Читать интересную книгу В семье - Гектор Мало

Вполне естественно, что, отвергнутая индусами, семья эта невольно стала тяготеть к европейцам; деловые и дружеские отношения настолько упрочились, что родственники супруги вашего сына вступили в соглашение с одним почтенным французом и открыли вместе с ним фабрику легких бумажных тканей под названием: «Дорессани и Бершэ».

В семействе Бершэ Эдмонд Пендавуан познакомился с мадемуазель Мари Дорессани и влюбился в нее. Это обстоятельство еще более подтверждает все, что я говорил вам о достоинствах молодой девушки, тем более что отзывы о ней, собранные мною, были совершенно одинаковы. К сожалению, лично сам я ничего не могу сказать о ней, так как прибыл сюда уже после отъезда вашего сына.

Почему и какие могли быть препятствия ко вступлению в брак вашего сына с молодой индуской? — этим вопросом я не занимался, да думаю, что ответа на него от меня и не потребуется.

Как бы там ни было, но свадьбу все-таки отпраздновали, и в нашей капелле сам преподобный отец Леклерк благословил брак господина Эдмонда Пендавуана с мадемуазель Мари Дорессани; событие это записано в наших метрических книгах, и, если вы пожелаете, можно будет выслать вам копию записи.

Целых четыре года прожил господин Эдмонд Пендавуан в доме родителей своей жены, где Всемогущим Господом даровано было им дитя, девочка. У всех, знавших их здесь, они оставили по себе самые лучшие воспоминания как в высшей степени приятные люди и примерные супруги, единственным недостатком которых было разве только некоторое излишнее увлечение светскими удовольствиями… Но разве можно ставить им это в вину?

Долго процветавшая фирма Дорессани и Бершэ начала вдруг терпеть неудачи и нести большие убытки, повлекшие за собой полное разорение. Супруги Дорессани скоро умерли, а семейство Бершэ покинуло Индию и возвратилось во Францию. Господин Эдмонд Пендавуан отправился в Далузию в качестве коллектора растений и всевозможных редкостей для английских торговых домов, увезя с собою молодую жену и маленькую дочку, которой тогда было около трех лет.

С тех пор господин Эдмонд уже не возвращался в Дакка. От одного из его друзей, которому он писал несколько раз, а также от одного из наших миссионеров, получившего эти сведения от преподобного отца Леклерка, переписывавшегося с вашим сыном, я узнал, что он прожил несколько лет в Дэра, откуда и отправился в свои экскурсии к тибетской границе; дела его в это время, по словам рассказчиков, шли очень недурно.

Сам я в Дэра ни разу не был, но у нас есть там миссия, и, если вам будет угодно, я с удовольствием напишу одному из тамошних миссионеров, содействие которого в этом случае могло бы быть вам полезно».

Наконец-то это ужасное письмо было окончено, и Перрина, проворно собрав листочки, направилась в кабинет к господину Вульфрану. Старик большими шагами ходил из угла в угол по комнате, отсчитывая шаги, чтобы убить бесконечно долго тянувшееся время.

— Ты что-то очень долго возилась, — заметил он.

— Письмо довольно длинное, да и перевод очень труден.

— Тебе не мешали? Я слышал, как кто-то два раза отворял и затворял твою дверь.

— Господин Теодор и господин Талуэль приходили ко мне в бюро.

— А!

Он хотел еще что-то сказать, но потом, точно раздумав, промолвил:

— Сначала письмо, а об этом мы еще успеем поговорить. Садись возле меня и читай медленно, отчетливо, не слишком повышая голос.

Она прочла, как ей было приказано, голосом скорее приглушенным, чем обычным.

Несколько раз господин Вульфран прерывал ее, но не обращался к ней, а следовал за своими мыслями:

«…Примерные супруги… светские удовольствия… английских торговых домов»… Каких домов?

«…От одного из его друзей»… Кто этот друг?..

К какому времени относятся эти сведения?..

Когда Перрина кончила чтение письма, господин Вульфран проговорил в раздумье:

— Все фразы! Ни одного факта, ни одного имени, ни одного числа. Какой поверхностный ум у этих людей!

Он помолчал с минуту и потом спросил:

— Можешь ты перевести с французского на английский так же, как ты перевела письмо с английского на французский?

— Если фразы не очень трудны, — да.

— Депешу?

— Я думаю, что смогу.

— Ну, садись за маленький стол и пиши:

«Дакка. Миссия. Отцу Фильдэсу.

Благодарю за письмо. Прошу сообщить депешей, ответ уплачен двадцать слов, имя друга, получившего известия позднее этих. Сообщите также имя миссионера в Дэра и предупредите его, что я буду писать прямо к нему.

