– Дохихикаешься сейчас! Урод Лигул! Зачем убирать тех, кто тебе служит? – пробормотал Меф.
Дафна печально посмотрела на него. Когда Буслаев наконец поймет, что мрак не умеет быть благодарным? Достаточно вслушаться в звучание самого слова «благодарность», чтобы всякие сомнения окончательно отпали.
* * *
Квартира, снаружи не производившая впечатления большой, внутри оказалась огромной. Видно, тут уже успела поработать команда дизайнеров из суккубов. Меф и прежде сталкивался с пятым измерением и примерно догадывался, что можно сотворить с его помощью, однако, на его взгляд, спальня размером с футбольное поле была явным перебором.
Не меньшим излишеством показался Мефу и двойник Ниагарского водопада, который кто-то из суккубов, забавляясь, ухитрился засунуть в сливной бачок туалета общей площадью в полтора квадратных метра.
– Я понимаю, что этот джоук очень фулишь, но всякий сунувшийся туда просит пощады! – мармеладно ухмыляясь, поведал Ромасюсик.
На зеркале в коридоре зубной пастой было размашисто написано:
«Прежде чем вспылить, считай до трех! Ну хотя бы до двух!»
Узнав свой собственный недостаток и метод борьбы с ним (только он считал до десяти), Меф озадаченно почесал нос. Он усомнился, что это написал Ромасюсик. Ромасюсики над собой не работают. Неужели Прасковья пытается обуздать свою горячность? Вот это да!
У окна стоял громадный телескоп, нацеленный не на звезды, а на улицы города.
– Прашечка, понимаешь ли, на людей целыми часами смотрит! Как они ходят, чего делают. Сдались они ей, эти люди! Меня ей, что ли, мало? – со снисходительной ужимкой произнес Ромасюсик.
– Нет. Тебя может быть только много! – успокоила его Даф.
– А ты бы, конечно, смотрел на людей только пять минут в день и то в оптический прицел? – добавил Меф.
Ромасюсик озабоченно заерзал.
– А вот подзеркаливать нехорошо, особенно если я об этом уже сутки назад думал! – заявил он.
Кто-то мягко коснулся сзади щеки Мефа. Именно щеки, а не плеча. Он обернулся и увидел Прасковью. В глаза ему точно кровью брызнули. Одетое во все алое, Прасковья была подобна алому росчерку по мокрой акварельной бумаге.
– Привет! – сказал Меф.
Прасковья нетерпеливо посмотрела на Ромасюсика. Тот дернулся, полузакрыл веки и заговорил чужим голосом, точно резиновая кукла, которой насильно растягивают губы:
– Я шла за тобой целую минуту, повторяя каждое твое движение. Я была твоей тенью. Ты меня не заметил. Может, я и есть твоя тень?
Пока Ромасюсик говорил, Прасковья не отрывала от Мефа вопрошающих глаз. Она точно и шутила, и не шутила в одно и то же время. Буслаеву стало не по себе.
– Ромасюсик сказал: ты захватила кого-то из светлых? Где он? – спросил Меф.
Прасковья резко отвернулась и встала к нему боком. Меф почувствовал, что она уязвлена.
– Так вот чем Ромасюсик тебя заманил! Выходит, теперь всякий раз, чтобы тебя увидеть, мне придется отлавливать светлых пачками?
– Ну почему обязательно всегда?.. Кстати, как дядя на лошадке? Не свалился? Сбылась мечта твоей жизни? – некстати брякнул Меф.
Обычно он не лез в карман за словом, однако в присутствии Прасковьи напрягался и ляпал нечто совсем не к месту. Сложно сказать, что больше его смущало: наличие ли суфлера – Ромасюсика или то, что рядом стояла Дафна и тихо гладила котика.
Лицо Прасковьи выразило сложную смесь обиды и недоумения. Радость в глазах, которая всхлипнула в первые секунды, когда она увидела Мефа, померкла. Зрачки сделались сухими и злыми. Она перевела взгляд на Ромасюсика, и тот вдруг рухнул на колени, точно ему подсекли лодыжки индонезийским боевым серпом.
– Я не хотел, госпожа! Вы же не обиделись, нет? – залопотал он и тотчас после короткой паузы сдавленным голосом сказал: – Нет, не обиделась! Но ты должен помнить правило: знать свое место! Глумиться над кем угодно, только не надо мной! Давай сюда свою руку!
Со стороны казалось, будто Ромасюсик разговаривает сам с собой, только губы его растягивались гораздо сильнее и горло напрягалось, как при английской артикуляции.
– Но госпожа!..
– Я сказала: руку! Каждая минута промедления – лишний палец!
Покорно дрожа, Ромасюсик повиновался. На выпуклом лбу выступили крупные капли глазури. Он то отдергивал ладонь, то вновь протягивал и при этом жутко скулил. С ледяным выражением лица Прасковья хладнокровно взяла его одной рукой за безымянный палец, другой – за указательный и…
– Не надо! – неожиданно для себя произнес Меф.
Прасковья удивленно остановилась и вскинула на него глаза.
– Я не поняла! Ты мне что, приказываешь?
– Нет. Прошу.
– По-другому он не понимает! Раньше эта куча шоколада не боялась боли, но я пожелала, и теперь он ее боится! Смотри, как он потеет!.. Не умеешь уважать – учись хотя бы дрожать, раб!
– Проболтался я, так что ломать пальцы надо мне! А заодно прижечь язык! – сказал Меф, досадуя на себя, что послужил разносчиком сплетен, как последний из комиссионеров.
Прасковья внимательно смотрела на него. Казалось, в душе у нее совершается напряженная работа.
– Непонятный ты! Не пожелал стать наследником Лигула! Теперь жалеешь лживого раба. Стань он господином, он унижал бы нас в десятки раз больше, а то и прикончил бы. Он же нас ненавидит. И тебя, и меня… Мы оба это знаем.
Ромасюсик произнес это и тотчас замотал головой, изо всех сил показывая, что это неправда и на самом деле его просто зашкаливает от любви к человечеству.
– Пусть даже так, – согласился Меф. – Но кто сказал тебе, что именно ты тот скальпель, который должен вскрывать нарывы? Кто назначил тебя судьей? Ты сама?
Прасковья фыркнула.
– Ладно, спорить не буду… Только просто так я ошибок не прощаю и даром ничего не делаю! Что ты готов дать мне, если я пощажу его?
– А чего ты хочешь? – спросил Меф.
Прасковья улыбнулась. На меловом лице выделялись только алые губы.
– Махнемся не глядя? – предложила она, задорно поглядывая на Дафну.
– На тему? – напрягся Меф.
– Переходи ко мне в пажи! Работал на Арея – поработаешь на меня. А Дафночке мы подарим Ромасюсика! Она же у нас добренькая! Будет его жалеть, сдувать пылинки, не станет ломать пальчики! Глядишь – и Ромасюсик у нас перекуется, заиграет на дудочке и полетит на белых крылышках в Эдем!
Перспектива стать хозяином Ромасюсика Дафну не обрадовала, как не обрадовала она и самого шоколадного юношу, скорчившего жуткую рожу.
Меф молчал, глядя в пол. Мужчин он не боялся, а вот все эти женские штучки, когда на нервах играют как на гитаре, ужасно его раздражали.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});