Читать интересную книгу Война в тылу врага - Григорий Линьков

Я вспомнил Захарова. Стройный, красивый, голубоглазый, сильный, ловкий, дисциплинированный, смелый. Как он плакал, обнимая меня при нашей встрече, и говорил: «Теперь не пропадем!..» Вот уже и нет его. Герой был и умер героем. Расстреливая последний автоматный диск в гитлеровцев, он кричал: «Все равно, гады, мы разобьем вас и выбросим с нашей земли…» Сколько еще погибнет? И Зайцев встал передо мной как живой. Я долго горевал, не в силах примириться с тяжелой утратой.

Своим ординарцем я назначил Сашу Волкова. Он был так же молод, прямодушен и чист. Как-то подошел он ко мне в самую тяжелую минуту на походе и, застенчиво улыбнувшись, сказал:

— А знаете, товарищ командир, сегодня мой день рождения — девятнадцать исполнилось. Теперь меня мама вспоминает: где, мол, он? живой ли? Верно ведь?

Я поздравил его, обнял и поцеловал. Мне тоже стало легче от этих слов. Он чем-то напоминал мне родного сына.

На поиски части отряда, ушедшей с комиссаром, я направил Библова и Серпионова. Район был переполнен карателями, но связь нужно было восстановить во что бы то ни стало. С комиссаром ушли прекрасные люди — Валентин Телегин с товарищами, отважные, но слишком юные. Не имея достаточного опыта, они могли стать легкой добычей карателей. Комиссара нужно было разыскать и вывести людей в более безопасные лесные массивы.

Днем я выслал разведку в Ковалевичи. Деревня оказалась занятой гитлеровцами. Они обстреляли наших людей и преследовали их вплоть до тропы в лагерь. Положение для нас с каждым днем становилось все более угрожающим. Это было пятого или шестого ноября сорок первого года. Гитлеровцы тогда уже почувствовали, какой урон мы можем нанести им с тыла, поэтому они твердо решили с нами покончить, как только выпадет первый снежок. Мы ожидали их из Ковалевичей, а они подошли со стороны Красавщины, в сопровождении полицейских.

На следующий день каратели подошли к самому лагерю. Я вывел отряд из землянок, когда передовые разведчики-немцы показались в ближайшем кустарнике. Обходя лагерь зарослями, мы слышали, как они бьют по нашим пустым землянкам из автоматов. Уходить нам было некуда, и я водил бойцов вокруг покинутых землянок, стремясь запутать следы. Был еще путь на Липовед, но я не хотел наводить врага на базу Черкасова. Метрах в двухстах от лагеря, у подножья небольшой горушки, мы залегли и стали слушать, как смеются и гогочут фашистские молодчики, хозяйничая в наших землянках. «Вероятно, они сфотографировали нашу покинутую базу», — подумал я и при мысли о том, что эти фотографии будут помещены в их мерзких листках как доказательство «блестящих успехов» в борьбе с партизанами, стиснул зубы и дал себе слово как можно скорее показать на деле, что мы живы и продолжаем действовать. Еще когда мы строили свои землянки — знали, что жить в них мы можем до тех пор, пока не обнаружат нас фашисты. Обида была не в том, что мы оставили теплый угол, вышли полураздетые на мороз под открытое небо, — обида горькая и злая раздирала сердце потому, что враг не был наказан.

Но вот раздался треск, и высокий столб пламени поднялся над кустарником. Это каратели подожгли наши землянки. Затем раздалась команда: «Форвертс!» и немцы двинулись нас преследовать. Я приказал нескольким бойцам занять ямы от выкорчеванных пней в низине и обстреливать карателей, как только они покажутся, а основное ядро отряда отвел метров на двести дальше.

Прошло минут десять. Вот трое самых прытких из карателей выскочили на высотку. Один из них держал на сворке собаку. Залп — двое фашистов, мертвые, ткнулись в снег, третий выпустил сворку и, вопя, заползал, пачкая снег и тщетно силясь подняться. Пес с визгом кинулся прочь. Мои бойцы выскочили из ям и перебежали к нам. Застучали автоматы, рой пуль запел в воздухе, но враги больше не показывались из-за бугра. Прыть у них исчезла. Двоим карателям мы уже выдали деревянные кресты за их «подвиги». На душе у меня стало легче. Ребята тоже повеселели. Я тихонько поднял людей и повел их в глубь леса.

С полкилометра мы шли, даже не оглядываясь, потом я выбрал подходящее местечко и снова устроил засаду. Залегли. Карателей не было слышно, но мороз крепчал. Одежда наша не годилась для засад, и холод пробирал нас до костей.

Солнце уже садилось, когда вновь загремели выстрелы. Однако гитлеровцы не рисковали показываться. Стреляли наугад, ориентируясь на собачий нос. Впрочем, уцелевший пес стал тоже осторожней. Он делал стойку издалека и при первом же выстреле с нашей стороны быстро удирал обратно.

