала чистой, он аккуратно обработал края хлоргексидином и в конце промокнул спиртовым тампоном, от чего Роза застонала, закатив глаза.
—Тихо-тихо, — вздрогнул Липсиц, оглядываясь на дверь спальни. И будто успокаивая самого себя как ребёнка, добавил: — Все будет хо-ро-шо.
Брызнув несколько раз вокруг раны баллончиком с анестетиком, он подождал, пока рука потеряет чувствительность, подозвал белолицего незнакомца ближе, и подбородком указал на Розу:
— Держите крепко, молодой человек. Сейчас начнётся самое интересное.
Оттягивая пинцетом края раны, Яков Соломонович стал дренировать спринцовкой сочащуюся кровь. Очистив и осушив пулевое отверстие, он по-приятельски подмигнул Розе и засунул свой указательный палец прямо в рану как можно глубже. Глаза девушки округлились. Пересохшие губы стали судорожно хватать воздух. Тело выгнулось в тугую дугу, и белолицему довелось приложить недюжинные усилия, чтобы удержать свою спутницу на кушетке.
— Тише-тише, — пропел словно мантру мед-эксперт. — Хорошо… очень хорошо.
Пальцем он нащупал пулю, застрявшую в мягких тканях почти на выходе. Развел края раны в стороны и вставил пинцет туда, где только что был его палец. Металл упёрся в металл. Роза протяжно завыла и, схватив здоровой рукой, лежащую рядом книгу, взяла её в рот и сжала зубами так, что прокусила переплёт. Губки пинцета захватили свинец и медленно по раневому каналу потянули вверх. Роза изо всех сил забила ногами, и белолицему пришлось всем телом улечься на неё.
— Тихо-тихо, — шептал врач, — умничка моя.
Из раны показался краешек пули, и через мгновение она вся уже лежала на тарелке — маленький окровавленный чёрный кусочек смертоносного металла. Роза перестала биться и обмякла, теряя сознание. Яков Соломонович тщательно осмотрел рану, очистил её от остатков одежды, занесенных пулей, и под конец протер края спиртовым раствором. Затем наложил стерильную тугую повязку и облегченно выдохнул.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— На сегодня всё? — спросил он в пустоту, повернувшись к входной двери.
Затем посмотрел на белолицего, но ничего не сказал, лишь отметил, что уже видел где-то эти глаза, спрятанные за толстыми линзами роговых очков. На мысли и эмоции не хватало сил — Яков Соломонович смертельно устал. Невыносимо хотелось спать и он, измучено снимая окровавленные перчатки, смог произнести лишь одно:
— Располагайтесь здесь.
Затем вобрал как можно больше воздуха в лёгкие, и медленно выдохнул через собранные в трубочку губы. Посмотрел сквозь темный коридор на входную дверь. Сейчас ему хотелось лишь одного, чтобы этот ненавистный дверной звонок не проронил больше ни звука хотя бы до утра. Яков Соломонович, старый одинокий шестидесятипятилетний еврей, с трудом поднялся, и медленно передвигая отяжелевшие ноги, побрёл в маленький кабинет — третью комнату своей трехкомнатной квартиры, приговаривая на ходу:
— Спать, спать, спать…
Глава 19
— Кем это надо быть? — Хромой стоял посреди комнаты и удивленно разглядывал разбросанные по полу обломки. — Вырвать наглухо привинченный стул. Вот тебе и хлюпик. Он и не горит, и, наверное, не тонет. И испаряется на глазах как дым. Ах, какая силища… Феликс, он кто?
Полковник не ответил. Лишь проверил прочность повязки на голове и, размышляя, уставился в пол:
«С ним сразу не заладилось, пошло наперекосяк. Ситуацию нужно менять. Найти ту точку слома, когда пошло не так, и срочно исправить. Я его недооценил. Но какой другой оценки заслуживает молодой неопытный следак, за плечами которого работа с асоциалкой? Уж точно не из Стражей Пустоши. А может…? Ладно, к чёрту догадки! Пора отвечать на вопросы».
— Я уехал. Займись комиссаром, — сухо приказал Хромому и вышел в серую дверь.
Дворники легко стирали с лобового стекла остатки моросящего дождя — неуёмный весенний ливень превратился в слепой дождь и постепенно шёл на убыль. Сквозь рваные тучи робко проглядывало скатывающееся за горизонт багровое солнце. Феликс гнал «Теслу» к Черной Башне. Боль в голове притупилась, остались злость и досада. И ещё вселенская усталость. Как же он все-таки смертельно вымотан. Хотелось поскорее очутиться в своей квартире и упасть в мёртвый сон. В свой, ставший почти привычным кошмар. Скорей бы забыться, отключиться от невыносимой, неподконтрольной, смеющейся над ним реальности, раствориться и умереть во сне.
Ему никогда не снились трупы убитых им. Полковник был безразличен с чужой смерти. Как впрочем, ко всему. Он не стремился ни к орденам, ни к славе. Не верил пропагандистской муре о светлом будущем Прогресса, выдуманной Советом для контроля чипированных граждан — рабов Мегаполиса. Он не был рабом — не боялся, не верил, не просил. Он был аскет, кшатрий, служака. Он служил Агате Грейс. Ни идеям прогрессоров, ни народу-победителю, ни СОТ. Как верный цепной пёс, всегда рядом с ней, по правую руку. Это наполняло жизнь осмысленностью. Ведь каждый самурай должен иметь своего сюзерена. Воин обязан кому-то служить. Делать, что умеешь. Не из страха, а потому что любишь, и для того, кого любишь.
Феликс вошёл через маленькую угловую дверь и сходу выпалил, не здороваясь и даже не пытаясь подготовить:
— Он сбежал… снова.
Агата лежала в бассейне на спине, и чёрная вода нежно ласкала её тело.
Феликс ждал реакции, но она молчала. Безмятежно покоилась на водной глади, и ни единый мускул не дрогнул на её бесстрастном лице. Над тихой водой, в полумраке залы висело пугающее безмолвие.
— Щенок начинает меня раздражать, — баритон полковника эхом отразился от стен, — он всегда на полшага впереди. Притом, что обычный мальчишка! И не таких щёлкали в два счёта. Но этот…! Агата, я хочу знать, кто он. Кто этот чёртов Кариди?