— Я так понимаю, последнего желания не будет, — заключил Штернкукер, пропустив мимо ушей тираду Ленина. — Что ж, молиться вы тоже не станете, ибо атеист. Прощайте.
Но не успел анархист нажать на курок, как где-то за спиною у него послышался легкий звук, словно коса срезала куст сочной травы. Револьвер выпал из руки, звонко ударившись о булыжник, а потом с плеч Штернкукера медленно скатилась голова, теряя шляпу. Лопоухая и волосатая, она так же медленно подкатилась к ногам Ленина и смотрела теперь на него выпученными, начавшими стекленеть глазами, так напомнившими глаза больной Крупской.
— Как я кстати, товарищ Ленин, — сказал Цуда, пряча под плащ длинный клинок. — Я освободился и думал встретить вас возле ресторана, потом пошел навстречу и — вот…
— Искренне, искренне вам обязан! — воскликнул Ленин, с брезгливостью продолжая смотреть на голову. Патлы анархиста разметались вокруг нее, словно щупальца Медузы Горгоны. — Но идемте же отсюда скорее! Нас кто-нибудь мог видеть, приедет полиция… А я не в том положении, чтобы встревать в такие вот архинелепые ситуации!
— Вы правы, — согласился Цуда. — Полагаю, перед Шкловским мы извинимся позже.
С этими словами он увлек Ленина прочь, придерживая за плечо. Безголовый труп анархиста-террориста остался лежать на мостовой, и кровь потихоньку стекала в ложбинки меж булыжниками, помнящими еще Кальвина и Ульриха Цвингли.
* * *
Путь маленького отряда по Абиссинии складывался с переменным успехом. Сначала удрал Абдулайе, видимо, решив, что с безумными европейцами ему не по пути. Коленька сказал, что в отсутствие Гумилева Абдулайе постоянно пугал остальных слуг жуткими историями о том, что бывает с теми, кто идет в плохие земли. Слуги исправно пугались, но потом переводчик Феликс безапелляционно велел, чтобы Абдулайе заткнулся. Видимо, сказалось воспитание в католической миссии.
— Да, там их учат не пугаться своих привычных демонов, но взамен советуют пугаться новых, — согласился Гумилев. Переговорив с Феликсом, он выяснил, что Абдулайе действительно рассказывал байки о демонах, которые откусывают путникам головы, о говорящих павианах, которые заманивают людей в чащу призывами о помощи и потом разрывают на части, о мертвецах, которые приходят из пустыни и пьют кровь живых, потому что умерли от жажды и ничем, кроме крови, не могут ее удовлетворить.
— Они в самом деле боятся, господин, — сказал Феликс, зевая. Он вообще был довольно флегматичным и медлительным молодым человеком, с лишними сорока фунтами веса. — Не уверен, что они не удерут позже. Абдулайе сбежал, потому что он не так уж и беден, а этим каждый оплачиваемый день дорог.
— Но все равно рано или поздно сбегут? — уточнил Гумилев.
— Обязательно, господин, — равнодушным тоном предрек Феликс и опять широко зевнул.
Тогда Гумилев велел ему собрать на привале всех слуг и произнес короткую речь.
— Абдулайе — дурак, — начал он без обиняков. — Абдулайе — трус, который недостоин называться мужчиной. Из-за глупых сказок, которые рассказывают непослушным детям выжившие из ума старухи, он не получит своих денег. Я думаю, вы — воины, а не трусы, подобно Абдулайе. В конце пути вы получите много денег. А насчет историй о мертвецах и демонах я могу сказать: даже если они есть, они страшны только африканцам. Белому человеку нечего их бояться. Вот Феликс — он учился у французов, ему тоже нечего теперь бояться. Верно, Феликс?
Переводчик вяло и не слишком уверенно кивнул.
— Пока вы рядом с нами, и вам ничего не стоит бояться. Демоны сами прячутся от белого человека, потому ни один белый человек во всей Африке не видел еще демона.
— Потому что белые люди сами демоны, — проворчал один из слуг, но Гумилев сделал вид, что не слышал этих неучтивых слов. Слугу, впрочем, запомнил.
— Если вы хотите получить ваши деньги, вы пойдете с нами и будете во всем помогать, — заключил он. — Если нет — убирайтесь прямо сейчас.
Слуги зароптали, зашушукались между собой, после чего принялись расходиться.
— Нет, пока они не убегут, — с уверенностью сказал Феликс.