Пендавуан».

— Переведи это на английский язык и постарайся насколько можно сократить… по одному франку шестьдесят сантимов за слово… нечего их зря бросать… пиши крупно, четко.

Перевод был окончен довольно быстро, и Перрина стала громко его читать.

— Сколько слов? — спросил старик.

— По-английски — сорок пять.

— Это выходит семьдесят два франка за депешу да тридцать два за ответ, а всего сто четыре франка. Вот тебе деньги, отправляйся сама на станцию и прочти депешу телеграфистке, чтобы она не наделала ошибок.

На веранде Перрина встретила Талуэля, который, заложив руки в карманы, прохаживался взад и вперед, наблюдая за всем, что происходит на дворе и в конторе.

— Куда ты идешь? — остановил он девочку.

— На телеграф, отнести депешу.

Талуэль быстрым движением вырвал депешу из рук Перрины, но, увидя, что она написана по-английски, сейчас же возвратил ее обратно.

— Ты не забыла, что сегодня вечером должна говорить со мной? — сердито буркнул он.

— Нет, сударь.

Вернувшись с телеграфной станции, Перрина долго пробыла одна, так как господин Вульфран потребовал ее к себе только в три часа, как раз в минуту обычного выезда.

— Ты так хорошо правила вчера, что я и сегодня попрошу тебя оказать мне эту услугу, — сказал он. — Кроме того, нам надо поговорить так, чтобы не помешали посторонние.

Когда они проехали деревню и выбрались на луга, где в это время сенокос был в полном разгаре, молчавший до сих пор господин Вульфран наконец заговорил:

— Ты мне призналась, что Теодор и Талуэль приходили к тебе в бюро.

— Да, сударь.

— Что им от тебя понадобилось?

Перрина колебалась.

— Что же ты молчишь? Или ты забыла, что должна мне все говорить?

— Да, сударь, я это знаю… но я боюсь… я не решаюсь…

— Никогда не следует колебаться при выполнении своих обязанностей: если ты думаешь, что должна молчать, — молчи; если же думаешь, что должна отвечать на мой вопрос, — то отвечай.

— Мне кажется, что я должна отвечать.

— Я тебя слушаю.

Перрина рассказала, как приходил в бюро Теодор, и слово в слово повторила весь его разговор с ней.

— И это все? — спросил старик, когда она умолкла.

— Да, сударь, все.

— А Талуэль?

Перрина так же правдиво передала сцену с директором, слегка изменив лишь то, что имело отношение к болезни господина Вульфрана, затем рассказала про новую встречу с ним, когда относила депешу, и прибавила, что он опять настойчиво требовал от нее донесения по поводу письма из Дакка.

Поглощенная своим рассказом, девочка предоставила Коко идти шагом, и старая лошадь, пользуясь этой свободой, спокойно брела, вдыхая приятный запах высыхающего сена.

Несколько минут господин Вульфран не говорил ни слова, и наблюдавшая за ним Перрина заметила выражение досады на его лице.

— Прежде всего, я должен тебя успокоить, — наконец заговорил он. — Будь уверена, что с тобой ничего не случится, и, если кто-нибудь вздумает отомстить тебе за это сопротивление, я сумею тебя защитить. Я ведь предвидел эти попытки, когда приказывал тебе не сообщать никому содержания полученного из Дакка письма. Больше этого не случится. Начиная с завтрашнего дня ты будешь заниматься у меня в кабинете; я отведу тебе комнату в замке, и ты будешь обедать вместе со мной. Я уверен, что мне предстоит получать из Индии и посылать туда письма и депеши, о которых знать будешь ты одна. Я должен принять меры, чтобы у тебя не вырвали силой или не выманили хитростью те сведения, которые должны оставаться в тайне.

Радость Перрины была так сильна, что она не могла даже говорить.

— Доверие к тебе явилось у меня благодаря твоей храбрости в борьбе с нуждой; когда человек так отважен, как ты, он должен быть и честен; ты только что доказала мне, что я не ошибся и могу довериться тебе, как если бы знал тебя уже целые годы. Ты, вероятно, уже замечала не раз, что обо мне говорят с завистью, но уверяю тебя, что самый бедный из моих рабочих несравненно счастливее меня. Что такое богатство без здоровья, которое позволяло бы им пользоваться? Тяжелое бремя и больше ничего… А горе, которое я ношу в себе, давит меня. Я знаю, что целых семь тысяч рабочих живут только благодаря мне; ради них я должен жить и трудиться, потому что, если меня не станет, это обернется бедой: одни сделаются нищими, а другие могут даже умереть голодной смертью. И я должен жить ради них, ради чести этого дома, созданного мною, составляющего мою радость, мою славу, — а я слеп!