Читать интересную книгу Дон Кихот. Часть 2 - Мигель де Сервантес

Санчо Панса вытаращил глаза на все эти чудеса и созерцал их и восхищался. Первое, что его пленило, были чугуны, из которых он охотно отведал бы супу; затем его сердце тронули мехи, и, наконец, пироги с фруктами, лежавшие еще в печах, если можно назвать печами такие огромные котлы. Наконец, не в силах выдерживать более, он подъехал к одному из проворных поваров и со всею учтивостью голодного желудка попросил у него позволения обмакнуть кусок хлеба в один из этих чугунов.

– Ну, братец, – ответил повар, – сегодняшний день, благодаря богачу Камачо, не из тех, в которые возможно голодать. Слезай с осла и поищи там ложки: можешь съесть на здоровье курочку-другую.

– Я не вижу тут ложки, – ответил Санчо.

– Сейчас, – сказал повар. – Пресвятая Богородица, какой же ты простак и из-за каких пустяков становишься в тупик! – Сказав это, он взял кастрюлю, погрузил ее в один из кувшинов, служивших чугунами, и разом вытащил оттуда трех кур и двух гусей. – Бери, приятель, – сказал он, – позавтракай малость в ожидании обеда.

– Но куда же я ее выложу? – спросил Санчо.

– Да бери ее вместе с кастрюлей, – ответил повар, – для богатства и радости Камачо все нипочем.

Пока Санчо обделывал таким образом свои делишки, Дон-Кихот следил, как в павильон въезжали человек двенадцать крестьян на прекрасных кобылах, в богатой деревенской упряжи с массой бубенчиков на сбруях. Крестьяне были в праздничных одеждах и дружно проехали несколько раз с одного конца луга до другого, разом радостно выкрикивая: «Да здравствует Камачо и Китерия, из которых он так же богат, как она прекрасна, а она всех на свете прекрасней!» Услышав это, Дон-Кихот сказал про себя: «Видно, что эти люди не видали моей Дульцинеи Тобозской, потому что, если бы они ее видели, они бы придержали узду похвалам этой Китерии». Через минуту с разных сторон в павильон вошли группы разного рода плясунов, и, между прочим, партия плясунов со шпагами, состоявшая из двадцати четырех молодых людей красивой наружности в тонких белых полотняных одеждах и в разноцветных шелковых носовых платках на головах. Они шли под предводительством ловкого молодого человека, у которого один из сидевших на кобылах крестьян спросил, не ранен ли кто из плясунов.

– Пока, слава Богу, никто, – ответил предводитель. – Мы все здоровы.

Затем он начал с товарищами пляску, выделывая такие штуки и с таким искусством, что Дон-Кихот, как ни привычен был к такого рода пляскам, призвал, что никогда не видал ничего более ловкого.

Не менее восхитила Дон-Кихота и другая группа, вошедшая вслед за первой. Она состояла из молодых девушек, выбранных за красоту и так хорошо подобранных, что ни одна из них не казалась моложе четырнадцати лет и старше восемнадцати. Все они были в легких зеленых одеждах, и волосы их были наполовину заплетены, наполовину распущены, и такого золотистого цвета, что могли поспорить с самим солнцем, на волосах у них были гирлянды из жасмина, роз, амаранта и жимолости. Эта молоденькая группа шла под предводительством почтенного старца и внушительного вида матроны, которые были, однако, гораздо проворнее и живее, чем можно было ожидать при их преклонном возрасте. Эти молодые девушки с целомудренными лицами и проворными ногами, плясавшие под звуки волынки, оказались лучшими в мире плясуньями.

После них начался сложный танец из так называемых говорящих.[75] Его исполняла группа из восьми нимф, разделенная на два ряда; одним предводительствовал бог Купидон, другим Интерес, причем Купидон был с крыльями, луком и колчаном, а интерес в богатых золотых и шелковых тканях. Нимфы, следовавшие за Купидоном, носили на спине дощечки из белого пергамента, на которых крупными буквами написаны были их имена. Первую звали Поэзией, вторую Скромностью, третью Хорошей семьей, а четвертую Храбростью. Так же точно обозначены были и нимфы, шедшие за Интересом. Первую звали Щедростью, вторую Тароватостью, третью Казной, а четвертую Мирным обладанием. Перед группой двигался деревянный замок, влекомый четырьмя дикарями, одетыми в листья плюща и зеленую пряжу и до того натурально разукрашенными, что Санчо чуть-чуть не перепугался при виде их. На фасаде и на всех четырех сторонах замка написано было: Замок бережливости. Тут музыкантами были четверо искусных флейтистов и барабанщиков. Купидон начал пляску. Проделав две фигуры, он поднял глаза и, направив свой лук в молодую девушку, стоявшую между зубцами замка, сказал ей следующее:

В мире бог я всемогущий,Над землей и под землею,Над морской пучиной сущий;В царстве том, что под водоюОкеан таит ревущий.

