— Вы и так лишились чувств, профессор. Ну так все-таки сколько они стоят?
— Деньги.. — сказал он. — Разве дело в них? Неужели вы думаете только о деньгах?
— Нет. Эти книги вообще не мои. Но у вас, как видно, тоже мелькнула мысль об их цене, если в самый разгар наших подсчетов у вас подкосились ноги?
— Это сенсация… Впрочем, я уже говорил… Сколько они стоят? Господи, спаси и помилуй, пожалуй, тут речь идет о миллионах…
Я засунул четыре книжицы поглубже в портфель. Он попытался встать.
— Неужели вы намерены ходить по городу с этим сокровищем?
— Нет. Я сейчас же направлюсь в одно надежное место — в Управление уголовной полиции Осло, к инспектору Карлу-Юргену Халлу. Там я оставлю их на хранение, Спасибо за помощь, профессор. Вы знаток Шекспира, возможно, вам еще придется иметь дело с этими изданиями. Спасибо за помощь… Впрочем, я, кажется, тоже начинаю повторяться… До свиданья, профессор Смидт.
Он меня не слышал.
Он сидел на своем ржаво-красном диване.
И не заметил, как я исчез.
Может быть, прабабка Лунде совершенно выжила из ума.
А может быть, наоборот, была в полном рассудке.
Мне трудно прийти к окончательному выводу, Она владела миллионным состоянием — кто знает, как оно ей досталось. Для этого надо проникнуть в спекуляции, интриги и тайны многих поколений ее предков.
Одно, во всяком случае, несомненно — к концу жизни она немного впала в детство. Маленькая, дряхлая, похожая — с кем ее сравнила Виктория? — ах да, похожая на цыганку, она шаркала по старому чердаку, который в ее времена, наверное, содержался в образцовом порядке, пока наконец не набрела на прямо-таки идеальный тайник. Никому из ее потомков не придется знать нужды.
Но, конечно, старуха Лунде и представить себе не могла, к каким последствиям приведет ее поступок.
Два покушения на убийство, которые по чистой случайности — по счастливой случайности — так и остались покушениями.
На этом мои мысли застопорились.
Было ведь еще кое-что.
Была надпись на могиле фру Виктории Лунде.
В этой надписи крылась главная загадка.
Одну загадку я разрешил. Я нашел то, что старуха Лунде спрятала на чердаке. Но еще не разгадана надпись на могиле фру Виктории Лунде. И, по сути дела, не раскрыты два загадочных покушения на убийство, а следовательно, не сделано главное — не найден таинственный убийца.
Я потерял счет выкуренным сигаретам.
За окном стояла непроглядная тьма мартовской ночи.
На мгновение я вспомнил о профессоре Кристиане Смидте. Интересно, спит он или нет. Может, он тоже сегодня не сомкнет глаз. Но если его и вправду мучает бессонница, то лишь от профессионального восторга, из-за сенсации, которую он узнал всего часов двенадцать назад.
Мне не спалось. Я сидел на краю кровати — сидел так, чтобы меня нельзя было увидеть из окна. Дверь моей комнаты я снова запер на ключ.
Что сказал Кристиан? О чем меня спросил? Его вопрос засел у меня в мозгу.
Он спросил, не обронил ли кто-нибудь каких-нибудь на первый взгляд незначащих и как бы случайных слов?
Я понимал, насколько это важно. Конечно, убийца никогда не проговорится сознательно. Но убийца или кто-нибудь другой может ненароком обронить слова, которые окажутся ключом к этому сплетению головоломок.
Кристиан что-то подозревает. Подозревал все время. Почему он не рассказал о своих подозрениях мне? Потому ли, что хотел отвести от меня опасность? Или боялся, что я невольно проболтаюсь? Но почему тогда он не поделился своими подозрениями с Карлом-Юргеном? Ему-то ведь опасность не грозит?
Кристиан что-то знает, я в этом уверен. Он не хочет рассказать это ни мне, ни Карлу-Юргену. Но я уверен: если Кристиан что-то знает, значит, он знает правду. Почему же он не хочет сообщить ее ни мне, ни Карлу-Юргену?
Кажется, я понял, в чем дело. Кристиан не хочет, чтобы мы сделали неверные выводы из того, что ему известно. Он боится помешать нам с Карлом-Юргеном в нашей работе.
Работа — вот в чем вся загвоздка! Вот в чем разница между нами тремя — в профессии. Карл-Юрген — полицейский, я — филолог, Кристиан — врач.
Врач!
Стало быть, Кристиан рассуждает с точки зрения врача. О чем же он думал, что имел в виду, на что надеялся, когда спрашивал меня, не обронил ли кто-нибудь каких-нибудь на первый взгляд незначащих и как бы случайных слов? Иначе говоря, кто произнес важные слова, смысл которых от нас ускользнул?
