Читать интересную книгу Подвиг - Петр Краснов

— Еще полчаса.

— Мы пока пройдемъ къ Вундерлиху, — сказалъ Немо.

— Есть, — по морскому сказалъ Лагерхольмъ и за тяжелое кольцо въ полу поднялъ люкъ. Потянуло душнымъ аптечнымъ запахомъ. Желтый свѣтъ керосиновой лампы показался тамъ.

— Негг Wunderlich, — крикнулъ по нѣмецки Лагерхольмъ, — къ вамъ капитанъ Немо. Давайте, прошу васъ, лѣстницу.

Грубая, тяжелая лѣстница показалась у отверстiя. Желѣзные крючья отыскали скобы и зацѣпились за нихъ. Лающiй голосъ раздался изъ подземелья:

— Bitte sehr.

Немо, за нимъ Ранцевъ, спустились въ подземелье.

Тамъ, при скудномъ свѣтѣ лампы, Ранцевъ увидалъ большую лабораторiю. По грубо сдѣланнымъ полкамъ стояли колбы, реторты и склянки съ желтой жидкостью, накрытыя стеклянными пластинками. На полу были ящики и жестянки съ уложенными въ нихъ маленькими скляночками. Отъ большого стола медленно приподнялась странная фигура.

Если бы Ранцевъ не ожидалъ увидѣть здѣсь профессора Вундерлиха, если бы фигура эта не была одѣта въ синiй просторный пиджакъ и такiе же штаны, Ранцевъ подумалъ бы, что въ подземельи ихъ встрѣчаетъ обезьяна. Передъ нимъ былъ глубокiй старикъ. Низкiй, совершенно обезьянiй продолговатый черепъ темнаго цвѣта былъ точно шерстью покрытъ неопрятными рѣдкими буро-сивыми волосами. Щеки и подбородокъ обросли шерстью. Широкiй плоскiй носъ торчалъ большими открытыми ноздрями, и Ранцевъ не могъ разобрать, — онъ таки стѣснялся разсматривать уродство — былъ этотъ носъ провалившимся отъ болѣзни, или онъ такой былъ отъ природы. Крошечные, узкiе, звѣриные глаза смотрѣли умно и остро изъ подъ глубокихъ глазницъ, поросшихъ косматыми бровями. Сходство съ обезьяной усугублялось еще тѣмъ, что человѣкъ этотъ не стоялъ прямо, но нагнулся надъ столомъ, опираясь на него руками. Рукава пиджака были высоко засучены и обезьяньи длинныя руки густо покрыты волосами. Вундерлихъ смотрѣлъ, часто мигая, на Немо. Въ острыхъ его глазахъ свѣтился умъ и вмѣстѣ съ умомъ была и животная тупость ничѣмъ непоколебимой воли.

Ранцевъ отъ Немо зналъ исторiю профессора Вундерлиха. Это, какъ говорилъ Немо, былъ цѣннѣйшiй изъ артистовъ его «варьете». Это былъ знаменитый химикъ, спецiалистъ по минеральнымъ, растительнымъ и бактерiйнымъ ядамъ. Вскорѣ послѣ окончанiя войны, онъ изобрѣлъ ядъ, совершенно незамѣтный, который дѣлалъ людей сумасшедшими. Ему надо было провѣрить его дѣйствiе на опытахъ. Но нормальный кроликъ, или свинка, или ненормальный, кто ихъ узнаетъ? Опыты надо было сдѣлать надъ людьми. Профессоръ Вундерлихъ обратился къ правительству съ просьбой предоставить ему для опытовъ преступниковъ. Ему отказали. Тогда онъ сталъ доказывать, что, если его ядъ примѣнить къ челсвѣку ненормальному, то онъ излѣчивается отъ своей ненормальности и дѣлается нормальнымъ и здоровымъ. Въ пространномъ докладѣ онъ доказывалъ, что коммунисты являются людьми умалишенными и просилъ предоставить ему для испытанiя нѣсколько «индивидуумовъ» коммунистической партiи. Его докладъ — въ то время Германiя особенно носилась съ Совѣтами — приняли за насмѣшку и его выслали изъ Германiи. Онъ направился во Францiю и здѣсь, лѣтъ пять тому назадъ, встрѣтился съ капитаномъ Немо. Тотъ далъ ему опредѣленныя заданiя, и Вундерлихъ согласился работать у Немо, подъ его руководствомъ.