Темнело. Фашисты ушли. Но наутро они могли вернуться в удесятеренном количестве и попытаться окружить нас. Поэтому за ночь нам надо было уйти на такое расстояние, чтобы они не могли его покрыть и за несколько коротких зимних дней. Нужно было также предупредить комиссара и Черкасова о том, что произошло. Я не сомневался, что гитлеровцы раструбят по всей округе об «уничтожении крупного отряда партизан», а это могло внести дезорганизацию в работу наших людей.

Тщательно продумав маршруты, я поедал двух товарищей в Липовец, чтобы они известили Черкасова через группу народного ополчения, а одного бойца, который уже поморозил ноги в худых сапогах, отослал в Московскую Гору к Ермаковичу, Мы распрощались. Но прежде чем выйти на путь к Ольховому, куда я решил выводить людей, я около шести часов петлял с ними вокруг деревень Реутполе, Воблочье и Волотовка, как петляет старый заяц-русак, стремясь сбить с толку охотника, Это было с пятого на шестое ноября, самое тяжелое время для нас в тылу фашистских оккупантов.

В полночь, утомленные шестичасовым лазаньем по чащобе, мы вышли на дорогу к мосту через Эссу. Мороз забирал все сильнее, и луна стояла высоко в небе, окруженная сияющим кольцом. В ее свете мы увидели тела Захарова и Чапая. Захаров выше колен вмерз в реку. Чапай лежал на берегу, широко разбросав руки. Видно было, что они не дались живыми врагу. Нам нечем было вырыть им могилу, да и нельзя было задерживаться: у моста могла быть засада. Молча, без команды, все, как один, мы обнажили головы у их тел. Может быть, мне, как командиру, следовало что-то сказать в эту минуту прощания с боевыми товарищами, но слезы стояли в моих глазах и острая спазма сдавила горло. Молча надел шапку и тронулся в путь. Бойцы последовали моему примеру…

Мост перешли благополучно. Немецкий пост, очевидно, не выдержал двадцатиградусного мороза и ушел ночевать в ближайшую деревню. К рассвету мы вышли в когда-то непроходимое болото между Терешками и Островами; теперь, скованное льдом, оно было очень удобно для передвижения. Однако люди едва не падали от усталости, и даже наиболее крепкие бойцы начали надоедать вопросами, долго ли нам осталось итти. А я и сам не знал, что нас ожидало впереди и где нам удастся передохнуть. Нельзя было расслаблять волю людей ложными обещаниями, поэтому я резко отвечал, что итти будем столько, сколько потребуется.

Неподалеку от Стайска остановил отряд и выслал людей посмотреть, нет ли чего на плетне у дома Жерносеков. Бойцы вернулись и сказали, что ничего особенного нет, только торчит на колу большая глиняная крынка (нашли, мол, время сушить!). Значит, надо было итти дальше. Это был условный знак: в деревне немцы. Теперь вся надежда была на Кулундука. У него, в Красной Луке, если там не было карателей, можно было поесть и обогреться. Я осторожно вышел на дорогу, идущую от Стайска на Красную Луку. На ней ничего подозрительного не замечалось. Следы полозьев указывали, что кто-то дня два назад проехал из Красной Луки на Стайск. Отпечатки лап двух собак, бежавших сбоку повозки, выдавали путника: это мог быть только Кулундук. Но почему же нет обратного следа? Как мог так долго отсутствовать хозяин в такое тревожное время?

Подошли к хутору. Сразу все стало ясно. Обе семьи выселились отсюда и вывезли все имущество. Дом стоял без окон, такой же промерзший, как и все вокруг. Очевидно, Андрей вывозил отсюда остатки вещей и сена.

Надежда найти у Кулундука теплый приют для передышки не оправдалась. Топить хату без окон и дверей бесполезно. Но не все еще было потеряно. В сторонке стояла маленькая прокопченная баня. Мы набились в нее, затопили. Через час в ней стало дымно и тепло. Было уже три часа дня, а мы более суток ничего не ели, совершая свой непрерывный переход.

Отогревшись, бойцы пустились на поиски съестного. Одному из них удалось набрать с полведра мерзлой мелкой картошки. Ее немедленно начали печь. Я разрешил достать меду в одном из оставленных Андреем ульев. На обед каждому из бойцов досталось несколько картофелин величиной с грецкий орех и кусочек сотового меда. Картофелины проглотили мигом, но душистый тягучий воск жевали долго, выжимая из него мед.

К вечеру я послал несколько человек в Терешки за продуктами и инструментом для постройки землянок. Наутро бойцы пригнали корову, принесли ведро, несколько ложек, три буханки хлеба, соль, с пуд картошки, три лопатки, пилу, два топора, лом для постройки землянки.