Читать интересную книгу Соперник Византии - Виктор Алексеев

- Вот в этом ты мне подсобила. Возьми полушку и держи свой язык за зубами. Иначе я свершу, что сказала. А теперь ступай!

Княгиня резко схватила колокольчик:

- Малушу ко мне. Сию пору!

Малуша стояла перед княгиней, стройная, как тополек, кареглазая, с черными бровями вразлет и толстой светлой косой через грудь до пояса, но с тревожным ожиданием в глазах. В такие часы княгиня никогда ее не звала. Ольга даже залюбовалась ею, вспомнив, какова была сама. И подумала: что ж это я, старая ворона, проворонила такую красавицу, держала под боком, рядом с молодым сыном. Но грозно сказала:

- Что же ты, поганица, свершила? Как ты смела увлечь Великого князя в свои сети? Небось княгиней захотела стать?

Малуша так и рухнула на колени и возопила:

- Не виновата я, матушка, не виновата! Он взял меня и насытил меня, не виновна я, княгиня, не виновна!

- Небось сама любила? - с вызовом спросила Ольга.

- Любила и люблю, но не виновна!

Она действительно полюбила князя, но скрытой духовной тайной, а вот надо же теперь открывать эту тайну и ждать наказания за нее.

- А ты не знала, что у князя есть законная жена и двое детей? Да как ты себе это позволила?

- Да я бы никогда это не позволила, это он позволил.

- А ведь ты только что сказала, что любила его?

- И люблю! - твердо ответила она. Вдруг встала с колен, тыльным рукавом вытерла слезы, поправила платье и гордо заявила:

- Любила и люблю! Вели меня, матушка, в прорубь!

- Ах ты, поганка, я ребенка моего сына велю в прорубь?

Такого оборота дела Ольга просто не ожидала, но и такого противостояния тоже. Теперь перед ней стояла не жалкая рабыня, послушная и готовая угождать, а женщина, которая ради своей любви готова на жертву. Княгиня подошла к окну и, глядя на холм, где высился бог Сварог рядом с Перуном и Макошью, подумала, что во всем виноваты они, разрешившие мужам иметь по несколько женщин. Таков и ее сын, неразборчив и своеволен. Но надо придумать такое, чтобы Малуша не совершила необдуманный поступок и не сгубила себя с ребенком. И выяснить надо еще одно.

- Какому богу молишься? - после продолжительного молчания спросила Ольга. Малуша молчала, теребя концы косы.

- Какому богу молишься? - снова спросила княгиня.

- Мне, рабыне Божьей, - молвила она, - не дозволено произносить имя Божье всуе.

- Ну что ж, тогда иди и ждй моего решения.

Как только ушла Малуша, княгиня вызвала дворского:

- Разыщи Доброту [95] , что брат Малуши, и зови ко мне.

Как только появился Доброта, княгиня подошла к нему близко и, глядя в глаза, спросила:

- Какому Богу молишься, сотник?

- Как какому, кому все: Сварогу, Велесу, Макоши...

- А какому богу молится Малуша?

- Как какому, тем же... - Доброта замялся и добавил: - В детстве она была девчонкой в себе, тихая, такая ласковая, на молебны всякие не ходила, капища боялась... А что?

- Ничего, - резко оборвала княгиня. - А почему ты, княжий раб, не сказал мне, что сестра твоя непраздна от князя?

Доброта разинул рот, развел руками и опустился на колени:

- Не ведал, матушка! Откуда мне ведать, коль все время при деле. И она ничего не говорила. Видимся недолго, и я ничего не заметил.

Княгиня махнула рукой:

- Куда уж тебе заметить. Вы видите тогда, когда пузо на нос полезет. Так вот, Доброта, завтра на моей старой повозке повезешь сестру свою в мой домен, в Ботутину Весь, что на реке Череха.

Ольга подошла к столу, подвинула к себе накрахмаленную салфетку, взяла кисточку, макнула в краску, что помещалась в квадратном сосуде, и аккуратно вывела три слова: «Ботутино, Малуше, Ольга».

Сложила салфетку и вручила Доброте:

- Передай старейшему Хвору, что я отдаю село на кормление Малуше. А тебя зарекаю - родит Малуша кого, княгиню али князя, тут же вестовым доложить мне. За жизнь княжеского дитя отвечаешь ты головой. Ты понял, Доброта, что я тебе доверила, али повторить?

- Я все понял, государыня.

- А теперь ступай, и чтоб завтра вас здесь не было!

Святослав вошел к матери со словами:

- Я всегда понимал, что христиане только на словах благодетели. А на деле они коварны и лукавы... Ты со своей христианской добродетелью, а по сути глупостью, хочешь заставить меня лишиться собственного ребенка. Ты куда отправила Малушу, куда спрятала?

