Читать интересную книгу История вестготов (Geschichte der Westgoten) - Дитрих Клауде

Еще при жизни Браулио значительным центром духовной жизни становится Толедо. Свидетельством такой эволюции может служить письмо Браулио аббату Цевриле, жившему при дворе. Епископ просил отыскать для него комментарии на Апокалипсис Апрингия из Бехи: «Это будет Вам легко, благодаря Вашему большому влиянию и прославленности города (Толедо); и даже если этой книги нет у Вас самих, Вы можете узнать, у кого она есть, чтобы мы получили ее через Вас.» (Ibid., 25). Браулио полагал, что книга может находиться в библиотеке графа Лаврентия. Однако Цеврила не сумел выполнить просьбу епископа: Книги Лаврентия в то время рассеялись по всей стране, а в библиотеке Хиндасвинта, в которой продолжил свои поиски аббат, нужного произведения не оказалось (Ibid., 26). Хотя преемником Браулио стал Тайо, также интересовавшийся наукой, место культурного средоточия государства во второй половине VII века занял Толедо (Произведения Тайо можно найти в: Migne, Patrologia Latina 80). Возросшее культурное значение этого города было следствием политической эволюции, в результате которой Толедо стал столицей и в мирском, и в церковном отношении. Евгений II Толедский, друг Браулио, был первым в ряду Толедских митрополитов, занимавшихся литературной деятельностью (MGH AA 14, S. 283-291). Он переработал стихотворения африканца Драконция, но наряду с этим написал множество собственных стихотворений и писем (M. Manitius, Geschichte der lateinischen Literatur des Mittelalters I, 1911, S. 194). Его преемник Ильдефонс (ум. 667 г). составил каталог писателей. Образцом для него послужил сходный труд Исидора Севильского «О знаменитых людях» (De viris illustribus), в которой Севильский епископ в подражание античным авторам собрал заметки о писателях и их произведениях (Издано в: G. v. Dzialowski, Isidor und Ildefons als Literaturhistoriker, 1898. H. Koeppeler, De viris illustribus and Isidore of Seville, The Journal of Theological Studies 37, 1936, S. 16– 34). И наконец, на историческом поприще своим трудом выделялся Юлиан Толедский (ум. 690 г). Его произведение, написанное в несколько высокопарном стиле, обладает высокой информативностью и было в своем роде исключительным достижением того времени: это единственное историческое произведение, появившееся в те десятилетия в христианских культурных кругах. Впрочем, на нем же и прерывается линия историков у вестготов, если не принимать во внимание скупые на слова списки королей и возможное существование одного ныне утерянного, но, вероятно, включенного в Хронику Альфонса III труда.

Язык вестготских законов и деяний соборов в VII веке оказался в состоянии упадка. Вместо почти классической ясности, которую можно увидеть еще в законах из Пересмотренного Свода, мы обнаруживаем риторический и велеречивый стиль. За морализирующими рассуждениями законодателя зачастую пропадает сам юридический смысл. И тем не менее эта латынь во много раз превосходит язык, на котором писали в то время в королевстве франков. В литературном отношении вестготская держава была последним убежищем классической традиции.

Эта культура была разрушена нападением арабов. Около 754 г. анонимный клирик из Толедо написал хронику, чрезвычайно сырой и грамматически абсолютно неправильный стиль которой говорит о литературном упадке. Причину такого развития событий следует видеть в том обстоятельстве, что носителем вестготской культуры был очень тонкий высший слой, в последние десятилетия сосредоточившийся вокруг королевского двора. С падением королевской власти и закатом аристократии была обречена на гибель и культура вестготского государства. Этим же объясняется и поразительно быстрая арабизация ортодоксальных испанцев, мосарабов. К середине IX века в Кордове были совершенно неизвестны произведения Вергилия, сатиры Ювенала и Горация. Евлогий привез эти труды в столицу Андалузии из Памплоны (Paulus Alvarus, Vita Eulogii, c. 9, издано A. Schott, Hispaniae illustratae, Bd. 4, Frankfurt 1608) Значение вестготской эпохи для испанской истории остается предметом споров. Если Р. Менендес Пидаль многократно подчеркивал, что этот период был важнейшей составляющей испанской истории, которая, не будь этой эпохи, сложилась бы совсем по другому, то А. Кастро отрицал любое вестготское влияние (A. Castro, Los Espanoles: como llegaron a serlo, Madrid 1965). Создается впечатление, что оба исследователя рассматривали только один аспект общей проблемы. Следует согласиться с Кастро, если считать важнейшим критерием органичность и континуитет культурного и государственного развития. В этом отношении арабское нашествие означало непоправимый перелом. Оставшееся в завоеванных областях население приняло арабскую культуру и, в конечном итоге, ислам. Хотя среди вестготов, бежавших в государство франков, мы находим такие выдающиеся личности, как Агобард Лионский, Теодульф Орлеанский и Бенедикт Анианский, их деятельность всецело принадлежит франкской истории.