Страха я ни в чем не знаю;Захотев, повелеваю,Даже то, что невозможно;Все же, что исполнит можно,Отменяю, запрещаю.

Докончив строфу, он пустил стрелу на верхушку замка и вернулся на свое место.

Тогда вперед вышел Интерес, также проплясал два раза, и, когда барабаны смолкли, он в свою очередь сказал:

Я сильней, чем Купидон,Но он мною руководитВсем природой наделен,Что природа производятЗнатным родом одарен.

Интерес я, и со мнойПравды в людях нет большой;Без меня им быть, – быть чуду.Но такой, как есть, и всюдуПреклоняюсь пред тобой.

Когда Интерес удалился, выступила Поэзия и, проплясав так же, как другие, сказала, обратив глаза на девушку в замке:

Я Поэзией зовуся;Я источник звуков сладкихКак поток к тебе стремлюсяВ выраженьях строгих, кратких,И волной сонетов льюся.

Если я тебе не втягость,Будет жизнь тебе на радость.Вызывая удивленье,Женщин зависть, огорченье,Ты узнаешь счастья сладость.

Поэзия удалилась, и Щедрость, отделившись от, группы Интереса и проплясав свою пляску, сказала:

Щедрость я, – так называютЛюди способ раздавать; —С мотовством меня мешают, —Но порок тот, надо гнать,Лень и глупость отмечают.

Но, тебе на прославленье,Совершаю превращенье —Мотовством я становлюся.Пусть порок, – я не боюся:В том любовь мне извиненье.

Таким же образом подходили и отходили все члены обеих групп, каждый проделал свою пляску и прочитал свои стихи, одни изящные, другие смешные; но Дон-Кихот запомнил только вышеприведенные (а, между тем, память у него была хорошая). Затем обе группы смешались, то составляя, то разрывая цепь с большой грацией и легкостью. Проходя мимо замка, Купидон перебрасывал через него свои стрелы, тогда как Интерес разбивал о его стены золоченые шары.[76] Наконец после многих плясок Интерес вынул из кармана большой кошелек, сделанный из кожи большой ангорской кошки и, по-видимому, наполненный деньгами; затем он бросил им в замок, и доски замка мгновенно раздвинулись и упали на землю, оставив девушку без прикрытия и защиты. Интерес приблизился к ней со своей свитой и, накинув ей на шею толстую золотую цепь, они ее схватили и увели в плен. При виде этого Купидон со своими приверженцами бросились как бы отнимать ее у них, причем и нападение и отбивание производились в такт, под звуки тамбуринов. Дикари подошли, чтоб разъединить обе группы, и, когда они снова ловко соединили стенки деревянного замка, девушка опять заперлась в нем, и так закончилась пляска к великому удовольствию зрителей.

Дон-Кихот спросил у одной из нимф, кто сочинил танец и положил его на музыку. Она ответила, что деревенский церковник, у которого отличный талант к такого рода сочинениям.

– Я готов биться об заклад, – начал Дон-Кихот, – что этот бакалавр или лиценциат более друг Камачо, нежели Базилио, и что он лучше умеет язвить ближнего, нежели служить вечерню. Впрочем, он очень хорошо включил в танцы небольшие таланты Базилио и большое богатство Камачо.

Сачо Панса, услышав его слова, заметил: – Петух его возьми, а я стою за Камачо.

– Сейчас видно, Санчо, – отвечал Дон-Кихот, – что ты мужик и принадлежишь к тем, которые говорят: «Да здравствует победитель!»

– Я не знаю, куда я принадлежу, – отвечал Санчо, – но хорошо знаю, что никогда из котлов Базилио не получить мне такого хорошенького варева, как это, которое взято из котлов Камачо.

В то же время он показал своему господину кастрюлю, наполненную курятиной и гусятиной. Потом он взял одну пулярку и принялся ее есть с такой же грацией, как и с аппетитом.

– Ей Богу, – говорил он, поглощая ее, – на что они, таланты Базилио, потому что сколько у тебя есть, столько ты и стоишь, а сколько ты стоишь, столько у тебя и есть. Есть только два рода и вида в свете, как говорила одна из моих бабушек: имущие и неимущие, и сама она становилась на сторону имущих. А нынче, господин мой Дон-Кихот, пульс щупают имению, а не знанию, и осел, покрытый золотом, имеет вид лучший, нежели навьюченная лошадь. Поэтому я повторяю: я стою за Камачо, которого котлы дают уток, кур, зайцев и кроликов. А у Базилио если и найдется бульон, то из одних виноградных выжимок.