Читать интересную книгу Пленники вечности - Дмитрий Морозов

А потом Репнин пал…

Басманов в седле выпрямился, скрежетнул зубами и врезал пятками по лошадиным бокам. Удивленный Ярослав, выйдя из сонной дремы, рванул следом. Ничего не сказал, привыкший к резкой смене княжеских настроений.

— Продали Репнина, и Русина продали, как и остальных в крепостях Ливонских, — шептал Басманов. — Говорил я государю — нельзя, начав войну, дергаться взад-вперед. Не други, а недруги токмо такое усоветуют. А Кестлер тут как тут, словно волчара, учуявший, что собак от отары оторвали и за плетнем деревенским закрыли…

Басманов бросил поводья и дал коню волю. Ветром сорвало шапку, но он не обратил на то ни малейшего внимания, упиваясь мгновеньями свободы, даруемой бешеной скачкой. Княжеский эскорт заметно подотстал.

— Батюшка! — взмолился Ярослав, нагоняя. — Ведь потеряют нас, не ровен час…

— Да ладно тебе!

И все же княжеская лошадь замедлила скок, обиженно всхрапнув.

— Ничего, — сказал в пасмурное небо Басманов, — сквитаемся еще.

— Ты о чем, княже? — удивленно спросил Ярослав. Потом смекнул, да притих.

Немудрено было догадаться. О гибели рингенского гарнизона и отряда, шедшего на подмогу, гудела вся московская рать.

Да и о разгроме других, более мелких крепостиц говорили многое.

— А эти, из Легиона, тоже там легли? — спросил через какое-то время Ярослав.

— Эти выжили. Репнин их поставил рыцарей отвлекать, когда на подмогу Русину шел. Они и отвлекали. Говорят — славно бились. Через то в капкан Кестлеров не угодили.

— Это хороню, — оживился Ярослав. — А я уж думал…

— А что тебе они?

— Да странность есть в них какая-то…

— Это ты верно подметил.

— И куда их теперь приписали? Небось, к ертаулу? Первыми идти, и первыми погибать?

Басманов внимательно посмотрел на Ярослава.

— На то и воин, чтобы за царя костьми ложиться, разве нет?

— Так они на воде мастаки драться, а не на суше. С Карстеном Роде ходили по студеному морю, а потом их на землю согнали, словно на убой.

— Так я и согнал.

Ярослав ошарашено замолчал. Басманов некоторое время хранил молчание, потом рассмеялся.

— Нет, не то думаешь, засечник. Не вижу я в них измены, и не хочу их погибели. Проверить надо было их в настоящем деле. На море-то не уследишь… А у датчанина не спросишь — он всех своих нахваливает, словно барышник лежалый товар.

— Чего проверять-то? Самые обыкновенные ратные люди, каких много.

— Обыкновенные, говоришь? — прищурился Басманов. — А как же «странность какая-то»? Сам же только что…

— Чудной они народ, это верно. Ну, так есть и чуднее.

— Есть, да не много. Но теперь проверкам конец, не до шуток более. Есть у меня дело для них особое. С заковыркой… другие и не справятся, поди.

— Так моря им больше не видать?

— Как раз с морем связанное. Да и тебя я к тому делу приспособлю. А еще — Анику-воина. Больше нет у меня в Ливонии особых людей, все на Москве остались, да по Руси-матушке раскиданы.

— А кто тебя, княже, беречь станет? — насупился Ярослав.

— Ну, ты ровно бабка моя, царство ей небесное, — рассмеялся Басманов. — Чай, не маленький, не пропаду.

— Гонишь, выходит, от себя, князь?

— Не гоню, — печально сказал Басманов. — Только время такое пристало — самых верных в пекло бросать. Ладно, будет день, будет пища, как в Писании сказано. Обмозгую все еще раз, тогда и заведем снова сей разговор.

Ярослав вздохнул и замолчал надолго.

Доселе пустая дорога после поворота предстала им совсем в другом свете. Чувствовалось — война рядом. Изрытые тележинами грязевые пласты, разбитая бочка, лошадь палая, от которой порскнули в лес тощие волчьи фигуры…

Совсем недавно шло здесь войско князя Серебряного. Шло на встречу с ливонской силой. Басманов мучительно вглядывался в окрестности, словно старался выведать у дороги, чем кончилось сражение.

— Если даст маху Никита Романович, — размышлял вслух Басманов, — Курбский его с потрохами съест. Поставит на его место какого-нибудь рохлю, и опять потянется «странная война». Недобитый немец зашевелится, отъест бока, осмелеет пуще прежнего.

Ярослав, пользуясь своей привилегией, влез в монолог князя.

