И тогда взгляд Карги изменился. Пропала гадостная хитреца и глумливая пронзительность. Появилось спокойная жестокость и терпеливое ожидание.
А переменившись в лице, она обернулась ко мне и любезно кивнула:
— Здравствуй, сестрица дорогая!
Я аж темнотой захлебнулась:
— К-к-к-кто-о-о?
Карга подняла на меня глаза цвета плесени:
— Ты в зеркало-то глянь.
Но мне не требовалось зеркала. Я уже вспомнила, кто я есть. Ламия. Бешеная полузмея, чье сознание пронизано ненавистью, словно метастазами. Таково мое главное занятие — испытывать ненависть. И разогреваться до нужной кондиции. До кондиции разрушения.
Все было на месте — хвостище, зубищи… Ядовитый воротник вокруг шеи тоже развернулся во всей красе и аж гудел от напора крови в сосудах. И противное чувство бессильной ярости прошло. Его сменило чувство сильной ярости. Я была в родной среде. В среде уничтожения всех и вся в пределах досягаемости.
Щелкнув от переизбытка чувств зубами, я потянулась, растопырив пальцы. Потом принялась красивыми витками укладывать хвостик. Хвостик у меня был не коротенький — этак примерно метров двадцать… пять.
— Ну как, ты уже вся здесь? — безмятежно поинтересовалась Безумная Карга.
И я, приглядевшись к ней, поняла, что ни капельки она не безумна. А если сравнивать лично со мной, то она вообще может логику преподавать. В старших классах. И политологию. В вузе. Потому как прекрасно знает, что и зачем делает. В отличие от меня.
Тем более, что она делает это не в первый раз! Она познакомила нас друг с другом — новорожденную ламию и усталого параноика, узнавшего, что скоро умрет, и пришедшего спросить у смерти: за что? А вместо унылой философской дискуссии о предначертанном параноик обрел себя. Как некоторые обретают тайное знание или магические амулеты.
Мы с Викингом узнали друг друга, и срослись друг с другом, и станем защищать друг друга, пока не превратимся во врагов, что, откровенно говоря, очень даже может статься… Особенно если кто попало, произнеся издевательскую абракадабру, сможет не просто обратить меня в змеюку с асоциальным расстройством психики, но и подчинить змеиную мощь своей власти…
Страннее всего было то, что Карге зачем-то приспичило превратить меня в Черную Фурию. Мне открылось истинное имя ламии! Ее зовут Черная Фурия. «Фурия», кстати, по-испански означает «ярость». Ну так она — я — и была яростью в чистом виде. Именно свистящий в черепной коробке огонь подогревал мое упрямство. Я не собиралась отступать. Я намеревалась получить свое. А мое тут было только одно. Дубина! Он был моей собственностью. И я не собиралась его отдавать.
У Карги, кстати, тоже было другое имя. С привкусом книжной пыли и психологии — Трансакция* (От французского «transaction» — «сделка» и психологического термина «трансакция» — "общение между людьми, коммуникация" — прим. авт.).
С таким имечком и не захочешь, а начнешь выжиливать у людей их кровные. И у нелюдей тоже. Что-то она потребует с меня и за Дубину, и за это тело, вечно балансирующее на грани змеиной неподвижности и змеиной же стремительности…
Все это проносится у меня в голове гораздо медленнее черной молнии, перечеркнувшей комнату. Я не успеваю додумать мысль до конца, как обнаруживаю: бОльшая часть хвоста у меня скручена аккуратной пружиной, в которой, будто личинка в коконе, отдыхает Дубина. А в зубах я держу плечо Трансакции. И мои ядовитые зубы основательно воткнуты в ее тело, хотя еще и не разорвали ткань ее платья… рубахи… хитона… А, черт, неважно! Одежки, одним словом.
Одежка-то наверняка из плотного шелка. Рубашки из него азиаты надевали в бой. Он не рвался даже под ударом стрелы. И наконечник можно было извлечь из раны, потянув за шелковую оболочку, — и остаться при своих внутренностях.
Умная старая сука! Я брезгливо вытаскиваю зубы из ее плоти. Продолжая, впрочем, крепко держать хилое туловище ручищами с бликующими под лампой когтями. Острыми как бритва когтями.
Освободив зубы, я аккуратно ставлю на место не по-человечески вывернутую челюсть, деликатно кхе-кхекаю и произношу сакраментальное:
— Ты сссама-то к-к-кто-о-о?
— Не узнаешь сестру Трансаку? — ехидно спрашивает Карга.
— Врешшшь, — без тени юмора или раздражения заявляю я. У Черной Фурии вообще плохо с чувством юмора. — Ты мне никакая не сссессстра. И никакая не Транссака.
— Да уж, от сестры с таким имечком грех не отказаться, — полуобиженно, полунасмешливо бормочет Карга.
— Ты сссейчассс же ссскажешшшь мне, зачем ты вссе время притворяешшшься кем попало, — холодно отвечаю я и неожиданно растягиваю рот в змеиной ухмылочке — шире, чем это в силах человеческих. — А не то укушшшу…
— Надо же, догадалась! — одобрительно замечает Карга. — Да если б я не притворялась, ты бы меня уже вычислила. Оно мне надо?
Тем временем я укладываю тело Дубины на подвернувшуюся горизонтальную поверхность. Он холодный. Не как труп, но все-таки.
— Ладно, не до тебя сссейчас, придурошшшная! — решительно отмахиваюсь я и поворачиваюсь к Геркулесу.
Его запрокинутое лицо светится желтоватой бледностью, точно восходящая луна. Глядя на него, понимаешь значение слов "смертный сон". Он в коме. И не умирает лишь потому, что и я… не совсем жива.
А вот теперь мне совершенно все равно, что там затевала, затевает и еще только будет затевать Карга по имени Трансакция. Мне плевать на ее игрушки. Я с яростью (а с чем же еще?) осознаю: вот он, результат моей главной сделки, заключенной, как и все главные сделки, без участия разума. Возле инкубатора смертей я пожелала, чтобы боги, демоны, высшие силы или кто-нибудь, распоряжающийся всем этим складом утильсырья, сменил бы гнев на взятку. И даровал бы мне другую смерть, без болезненной преамбулы. И другую жизнь, без привкуса богадельни.
Это то, что я сказала — в уме, но четко и ясно. А смутно и без слов я попросила: я не хочу! возьмите другого! — и боги вняли.
Моя жизнь — в обмен на жизнь Дубины. Хорошо, что у высших сил благодушное настроение. Случается. И они дают мне последний шанс отказаться от обмена. Или совершить его наполовину. Вот как сейчас: пока я — не совсем я, пока я втиснута в туловище безбашенной твари, Дубина будет жить. Не слишком полноценной жизнью — как, впрочем, и я.
Ну, а если я умру — Геркулес вернется в мир живых. И мы больше не встретимся. Впрочем, оно и неважно. Я ДОЛЖНА исчезнуть. А если нет… Рано или поздно обмен состоится окончательно. И тогда умрет Дубина, самый верный и честный из нас двоих. Выбор невелик, но легче от этого не становится. Нет у меня ни требуемой подлости, ни благородной самоотверженности, чтоб выбрать одно — и отказаться от другого.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});