Ранцевъ осторожно вглядывался въ этого страшнаго человѣка, для котораго внѣ науки не существовало ничего и который готовъ былъ ради торжества своихъ изысканiй и открытiй въ области ядовъ погубить все человѣчество.

Ранцеву, хотя онъ уже слышалъ скрипучее «bitte sehr», казалось, что это существо, онъ не могъ признать его человѣкомъ, — не можетъ говорить по человѣчески, и онъ весьма удивился, когда Вундерлихъ заговорилъ, правда, на ломаномъ, но все таки на Русскомъ языкѣ.

— Я все кончаль, — сказалъ Вундерлихъ, — широкимъ жестомъ показывая на ящики, уложенные въ обыкновенные дорожные чемоданы.

Восторженное пламя загорѣлось въ крошечныхъ, обезьяньихъ глазкахъ профессора.

— О, зачѣмъ я не изобрѣталъ это двѣнадцать лѣтъ тому назадъ!.. Вся война капутъ… Отъ этой маленькой дозы тысяча человѣкъ… Десять тысячъ человѣкъ… Весь Парижъ капутъ… Вотъ онъ «капучiй» газъ!

Онъ сталъ пространно объяснять Немо, что его препараты не соединены. Онъ говорилъ по нѣмецки и Ранцевъ плохо понималъ его.

— Это все можно на какой угодно таможнѣ показать. Самые безвредные препараты. Ну, просто — краска.

— Вы что же, — сказалъ внимательно его слушавшiй Немо и, взявъ со стола блокъ-нотъ и перо, сталъ писать рядъ формулъ.

Профессоръ Вундерлихъ нагнулся надъ Немо.

— Вы генiй!.. Вы знаете больше, чѣмъ я!.. Вамъ меня не надо приглашать. Вы навѣрно работали спецiально по токсинамъ, — закричалъ въ дикомъ восторгѣ, поднимая руки кверху, Вундерлихъ.

— Значитъ, вѣрно?

— Какъ въ аптекѣ.

— Послушайте, Herr Wunderlich, на будущей недѣлѣ, во вторникъ… Запомните, во вторникъ… Вы опять забудете…

— Я лучше буду записывать. Лучшѣе будетъ.

— Запишите: — во вторникъ сюда прiѣдетъ арба съ хворостомъ. Вы всю свою лабораторiю поставьте въ ящикахъ подъ хворостъ. Повезутъ свои люди. Они вывезутъ изъ лѣса и сдадутъ на грузовикъ. Онъ доставитъ прямо на пароходъ. Вы поѣдете по желѣзной дорогѣ.

— Н-нэтъ… — съ силой сказалъ профессоръ, — я самъ ѣхаль съ арба. Я самъ ѣхаль съ грузовикъ… Я ни-когда съ своей лабораторiей не разсталься.

— Ричардъ Васильевичъ, — раздался голосъ Лагерхольма въ люкъ, — если кончили съ профессоромъ, пожалуйте наверхъ. Сейчасъ начинается…

Капитанъ Немо попрощался съ обезьяной и вышелъ изъ подземелья.