Вечером, ужиная жареной курицей и китой — мукой, поджаренной в прованском масле, — Коленька задумчиво рассуждал:
— Интересно, а в самом деле: вот христианские бесы, как известно, боятся креста и святой воды. А будут ли бояться их африканские бесы, или как они здесь называются? Для них-то крест, поди, ничего не значит. Или джинны и прочие ифриты — они тоже не обязаны бояться креста.
— Вот и проверим, — засмеялся Гумилев. Коленька вздохнул и поцеловал свой нательный крестик.
Сказать, что путешествие проходило занимательно, было нельзя. Коленька привычно ловил своих жуков, периодически отходя недалеко от тропы, Гумилев пытался охотиться — убил утку, а вот в гиену не попал. В иных местах охота на птицу была по каким-то причинам запрещена, о чем предупреждали туземцы.
Горы сменялись лесами, леса — горами, местные чиновники и царьки строили мелкие козни, которые легко устранялись за небольшую мзду; они же охотно фотографировались, после чего Коленька по вечерам проявлял снимки, получавшиеся с разным успехом.
В маленькой горной деревеньке Беддану они остановились у дяди переводчика Феликса. Дядя был не простой дядя, а местный геразмач, то бишь что-то типа подполковника. Звали его Мазлекие, и он с радостью устроил гостям довольно пышный по местным меркам обед, познакомив их с женою и детьми. Геразмач предупредил Гумилева, что через два дня пути начнется пустыня, в которой почти нет воды.
— Стоит ли вам туда идти? — спросил он. — Тем более с вами мальчик…
Но утром они тронулись дальше, поблагодарив доброго Мазлекие. Гумилев опасался, что Феликс может остаться у дяди, но тот, зевая, влез на своего мула и поехал вместе со всеми. Видимо, помимо прочих благодетелей французские миссионеры вдалбливали своим ученикам чувство ответственности, каковое в африканцах обыкновенно отсутствовало вовсе.
Полого спускавшаяся с гор дорога повернула на юг и потянулась между цепями невысоких холмов; вокруг росли колючки и мимозы, странные цветы совершенно безумного и непривычного вида. Привела она в очередной город — это был довольно крупный административный центр под названием Ганами, в котором проживал начальник области фитаурари Асфау с тысячей солдат гарнизона.
Сам Асфау отсутствовал, уехав куда-то по государственным надобностям, но его заместитель по имени Задынгыль радушно принял путешественников и угостил их чаем. Беседа была долгой и касалась как государственных дел, так и житейских, а в завершение Задынгыль тоже заговорил о пустыне.
— Но ходят же там люди? — спросил Гумилев.
Чиновник развел руками:
— Нашим солдатам нечего там делать, а караванщики, конечно же, ходят. Но путь очень трудный. Там живут львы и носороги, а еще…
Задынгыль осекся и замолчал.
— Что — еще?
— Разное рассказывают люди, нельзя всему верить. Я вижу, вы ловите жуков, покупаете старые вещи. Вы можете все это делать в Ганами, оставайтесь здесь столько, сколько вам потребуется. Я даже выделю вам людей, чтобы наловить жуков, каких вы скажете.
Но Гумилев вежливо отказался, и назавтра в полдень они покинули Ганами и скоро вышли в пустыню. Воды, как и обещали абиссинцы, не было — деревушки становились все мельче и попадались все реже, зато в стороне от дороги появлялись то дикая кошка, то леопард, внимательно наблюдавшие за путниками. Слуги снова начали роптать, и Гумилеву пришлось пообещать, что он будет кормить их в пустыне из своих запасов.
Записи Гумилева в дневнике становились все короче и серьезнее:
«Идем среди колючек. Потеряли дорогу. Ночь без воды и палатки. Боязнь скорпионов. Вышли в 6 часов. Шли без дороги. Через два часа цистерна с проточной водой. Разошлись искать дорогу, все колючки, наконец условный выстрел. Пришли к галласской деревне. Стали просить продать молока, но нам объявили, что его нет. Мы не знали дороги и схватили галласа, чтобы он нас провел. В это время прибежали с пастбища мужчины, страшные, полуголые, угрожающие. Особенно один прямо человек каменного века. Мы долго ругались с ними, но наконец они же, узнав, что мы за все заплатили, пошли нас провожать и на дороге, получив от меня бакшиш, благодарили, и мы расстались друзьями».