Читать интересную книгу Остров Баранова - Иван Кратт

Правитель говорил тихо, с расстановкой. Он очень устал, болели спина и ноги. Две ночи не спал совсем, много раз передумывая свой проект. Но не прилег отдохнуть и на час, пока не проверил все, до последнего пункта. Даже выгнал из комнаты Серафиму, пытавшуюся убрать свечу, чтобы Баранов оставил, наконец, бумаги...

2

Павел встретил Серафиму по дороге. Женщина шла со стороны казармы, пряча под платком пустую травяную корзину. Павел хотел пройти стороной. Он знал, что домоправительница носила Уналашке моченую бруснику, лепешки, нехитрые лакомства и скрывала от всех свою заботу о сироте. Но Серафима шла ему прямо навстречу. Платок сполз с головы, светлый широкий лоб обрамляли разделенные пробором волосы, две морщины пересекали давний шрам. Большие глаза ее были полуприкрыты, губы сжаты. Издали она казалась девушкой.

После болезни, да и все последнее время Павел редко видел домоправительницу. Серафима почти не показывалась в парадных покоях, еду и чай подавала одна из индианок, живших при кухне, или Лука. Зато, когда никого не было дома, сама вытирала пыль в комнатах Павла и Баранова, скребла и мыла до изнеможения и без того чистые, отмытые полы. Словно хотела изнурить себя, забыться в тяжелой работе.

— Домой, Серафима? — спросил Павел.

Он задал этот вопрос, чтобы скрыть смущение. Такой Серафиму он еще не видел.

— Да, — тихо ответила она и, вздрогнув, остановилась.

Лицо ее неожиданно вспыхнуло, стало молодым и робким, глаза утратили всегдашнюю суровость. Сейчас она ничем не напоминала грубоватую и резкую управительницу Большого дома.

Павел тоже остановился. Высокий и худощавый, в коротком кафтане и круглой шляпе, прикрывавшей темные прямые волосы, стоял он посреди дороги. За этот год он очень изменился, вырос и возмужал.

— Кровь сказывается, — насмешливо твердил зверобоям Лещинский и от раздражения грыз ноготь. — Погоди еще — скальпы снимать станет!

Лещинский теперь все свободное время торчал в казарме, рассказывая о необыкновенных странах, где люди живут, как в раю, многозначительно умолкал и откашливался, если разговор касался порядков крепости, приказаний Баранова, Павла, каторжного труда на рыбалках и в лесу.

Раза два он приглашал к себе в горницу Наплавкова, подарил ему ятаган, якобы отбитый предком Лещинского у турецкого паши. Намекал на возрастающее влияние крестника правителя, на новые планы Баранова, быть может, губительные для многих колонистов... И выжидающе следил за собеседниками. Наплавков молчал, слушал и только однажды, уходя и прихрамывая, безразлично заметил:

— Доброе вино смолоду дельно бродит...

...Серафима заговорила первая. Поежившись и натянув платок, хотя день был безветренный и жаркий, сказала взволнованно и торопливо:

— Ждет тебя девка. Окрест бродит... Лука под горою видел... Только... — Она откинула концы своей шали, выпрямилась. — Не упусти девку... Красивая...

Серафима вдруг умолкла, опустила веки, затем, словно очнувшись, закончила вяло, почти равнодушно:

— Леща сторонись. С лаской в душу залезет, с лаской убьет.

Павел даже не заметил ее ухода. Весть о Наташе, о том, что она близко, возле поселка, заставила его забыть об всем. Не раздумывая, он свернул к воротам, выходившим в лес, торопливо сказал пароль. Часовой открыл калитку, хотел напомнить, что выход из крепости без оружия воспрещен, но Павел уже свернул за палисад, в сторону Озерного редута. Там, по сообщению охотников, поставил свое жилье Кулик.

Павел перебрался через неглубокую речку, миновал водопад. Шум воды, однотонный, усыпляющий, еще больше подчеркивал тишину леса. Ниже, на этом самом ключе, казалось совсем недавно была битва с индейцами. От грозной фортеции остались лишь несколько горелых бревен, торчавших на краю бугра, да покрытый плесенью вход в подземелье. Там когда-то томились пленники.

Теперь редко кто ходил мимо старой крепости, на редут была проложена другая дорога. Однако две-три приметы указывали, что тропой кто-то недавно пользовался. Надломленный сук душмянки, из которого еще не проступила смола, немного подальше — едва приметные следы ног.