XIII

Аппаратъ безпроволочнаго телефона, такой ничтожный, тихiй и ненужный въ этой лѣсной хижинѣ, когда онъ былъ нѣмой, шипѣлъ и трещалъ, издавая странные, щелкающiе звуки. Лагерхольмъ направлялъ эбонитовые кружки съ бѣлыми стрѣлками и цифрамй. Щелчки прекратились. Послышался ровный, глухой шумъ, потомъ тихое сипѣнiе, и ясный голосъ, точно тутъ подлѣ былъ человѣкъ, произнесъ: — «Алло, алло… говоритъ Москва».

Ранцеву и раньше приходилось слышать радiо-аппараты. Гдѣ ихъ только тогда не было! Каждое бистро заливалось пѣснями Новарро и фоксъ-тротами, каждое кафе въ полдень диктовало биржевыя данныя и давало короткую политическую сводку. Ранцевъ зналъ этотъ, точно приглушенный, звукъ человѣческаго голоса и его, то ясно, то неразборчиво произносимыя слова. И всегда ему было непрiятно слышать вдругъ непостижимымъ образомъ возникающiе звуки и никогда они его не волновали. Сейчасъ глубокое волненiе охватило его. Почти мистическiй страхъ заставилъ сильно забиться сердце.

«Сейчасъ говоритъ Москва».

Тринадцать лѣтъ онъ не слыхалъ, какъ говоритъ Москва. Тринадцать лѣтъ Москва была для него недостижимымъ, мертвымъ голосомъ. И если бы мертвецъ заговорилъ изъ гроба, впечатлѣнiе не было бы болѣе сильнымъ.

«Сейчасъ говоритъ Москва».

Ранцевъ напрягъ все свое вниманiе. Какъ она говорила!..

Жидовскiй, картавый и даже въ мембранѣ аппарата наглый голосъ самодовольно повѣствовалъ:

— Товаг'ищи, день пег'ваго мая во всей западной Евг'опѣ явился блестящей побѣдой пг'олетаг'iата надъ буг'жуазiей. Гг'омадныя толпы голодныхъ, затг'авленныхъ нѣмецкими фабг'икантами г'абочихъ вышли изъ Нейкольна въ Бег'линъ и пг'одемостг'иг'овали величiе и мощь пг'олетаг'iата. Испуганная полицiя пг'итихла, и въ Бег'линѣ мы имѣемъ полную побѣду. Ског'о тамъ будетъ пг'олетаг'ская г'еволюцiя. He пг'ойдетъ и мѣсяца — кг'асныя знамена совѣтовъ взовьются надъ двог'цами упитанныхъ банкиг'овъ. Въ Паг'ижѣ миг'ный пг'аздникъ тг'удящихся был омг'аченъ кг'овавымъ безчинствомъ Кiаппа, этого вг'ага фг'анцузской бѣдноты… Но, товаг'ищи, не долго и там тег'пѣть пг'итѣсненiя капиталистовъ. Кг'овавая месть наг'ода неуклонно ведетъ къ гильотинѣ…

— Все одно и тоже, — сказалъ Немо, — какъ имъ не надоѣстъ и слушать эту белиберду.

— Какъ видите, — сказалъ Шулькевичъ, — они давно вывѣтрились. И ихъ никто не слушалъ бы, если бы…

Онъ сдѣлалъ знакъ, чтобы слушали.

Плавные звуки большого оркестра вдругъ раздались въ домикѣ, точно подъ сурдинку. Несказанная Русская красота ихъ пополнила.

Играли оперную увертюру.

— «Русланъ и Людмила», — благоговѣйно прошепталъ Шулькевичъ.

Ранцевъ закрылъ глаза. Ему казалось, что онъ не только слышитъ, но и видитъ то, что происходитъ въ театрѣ. Передъ нимъ всталъ громадный зрительный залъ стараго театра, того театра, который не зналъ никакихъ большевиковъ. Онъ вдругъ увидалъ нарядные туалеты дамъ, офицеровъ въ ихъ красивыхъ формахъ и чинно сидящiй внизу подъ рампой оркестръ, На мгновенiе оркестръ смолкъ и сейчасъ же заигралъ allegro.