Святослав выглядел решительным и настойчивым. Ольга выпрямилась от шитья и, глядя на сына, осуждающе сказала:

- Это что? Вместо приветствия матери ты пришел с хулой?

- Не с хулой, просто ведомо мне знать, куда ты отправила Малушу.

Ольга подошла к окну, и снова в глаза бросился идол Сва-рога, которого она уже принимала как чучело, как выставленное людское пугало.

- Так что же такое христианская глупость? - задумчиво сказала она. - То, что я оберегаю твое княжеское имя от людского злословия? Мой сын, Великий князь Руси, должен быть почитаем и смердами, и холопами, и рабами, а особо людьми именитыми. Ты на виду у всех. Ты - закон и порядок! И, глядя на своего князя, будут они заводить в свою семью наложниц? Но, пока я жива, буду блюсти твою честь и свою.

Ольга отвернулась от окна с видом идола и продолжила:

- Малуша из моей челяди, а захотела стать княгиней. А сам ты думал, что творил? И это рядом с Прекрасой и сыновьями своими? Уж если ты язычник, то заводи себе наложниц не в княжеском доме на погляд всем. И будет она тут пребывать со своим пузом на срам божий. И будут люди злословить на род княжеский.

Святослав пытался что-то сказать, видимо, возразить, но Ольга подняла руку, присела и, уже понизив тон, продолжила:

- Отправила я ее от глаз моих и людских подалее, в домен свой, в село Ботутина Весь на кормление. Село зажиточное, и братца ее Доброту приставила к ней, чтоб заботился о сестре и княжеском дитяти. А как родит, возверну обратно.

Выйдя от матери, Святослав прежде подумал, что удалила она Малушу от него. Далеко домен матери, возле Плеско-ва. Пусть рожает, а там видно будет.

5. Византия. Стратегия Никифора Фоки

Когда Роман II, выполняя предсмертное напутствие отца, Константина Багрянородного, дал Никифору звание магистра и сделал его доместиком Азии, передав восточные войска в его управление, и пожаловался на то, что они терпят поражения от арабов, полководец сначала принялся за перестройку армии. Он обратил внимание на дисциплину в армии, привел в порядок старый легион и учредил новые упражнения. Занимался военным делом во всех родах войск. Заставил солдат при громе бубнов и при звоне кимвалов, которые обозначали определенные действия подразделений и армии, прыгать на коней, стрелять в цель из луков и ловко бросать копья. Рассказывают, что во время похода один легковооруженный воин, утомленный трудным путем, сбросил свой щит с плеч на дорогу. Никифор, проходя мимо, увидел этот щит и приказал его поднять. Придя на место отдыха, он распорядился узнать, у кого под началом этот воин. Когда его нашли, командующий обратился к воину:

- Говори, презренный, если бы случилось неожиданное нападение неприятеля, как бы ты защищался и поражал врага, бросив щит свой на дороге?

Воин в страхе ничего не мог ответить. Тогда Никифор приказал его начальнику прежде высечь воина, а потом, отрезав нос, водить напоказ всему войску. Начальник из жалости или вследствие подкупа не исполнил приказание. На другой день или спустя несколько дней Никифор, осматривая войска, увидел провинившегося и не наказанного. Он подозвал начальника и грозно приказал за неисполнение дисциплины наказать обоих. Тем самым заставил все войско беречь оружие и за невыполнение приказаний страшиться суровой кары.

Для глубоко верующего христианина стратегией Никифора стало уничтожение мусульман. Арабские, сирийские, армянские летописцы почти в один голос заявляют, что Никифор Фока стал грозою для мусульман. Тактикой его войны стало постепенное обескровливание городов и крепостей, лишение их продовольствия. Вначале он нападал на селения, снабжавшие города, уводил жителей и скот, а когда подходило время уборки хлеба и жатвы, опять выступал в поход, сжигая все вокруг и тем самым обрекая жителей городов и крепостей на голодную смерть. И не переставал делать это из года в год, пока не заставляла их нужда отдать город, а обессиленных брал штурмом. Таким способом он овладел границей с Сирией, а потом Месамбринской границей, уводя в плен жителей тысячами и погубив многих.

Так Никифор Фока покорил более шестидесяти городов, а в Сирии остался незавоеванным только Дамаск, но это было делом всего нескольких месяцев, которых не хватило полководцу.

Если на востоке стратегия Никифора приводила от одной победы к другой, подчиняя города, и целые территории отходили во владения империи, то на западе, казалось, происходило все наоборот. Сицилийский поход, снаряженный Никифором в 966 году, окончился полным поражением византийцев на суше и на море. В этом же году обострились отношения и с Болгарией. После смерти жены болгарского царя Петра Марии, когда послы приехали в Константинополь за установленной ежегодной данью, которая стала называться приданым византийской принцессе, Никифор Фока взорвался: