«Каждому из детей нужна индивидуальная психотерапия, и нам следует быть осторожными, чтобы не перегнуть палку», – продолжал Кепплингер. Но, разумеется, дети из подвала стоят сейчас на первом месте – они перенесли травму гораздо более сильную.
«Дети забрали с собой из подвала некоторые вещи, например игрушки. Физически их состояние весьма удовлетворительное. И им нравится больничная еда».
Дети были в восторге, когда больничный персонал впервые накрыл им ужин. Они наконец смогли попробовать, какова на вкус еда из свежих продуктов. Элизабет делала все, что могла, чтобы обеспечить детям самое лучшее даже в тяжелых обстоятельствах, но у нее не было ни продуктов, ни условий для того, чтобы приготовить что-то более чем просто съедобное. Фрицль покупал дешевую еду килограммами, думая только о ее сохранности. Даже когда он не уезжал на море, он не хотел ездить по дальним магазинам поздними вечерами слишком часто и брать на себя риск, который непременно сопровождал бы ночные вылазки. Элизабет приходилось обходиться тем, что ей давали. Если Фрицль не заботился о воздухе, которым дышали Элизабет и ее дети, его вряд ли могло интересовать качество продуктов, которые он им поставлял.
Мальчики быстро привыкли к своей обретенной свободе, но что-нибудь всегда напоминало им о тех жутких условиях, в которых они существовали. Оба ребенка паниковали, оказавшись в замкнутом пространстве, в частности в больничных лифтах, боясь, что они могут остаться в них навсегда. Феликс пугался особенно.
«Феликс боялся лифтов, – сказал Ец. – Как только лифт трогался, он все время цеплялся за мать».
У мальчиков было элементарное знание немецкого, и они понимали живую речь, но не могли заставить себя говорить бегло, и их словарный запас был очень слабо развит. Особенно в сравнении с их сестрами и братом, которых раньше вывели наверх, они говорили совсем нечленораздельно. «Дети, которые выросли в подвале, именно такие, какими их можно себе представить, зная, через что им пришлось пройти, – сказал Кепплингер. – Они умеют говорить и кое-как понимают, что говорят им, но они далеки от нормы».
Несмотря на героические усилия Элизабет максимально приблизить их жизнь к нормальной, у нее у самой были проблемы, и им нужно было сохранять и энергию, и воздух. «Они не много разговаривали в бункере. Почти вся речь, которую они слышали, исходила из телевизора, который в подвале был включен чуть ли не круглые сутки. В результате этого в их знаниях есть существенные пробелы».
Старший инспектор Ец стал первым, кто заговорил с мальчиками, когда их освободили из подвала, и он приложил все усилия, чтобы дети правильно истолковали происходящее. «Когда газеты писали, что дети разговаривали, это было правдой лишь наполовину, – говорил он. – Между собой они обменивались какими-то звуками, полурычанием и полумычанием. Когда они хотели сказать что-то так, чтобы их поняли окружающие, им нужно было собраться и сильно сосредоточиться, что, судя по всему, было для них крайне утомительно».
Доктор Кепплингер солидарен с ним в своих оценках: «Они переговаривались между собой, но едва ли это можно назвать „нормальным“ способом выражать свои мысли».
Все же с помощью врачей они научились составлять полноценные предложения, но этот труд быстро выматывал их, и они вновь возвращались к своему тайному, животному языку, когда общались друг с другом.
Ец также обратил внимание на младенческое поведение Феликса. «Мальчику больше нравилось ползать на четвереньках, хотя, когда было нужно, он вполне мог ходить прямо, – заметил он. – Большей частью он использовал оба способа – полуходил-полуползал».
Кроме того, Феликс чувствовал себя комфортнее, когда вертел в руках плюшевого мишку, которого подарил ему отец, а Стефан, в свою очередь, успокаивался, глядя на тропических рыбок. «Феликс часами тискал своего игрушечного медведя, он действовал на него как теплое одеяло, – сказали в больнице. – Йозеф купил им золотую рыбку, когда они были в подвале, и Стефану дали аквариум, чтобы он чувствовал себя лучше. Можно подумать, что дети хотели поскорее забыть время, проведенное в подвале, но только там находилось все то, что они когда-либо знали».
Доктора надеялись, что со временем замещение так называемых предметов роскоши, которые предоставлял им Фрицль за время их жизни в подвале, поможет им свыкнуться с новой жизнью на свободе. Они были уверены, что на полное восстановление семьи уйдут годы – хотя полагали, что восемнадцатилетний Стефан никогда уже не сможет избавиться от своей сутулости, приобретенной за годы подвальной жизни. На Стефана, который мог вытянуться только на метр семьдесят сантиметров, было жалко смотреть. «Его голова то и дело склонялась, потому что он раньше никогда не покидал подвала... Потолки там были 1,7 метра в высоту, а чтобы Стефан мог стоять прямо, требовалось хотя бы 1,72 метра. Трудно было сказать – операбельно ли это».
Элизабет тоже была сгорблена, как старуха, поскольку целых 24 года она не могла даже выпрямиться в полный рост. Это только усиливало эффект того, что она выглядала теперь лет на двадцать старше своего настоящего возраста. Полицейский рисовальщик, работавший с ней, сказал: «По своей внешнности она выгляит гораздо старше своего возраста – ей можно дать 65 лет. У нее седые волосы, почти побелевшие. В них не осталось никакого блеска».
Но блеск не был вытравлен из ее сердца. «Чего она хотела больше всего на свете, – вспоминал один из членов ее семьи, – так это ощутить капли дождя на своей коже».
Были опасения, что Стефан и Феликс, несмотря на то что их физическое состояние смогут восстановить, никогда не смогут вести обычную жизнь. «Феликс младше, поэтому у него больше шансов начать все сначала, – сказал представитель клиники. – Для его старшего брата это будет непросто».
Миллионы должны были уйти на их лечение. Медицинские счета в одной только клинике Мауэр могли достигнуть этой отметки. Австрийские знаменитости жертвовали тысячи евро в фонд помощи Фрицлям, а бывшая жертва похищения Наташа Кампуш лично пожертвовала двадцать тысяч, стремясь поднять уровень пожертвований в фонд семьи Фрицлей.
В тот самый день, когда Элизабет, Стефан и Феликс были освобождены из плена, для них организовали встречу с их семьей «сверху». Впервые за 24 года Элизабет должна была встретиться со своей матерью. Также она должна была увидеть Лизу, Монику и Александра, с которыми ее разлучили вскоре после их рождения. Разлученные братья и сестры должны были увидеть друг друга впервые. Некоторые психологи выражали опасения, что подобного рода воссоединение вскоре после самого освобождения Элизабет и мальчиков может укрепить травмы, но этого не случилось.
«Просто поразительно, как удачно все прошло», – отозвался доктор Кепплингер.
Другие страхи были в пользу того, что дети с разных сторон баррикад будут сторониться друг друга. «Но все было совсем не так, – продолжил он. – Просто удивительно, как естественно и непринужденно прошла первая встреча».
Розмари разрыдалась при виде своей дочери, которую пытки состарили до неузнаваемости. Встретившись, мать и дочь долгое время стояли обнявшись.
«Они плакали и не хотели отпускать друг друга», – рассказал наблюдатель. Когда Розмари заключила в объятия свою надолго потерянную, преждевременно поседевшую и уже беззубую дочь, она произнесла незамысловатое извинение.
– Я даже не подозревала, – сказала она.
Словно осознав окончание своих мучений, 42-летняя Элизабет расплакалась в материнских объятиях.
– Не могу поверить, что я на свободе... Это действительно ты? – слезы перешли в рыдания. – Не могу поверить, что я вышла, – всхлипывала Элизабет. – Я уже не думала, что когда-нибудь снова тебя увижу. Это все слишком для меня. Я не хочу больше никогда его видеть, – добавила она в адрес своего отца.
Какое-то время мама и дочка обнимались. Обе женщины безудержно рыдали. Это еще больше убедило наблюдателей в том, что Розмари никогда не была замешана – по крайней мере осознанно – в это вопиющее заключение Элизабет.
«Жена обвиняемого совершенно очевидно не знала о судьбе своей дочери, – сказал Кепплингер. – Женщины просто упали друг другу в объятия и горько расплакались. Они обнимались и не хотели отпускать друг друга. Они говорили, что любят друг друга и клялись никогда больше не разлучаться, а мать все повторяла: „Прости – я даже не подозревала“».
Мнение доктора Кепплингера подтверждает уверенность Франца Польцера в том, что Розмари не знала ничего о том, что творилось в подвале. По словам Польцера, она испытала эмоциональное потрясение, услышав о том, что случилось с Элизабет. «Когда она узнала, что ее дочь была спрятана в подвале, у нее случился нервный срыв», – сказал Польцер.
Кристина, младшая сестра Розмари, беспокоилась о ее эмоциональном состоянии. «Моей сестре наверняка сейчас очень тяжело. Я знаю свою сестру: когда что-то случается с ее детьми, то мир вокруг рушится... Сейчас мир, несомненно, рухнул для нее».