Павел невольно замедлил шаги, прислушался. Он уловил звуки нескольких голосов, доносившихся из развалины редута. Говорили сразу двое или трое, не то грозясь, не то споря. Вскоре они стихли и снова водворилась тишина. Потом вдруг ясно послышался голос Наплавкова:

— ...Вольному воля, ходячему путь... Не дело сказываешь, Лукьяныч. «Челобитье скопом» — такая бумага называется. А за сие... — Говоривший помедлил минуту, затем ровно и бесстрастно, как видно, читая, продолжал: «Буде кто учинит челобитье или прошение, или донос скопом или заговором, того имать под стражу и отослать к суду...» На контракте кресты ставили, сами на себя закон скрепляли. Нет жизни и в вольном краю...

Голос умолк. Стало тихо, и на этот раз надолго.

Павел больше не спешил к редуту. Тайное сборище в развалинах форта, горечь наплавковских слов поразили его. Он знал положение дел в крепости и то, как круто приходилось людям, но никогда ему нехватало достаточно времени и всерьез над этим задуматься. Привычка к лишениям, заботы о продовольственном положении, о безопасности владений и многие другие дела и замыслы поглощали все внимание и время Баранова и его помощников.

Подумав, Павел решил ничего не говорить о подслушанном разговоре Баранову, — правитель сурово бы расправился с недовольными. Но сам Павел был так расстроен всем слышанным, что не пошел на озеро.

Возвращаясь в крепость, он за мысом наткнулся на доктора Круля и архимандрита. Ананий был в белой холстиновой рясе, подоткнутой у пояса, в плетеной индейской шляпе. Круль — в своем неизменном сюртучке, но без чулок и ботинок. Монах и бывший лекарь ловили раков.

Ананий тыкал в расщелины камышевым посохом, отскакивал в сторону, когда набегала волна, вскрикивал. Доктор сидел на песке и, придерживая палкой какую-то морскую тварь, наставительно поучал:

— Это репка... Они ест звено соединяющ три царства природ: минералов, растений и животные... Кожух оной репк ест составленный из известковая материя и принадлежит первый род. Иглы на поверхность кожух ест растений. Внутренность суть животный... Природа подобный произведения дарит бедный страны, уровнять своя щедрот...

«Тунеядцы!» — неожиданно зло подумал Павел, сворачивая за выступ скалы, чтобы не встретить «доктора естественной история» и прыгающего архимандрита. До сих пор и Ананий и Круль казались ему нужными, полезными людьми, но сейчас Павел на все смотрел другими глазами, и впервые почувствовал, что Баранов здесь одинок и один молча несет свое тяжелое бремя.

ГЛАВА 4

1

Весь день шел дождь, только к вечеру немного прояснилось, показалась плоская вершина горы Эчком. Дождь утих, за бухтой, в проливе, медленно передвигались пловучие льдины. Оторванный ветром с глетчеров Доброй Погоды лед плавал здесь круглый год.

Зрелище плавающих льдов напомнило о близкой зиме. Еще об одной зиме на этом чортовом камне! Лещинский раздраженно встряхнул плащ, откинул капюшон. Лицо его выглядело бледным, припухшим. Надвинув картуз, бывший помощник правителя зашагал к дому, обходя наполненные водой трещины в сливняке, мокрые бревна, вынесенные алеутами на плечах из леса, стружки и камни. Форт продолжал строиться. Ненастье не останавливало работ.

Лещинский жил наверху, в просторной горнице с массивными кипарисными балками, двумя окнами, выходившими на внутренний двор и залив. Кривая лиственница достигала верхними сучьями подоконника, в непогоду скрипела угрюмо и тоскливо. Лещинский приказал Луке срезать ветки, но Серафима молча приняла лестницу, убрала пилу. Лука часа два просидел на дереве, пока вернувшийся хозяин не открыл ему окна. По отсыревшему, скользкому отводу Лука боялся спуститься.

Поднявшись по ступенькам крутой лестницы, Лещинский остановился, прислушался. Внизу было тихо — Серафима ушла в казарму, за дверью горницы — тоже ни одного звука. Лишь из караульни, помещавшейся внизу, глухо доносилась тягучая нескладная песня обходного.

— Не явились! — пробормотал Лещинский. Раздражение его еще больше усилилось. Он торопливо открыл дверь и сразу же облегченно вздохнул. Наплавков и тугощекий Попов сидели в горнице и, как видно, уже давно. Гарпунщик задумчиво мешал угли в небольшом очаге. Попов, слюнявя пальцы, перелистывал календарь, найденный на столе, разглядывал картинки. Они молчали, словно встретились здесь впервые. Так было условлено на случай, если бы в комнату заглянул кто-нибудь из посторонних.

При входе Лещинского Попов шумно вздохнул, откинул книжку, распрямил крепкие литые плечи.

— Долгой-то гулял, барин! — заявил он недовольно.— Месяц солнца не дожидается.