Я вывернул пачку с сигаретами наизнанку — она была пуста. Я взял другую, распечатал ее, высыпал из пепельницы окурки в корзину для бумаг и принялся уничтожать эту новую пачку.
Кристиан рассуждает с точки зрения врача. Это очень существенно. Так кто же и что сказал?
Моя мать! Наша с Кристианом родная мать!
И вдруг, сопоставив то, что сказала моя мать, с тем, что сказал еще кое-кто, я подумал о фрёкен Лунде. Она тоже кое-что сказала. На первый взгляд совершенно незначащие слова. Но в них была правда.
Слова матери заронили во мне подозрение.
Слова фрёкен Лунде натолкнули меня на догадку!
Я посмотрел на часы. Было далеко за полночь. Мне хотелось поговорить с Кристианом — и немедля.
И тут вдруг я понял: я должен проделать опыт. Ведь теперь я знаю, что подозревает Кристиан.
Но для этого опыта у меня должна быть совершенно ясная голова. А я внезапно почувствовал, что смертельно устал. Ведь я не спал всю прошлую ночь. Придется подождать до утра.
Я опустил штору на закрытом окне. Подошел к двери и проверил, хорошо ли она заперта. Еще раз убедился в том, что она заперта изнутри мною самим.
Потом я лег в постель.
Подозрение и догадка сверлили мой мозг.
Я должен был как-то увязать одно с другим.
В конце концов я все-таки уснул.
Кристиан делает обход в Уллеволской больнице.
Я прождал два часа и позвонил снова.
Кристиан читает лекции студентам.
Я подождал еще два часа.
Кристиан принимает пациентов, Я подождал еще.
Кристиан уехал к больным.
Мне казалось, что я теряю рассудок. Не могу же я целый день названивать в Уллеволскую больницу и вызывать заведующего третьим терапевтическим отделением. Не помню уж, сколько раз я звонил, и не знаю, кто из домочадцев слышал, как я звоню.
Будь что будет. Отступить я не мог.
Когда я позвонил в последний раз — уже после обеда, мне ответили, что Кристиан работает у себя в кабинете.
Я ворвался к нему в кабинет.
— Ты забыл надеть галстук, — сказал Кристиан.
Я схватился за воротник — галстука не было.
— Стало быть, я так хожу с самого утра, — сказал я.
— Ради всех святых, Мартин, что с тобой? У тебя совершенно безумный вид!
— Можешь дать мне чашку чаю? — спросил я.
— Чаю?
— Да, и притом очень сладкого.
Кристиан больше не задавал вопросов. Он просто на мгновение куда-то исчез.
— Через пять минут будет чай, — сообщил он. — Сестра удивилась, потому что я обычно пью кофе.
— Чай будешь пить не ты, а я.
Я сел.
— Где у тебя шкаф с лекарствами, Кристиан?
Он снова посмотрел на меня. Уж не решил ли он, что я всерьез потерял рассудок?
— У меня в кабинете нет шкафа. Он стоит в комнате дежурной сестры. У нее же хранится ключ.
— Я хочу взглянуть на шкаф, — сказал я. — И сейчас же.
Должно быть, в моем лице было что-то необычное, потому что Кристиан немедля встал. Я вышел следом за ним. Дежурная сестра сидела за маленьким столиком и что-то вписывала в журнал.
— Где шкаф? — спросил я.
— Вот он.
Это был самый обыкновенный белый шкаф. Примерно метр в высоту и столько же в ширину. Шкаф был заперт.
— Отопри его.
Впервые в жизни я верховодил братом. Не знаю, какой у меня при этом был вид. И не знаю, что при этом думал Кристиан.
— Будьте добры, сестра, отоприте шкаф.
Она встала, вынула из кармана связку ключей, отперла шкаф и открыла дверцу.
На полках аккуратными рядами стояли пузырьки и бутылки, Я окинул их взглядом — не то. Но внутри шкафа был еще один шкафчик, поменьше, он тоже был заперт.
— Откройте его, — сказал я.
Сестра отперла шкафчик, открыла маленькую дверцу.
Я пробежал глазами все этикетки на пузырьках, бутылках и коробочках.
— Этот, — сказал я, ткнув пальцем в один из пузырьков. — Достань его, Кристиан.
Тут наши глаза встретились. И я понял, что правильно угадал ход его мыслей.
Он вынул пузырек.
— Заприте шкафчик, сестра, — сказал я. — Пузырек понадобится мне всего на пять минут.
Сестра заперла оба шкафа. За все время она не проронила ни слова.
Мы вернулись в кабинет Кристиана — там на маленьком подносе уже стояли чашка чаю и сахарница с песком.
Я положил в чашку четыре, а может, и пять ложечек сахарного песку и тщательно размешал.
— Дай мне пузырек, Кристиан.