Идет январь 1942 года. Мы, как и прежде, выполняем самые различные задания высшего командования: бомбим железнодорожные станции, аэродромы, укрепленные районы, штабы противника. Зачастую прокладываем маршруты по картам к местам, хорошо знакомым большинству летчиков. Нет, не потому что мы вылетали туда для бомбометания и раньше, в первые дни войны, нет. До боли знакомые места. Родные! В мирное время мы поднимали с этих взлетных площадок свои самолеты. Орел, Брянск, Харьков, Курск, Витебск... Родные города! Но сейчас их аэродромы занял враг и совершает пиратские налеты на передний край наших войск, на крупные и мелкие населенные пункты. С железнодорожных станций этих городов на фронт отправляются эшелоны с живой силой и техникой фашистов. И мы бомбили их, бомбили нещадно.
Одновременно радиус действия нашей дальнебом-бардировочной авиации расширялся. Мы летали до берегов Балтики. Наносили бомбовые удары по военно-морским базам противника. И такие полеты мы совершали с большой радостью. И не только потому, что использовали нас по профессиональной принадлежности, как дальников. А больше от сознания того, что фашистам хорошо дали под Москвой, и мы уже можем действовать не как фронтовая авиация, а имеем возможность трясти их тылы поглубже.
Теперь мы не были такими беззащитными, как в первые дни войны. Наши аэродромы прикрывали истребители и зенитные батареи. Пролеты через линию фронта нередко «проталкивались» «ястребками». Это сократило наши боевые потери. Однако на дальние расстояния бомбардировщики по-прежнему вылетали одни, без прикрытия. И чаще ночью. Мы научились воевать. Возвращаясь с боевого задания, мы, как говорится, по полочкам раскладывали все детали полета, оценивали и анализировали свои действия, выуживая из массы впечатлений самое важное, необходимое в бою, и постепенно приводили все это в стройную систему.
Чтобы не быть сбитыми своими же истребителями или зенитчиками, разработали условные опознавательные знаки — «свой самолет». Правда, эти знаки через некоторое время расшифровывал враг и мог использовать их в своих целях. По мы не терялись. Во-первых, меняли знаки опознавания, а во-вторых, сами пытались изучать повадки фашистских летчиков, распознавать их условные сигналы и знаки. Это нам удавалось, и мы часто, обманув фашистов, бросали им на головы бомбы или обстреливали из пулеметов. Пока противник приходил в себя, успевали уйти далеко.
Особенно любил охотиться за фашистами экипаж Василия Соловьева Он часами ходил ночью вокруг затемненного вражеского аэродрома, выжидая, когда гитлеровцы начнут работать, то есть взлетать и садиться, для чего им необходимо будет зажечь огни на аэродроме, включить опознавательные знаки на самолетах. Этого только и ждал Василий со своим экипажем. Выбрав удобный момент, он стремительно набрасывался на обнаруженную цель, нанося по ней удар бомбами и бортовым оружием. Так Соловьев поступал часто. Мы говорили ему:
— Вася, смени пластинку, иначе немцы подкараулят тебя и собьют к чертовой бабушке.
Всегда жизнерадостный Соловьев только улыбался в ответ: ничего, мол, не случится, я их уже научился обманывать. А потом, посерьезнев, говорил:
— Один к десяти будет. Пока они меня собьют — сами десятерых недосчитаются!..
Смелый, отчаянный парень был Василий Соловьев! Был... А кто от гибели застрахован?..
Вместе с тем у нас ставился вопрос о сокращении до минимума боевых потерь личного состава. Наш командир подполковник Н. В. Микрюков, сменивший Н. И. Новодранова, ушедшего на дивизию, большое значение придавал тактике действий бомбардировщиков как в одиночных полетах, так и в групповых. После выполнения боевого задания он лично принимал доклад каждого экипажа. Затем собирал нас всех вместе. Своими впечатлениями о полете, наблюдениями, предложениями делились не только летчики и штурманы, но и радисты, стрелки.
И вот однажды на одном из таких разборов я предложил увеличить бомбовую нагрузку на самолет. Вначале это не получило почти никакой поддержки других летчиков.
— Не оторвется машина.
— И так еле тянет на взлете.
— Движки слабы, — один за другим высказывались пилоты.
Но я стоял на своем:
— Взлетим и отбомбимся!
— Почему так уверен? Рассчитывал? Пробовал? — сыпались вопросы.
Конечно, об этом я много думал вместе с экипажем, но расчетов, само собой, никаких не было.
Вот чувствую, что взлетим, — единственное, что отпил я товарищам.
Командир полка, посоветовавшись с инженером, разрешил мне провести эксперимент.
— Смотри только... — напутствовал подполковник Микрюков. — Эксперимент — хорошо. Но и осмотрительность не помешает.
Наш бомбардировщик вырулил на старт с бомбовой нагрузкой на 500 килограммов больше, чем на других самолетах. Смотреть необычный взлет пришли многие. На старте стояли инженеры, техники, штабные офицеры — всем хотелось видеть, где и как оторвется самолет от взлетной полосы. Конечно, споры разгорелись с новой силой. Но нам было не до этого. Нам нужно взлететь, и это в считанные минуты все решит.
Получив разрешение на взлет, я вывел двигатель на форсированный режим работы и, удерживая самолет на тормозах, глянул на приборы, контролирующие работа двигателей. Отклонений стрелок приборов от нормы не было, и я отпустил тормоза. Хотя в этот момент тяга воздушных винтов была максимальной, хоть самолет и дрожал от ревущих двигателей, однако скорость на разбеге нарастала медленно, особенно в первой половине. Самолет как бы нехотя катился по взлетной полосе, и казалось, что он никогда не наберет скорость, нужную для отрыва от земли. Но это только казалось. Нужны терпение, выдержка.
Вот уже машина пробежала больше половины взлетной полосы, а скорость еще мала. Еще несколько секунд, и мы проскочим рубеж, обозначенный флажками, где нужно принимать немедленное решение — продолжить взлет или прекратить его. И этот рубеж пройден. Теперь же, если попытаться прекратить взлет, машину остановиться невозможно, она по инерции выкатится за пределы взлетного поля, а там... удар о препятствия, пожар и взрыв бомб. Такой риск сопутствует каждому взлету тяжелого бомбардировщика, груженного бомбами. Мы к этому привыкли. Но сегодня взлет особенный. Я крепко сжимал штурвал, будто хотел всю свою силу отдать машине, и она как бы поняла это, почувствовала. Наш самолет продолжал разбег. И наконец нужная скорость для отрыва достигнута. Мы в воздухе!
Это ощущение радости победы при взлете было для нас столь велико, что я даже забыл обо всем, что происходило дальше. Сейчас даже не могу припомнить точно, куда мы летели, какое задание выполняли, на какой объект сбросили бомбы. И это был не спортивный азарт, а большая, невыразимая радость от того, что теперь в каждый полет мы сможем брать больше смертоносного груза для уничтожения врага.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});