— Серебряный сокол удалой, не чета иным прочим. Наверняка гонит сейчас германца к Ревелю. Не тот он человек, чтобы немчуре спуск давать. На югах-то он…

— На югах война другая, — возразил Басманов. — Враг там, может, и злее немца, да привычный. Давно с ним ратимся… А в здешних землях особый подходец нужен.

— А по мне, — усмехнулся засечник, — меч он везде плечом крепок. Что ногаец, что немчин одинаково визжит, когда его на рогатину вздевают.

Князь покачал головой.

«Молод Серебряный, горяч. Здесь надобен человек рачительный, матерый… Эх, нет Репнина более!..»

Но князь зря сетовал на норов Никиты Романовича.

Серебряный и сам понимал, что Ревель — не Асторокань какая-нибудь. Разбив Фелькензама в холмах, он не ринулся чохом на каменную твердыню. Остановился, подтянул отставшие сотни, дал воинам роздых.

Басманов нагнал армию на привале, в огромном лагере, разбитом вблизи от поля боя решающего в этом году сражения.

— Наслышан уже об успехе твоем, — обнял он Серебряного. — Не посрамил Русь, ублажил царя и Бога не прогневил.

— Спасибо на добром слове. — Серебряный был отнюдь не весел. Встретил опричного воеводу в броне, словно собирался сам с ертаулом к Ревелю идти. — Только далеко еще нам до победы.

— Что не весел-то? Или людей много побило?

— Кого ангелы взяли, тех не воротить. Но другие полки подошли, сил у нас много, хвала воинству небесному и угодникам.

— Так чего голос такой заупокойный, Никита Романович? Или хворь какая с тобой приключилась?

Басманов огляделся, плюхнулся на лежащее седло, устало вытянул ноги.

— Рассказывай про свою кручину.

Серебряный прошелся по своему шатру, уселся на бочонок, служивший заместо скамьи.

— Немцу хребтину мы перебили, больше кусаться не будет. Но сил брать города у меня нет.

— Это как же? То речешь — немерено сил, то — мало?

— Хватит, чтобы немца в поле не пускать. Хватит и на то, чтобы обложить крепости его.

— Так и обложи… — Басманов посмотрел на трофейную карту, прибитую кинжалом к центральному шатровому шесту. — Корабли датчанина подойдут морем, отрежут супостату подвоз харчей и всего прочего. Долго германец не высидит, привык сыто есть да сладко спать, не под пушечную пальбу.

Серебряный как-то беспомощно заморгал, потом порывисто вскочил и с ненавистью уставился на карту.

— Знают ли на Москве, что польские хоругви да полки литовские тянутся к кордонам ливонским? Не томи, скажи мне, князь.

— Вот ты о чем? — Басманов задумчиво пожевал губами. — Тогда понятна кручина твоя, Никита Романович.

— Так ведает царь о ляхах?

— Я сам царю говорил — король польский зло умыслил, хочет не дать нам немца добороть.

— И что государь?

Басманов не выдержал взгляда Серебряного, опустил голову. Никита Романович криво улыбнулся.

— Чуяло сердце мое…

— Неправду оно чуяло! — взорвался Басманов. — Царь в уме, ведает, что творит. Не хочет он ссоры с соседями. Потому и не шлет гонцов ко двору ляхов, не гонит дьяков в земли литвинов.

Серебряный мрачно обозревал свои сапоги, молчал многозначительно.

— Князь Курбский при царе сейчас? — наконец спросил он.

Басманов ждал этого вопроса.

— В Москве он. Пока я там был, он единожды токмо у государя был. Отчет давал за гибель отрядов наших.

— Отбрехался поди… — буркнул Серебряный.

— А что он мог поделать? Адашевские псы все уши государю прожужжали про южные земли пустующие, Иоанн Васильевич внял им. Сам велел полки убрать.

— Мог настоять, — упрямо склонил шею Серебряный. — На то он и воевода, чтобы иной раз самому царю перечить. Ведь ребенок малый мог предсказать, что Кестлер учудит, как только потянутся стрельцы да казаки на юг! Мог, да не стал.

— Уж не в измене ли ты хочешь князя обвинить? Смотри, Никита Романович…

Серебряный посмотрел Басманову в глаза, зло выплюнул слова:

— Будь в измене прямой он повинен, сам бы поехал в Кремль, бросился бы царю в ноги…

— Так чего же напраслину возводишь? Слова подсердечные бросаешь на ветер?

— Небрежение людьми вижу я, — устало сказал Серебряный. — Вижу, что не любо ему в этой войне верх взять. Устал князь Курбский от дел ратных. Устал и запутался.

— В чем запутался? — быстро спросил Басманов.

— Или ты не знаешь, воевода опричный, что больше говорит Курбский с поляками да литвинами, чем с русскими людьми? Что носит платья латинские, порядки латинские в своем лагере вводит? О том все войско говорит.

— На то духовник у него имеется.