Вестготская государственная идеология королевства Астурии не может считаться естественным продолжением вестготских традиций, так как она возникла в результате сознательной политики Альфонса II. Речь шла о возрождении, а не о подлинной преемственности. Тем не менее, А. Кастро недооценил историко-формирующую силу этой идеологии. Не нуждается в доказательствах утверждение, что даже та идеология, которая основывается на произвольном толковании исторических фактов, может в свою очередь превратиться в формирующую силу и тем самым в политическую реальность. В этом смысле справедлива высокая оценка вестготского периода, которую дал Р. Менендес Пидаль. Заслугой вестготов остается и то, что они впервые в истории Пиренейского полуострова объединили его в единое самостоятельное государство (R. d'Abadal, A propos du legs visigothique en Espagne, 5. Settimana di Studio, Bd. 2, publ. Spoletto 1958, S. 582). Историческое значение вестготской державы в любом случае превосходит значение большинства других государств, образовавшихся в ходе Великого переселения народов. В развитии средневековой европейской государственной системы большую роль сыграло только королевство франков, получившее счастливую возможность жить и развиваться без тех катаклизмов, которые разрушили страну вестготов.

Нам следует окончательно отказаться от расхожих представлений Ф. Дана и его современников, считавших, что вестготская история является составной частью истории немецкой. Так как о возникновении немецкого государства можно говорить только после распада империи Карла Великого, то есть начиная примерно с 900 г., любое соотнесение с давно исчезнувшим вестготским государством отпадает уже по одним хронологическим соображениям. Племя вестготов говорило на языке, близко родственном языку племен, столетиями позже основавших немецкое государство. Но это единственная связь, которую можно установить между вестготами и средневековыми немцами. Тем более что этот язык исчез еще до распада вестготской державы, а само наименование «вестготы» полностью утратило свое этническое значение.

Кроме Испании на прямую преемственность с королевством вестготов претендовала и Швеция. На Базельском соборе 1434 г. посланник короля Эриха Николай Рагнвальди потребовал для представителей Швеции особого отличия при распределении мест на заседании. Якобы в качестве потомков готов шведам подобали исключительные почести, ибо готы своей достославной историей выделялись из всех других народов. На это Альфонс из Картахены, представитель короля Кастилии, возразил, что Испания тем более могла бы притязать на подобную честь. Ибо готы, отправившиеся на Иберийский полуостров, потомками которых являются испанцы, без сомнения были лучшими и храбрейшими людьми своего племени, а оставшиеся в Швеции самыми ленивыми и бездеятельными, и вести от них свой род не очень-то почетно (J. Svennung, Zur Geschichte des Goticismus, Stockholm 1967, S. 34). Проблематичен также вопрос, к какому историческому периоду следует относить вестготское государство (W. Stach, Die geschichtliche Bedeutung des westgotischen Reichsgruendung, Histor. Vierteljahresschr. 30, 1935, S. 417-445. K. F. Stroheker, Die geschichtliche Stellung der ostgermanischen Staaten am Mittelmeer, Westgotenreich, S. 101-133. Id., Um die Grenze zwischen Antike und abendlaendischem Mittelalter, ibid., S. 275-308). Существуют диаметрально противоположные решения этой проблемы в зависимости от того, какие именно аспекты выдвигать на передний план. Если исходить из политической истории, то период вестготского владычества однозначно попадает в Средневековье, так как во главе государства стоял король, не предъявлявший никаких претензий на всемирное господство. Эта точка зрения подтверждается и Исидором Севильским, считавшим творцами истории народы (gentes) (Бейманн (H. Beumann, Zur Entwicklung transpersonaler Staatsvorstellungen, Vortraege und Forschungen 3, Das Koenigtum, 1956, S. 233) на основании гентилизма относит историю вестготского государства к Средним векам. Нельзя не отметить, что в данном случае речь идет всего лишь об одном аспекте вестготской истории, в то время как множество других оснований привело бы нас к признанию сильнейшего античного континуитета). В государственном устройстве вестготской державы можно найти как античные, так и средневековые черты. Ссуда земельных угодий в обмен на несение военной службы является прообразом ленной системы, в то время как социальное развитие следовало по пути, проложенному в эпоху поздней античности. Искусство и литература также имеют отчетливо античное происхождение. При таких обстоятельствах кажется невозможным точнее определить место вестготского государства в европейской истории.