Как жить, если солнечный свет однажды брызнул в глаза темнотой?
Однажды, а кажется — навсегда.
«Надо всегда выходить победителем!»
Вот как…
Андрей даже поморщился от сказанных когда-то слов. В конце концов, никому нет дела — победитель ты или только делаешь вид. Человек, который все это время с тобой, не перестанет быть рядом, если ты окажешься побежденным. Даже если ты признаешь, что побежден и будешь выглядеть соответственно. Человеку на это плевать. Ему бы только остаться рядом.
Вот как…
Сто лет назад, кажется, его выгнали с работы. С престижной, высокооплачиваемой и очень перспективной. С нелюбимой работы. Он здорово переживал и даже не брился несколько дней подряд — верный признак того, что его чувства в смятении. Он оказался ненужным, у него не было «лапы», но были большие амбиции. От него просто избавились. Андрей хотел что-то кому-то доказывать. Хотел разозлиться и показать, какой он на самом деле крутой. Но почему-то забился в нору и несколько дней не брился. Слонялся по квартире, шипел на Дашку, зачем-то пересчитывал деньги в кошельке. Работу он, конечно, найдет. Но сейчас-то его обошли, переиграли, попросту удалили с поля за профнепригодность. Собственные переживания еще больше унижали его. От Дашки он не дождался ни жалости, ни поддержки. Она только сказала: «Все к лучшему! Даже то, что ты воспринимаешь это как оскорбление!»
Ее слова, ее будто бы неучастие оказались лучше любой поддержки. Это он позже понял. И понял еще одно — они осознавали друг друга лучше, чем самих себя.
Значит, сейчас Дашке просто невыносимо.
Некоторое время она возилась, замешивая тесто и слушая, как прорастает в сердце надежда. Но еще быстрее рос страх, будто мистический, ужасающих размеров ядовитый сорняк опутывал разум и душу, сковывал тело.
Звякнула ложка, ударившись об пол.
Блюдо с тестом выпало из рук.
Нет, это невозможное что-то.
Дашка села возле телефона, тщательно протерла его фартуком, подняла трубку, послушала ровные гудки. Часы на кухне показывали, что Андрей уехал минут двадцать назад. Пускай полчаса. Что он мог успеть за полчаса?
Она все-таки набрала его номер.
— Я еще в дороге, — спокойно ответил муж, — сейчас могут быть пробки, так что ты не волнуйся.
Какие пробки в первом часу ночи? Какое волнение?
Ее колотит всю. Но она не волнуется, нет, просто ждать невозможно. Ждать и представлять, где сейчас Степка и как с ним там обращаются. Ждать и слушать, как в голове постукивают молоточки, будто гонят куда-то, торопят, намекают, мол, не сиди на месте, квашня!
А еще пробки, да? В первом часу ночи… Кто его знает, может, он в аварию попадет и не успеет позвонить Дашке, сказать, где прячут их сына. Или Степку перевезут куда-нибудь, а Комолов не узнает. Или денег пожалеет. А вдруг они деньги возьмут, а Степку не отдадут?
Да что же делать, господи?!
Поглаживая телефонную трубку, Дашка снова позвонила мужу.
— Все в порядке, — терпеливо ответил он, — еду, скоро все решится, так что не переживай. Уже скоро, правда, Дашут. Как там пицца? — И добавил: — Я люблю тебя. Все будет хорошо.
Все будет хорошо, и Степка скоро будет дома. Как бы дожить… Да, пицца, надо с ней что-то делать, вряд ли сын обрадуется тесту на полу. Все замесить снова и придумать начинку помудрее. Грибы с сыром и луком, морковку тушеную с хреном, и эту… как ее… селедочку. Ага, Степка обожает селедку. Не особо это мудро, правда, всякие там морковки и грибы с сыром. Да и селедку, пожалуй, хрен положишь в пиццу. Лучше пиццу отдельно, селедку отдельно — например, в салате. Или просто под лучком.
— Андрей, — позвала Дашка, снова набрав мобильный мужа, — как ты думаешь, салат с селедкой сделать или одну ее положить?
— Куда положить?
— На тарелку.
— А пицца?
Дашка ответила, что пицца тоже будет. Все будет — и пицца, и селедка, и салаты, и Степка, возбужденно чавкающий и от наслаждения похрюкивающий, прямо как отец.
Нет, руки не держали нож. И блюдо проклятое все падало и падало.
Надо ехать. Вдруг Андрей не справится сам, да и сбережения у Дашки кое-какие имеются, если он сам быстро не найдет нужную сумму. Опять же поговорить она может, с этими ублюдками лучше поласковей говорить, а Комолов так не умеет. Начнет орать, они разозлятся…
Нет, Дашка орать не станет. Она их уговорит, и Степку отпустят домой. Потом, все вместе, они приготовят пиццу с мудрой начинкой и селедку под шубу закатают. Вместе у них вкуснее получится.
Даша выбежала из кухни и помчалась к себе в комнату. Скинув халат, она натянула джинсы, свитер и снова понеслась вниз. Стала искать в недрах обувной полки кеды. И тут зазвонил телефон. Она опрокинула на себя кучу обуви, споткнулась о Степкин ботинок, набила шишку собственной шпилькой и, кряхтя, добежала до аппарата.
Несколько секунд она могла только загнанно дышать в трубку.
На том конце провода кто-то угрожающе дышал. Дашка выпалила скороговоркой:
— Алло! Говорите! Вы по поводу Степки? Ну, говорите же!!!
Только гудки. Волоча за собой ушибленную ногу, она вернулась к обуви.
Они ее нарочно мучают, эти сволочи. Проверяют, дошла ли до кондиции, готова ли принять все их условия. Она все понимает, все.
И на все готова, черт подери!
Телефон зазвонил снова.
Что им сказать?! Как объяснить этим гадам?!
А что, если звонит Степка? Вдруг ему разрешили позвонить?!
Последняя мысль настигла ее уже на бегу. Черт подери этого размашистого архитектора, который спланировал им огромный, гулкий холл. Будто задумывалось бегать здесь стометровки.
Дашка затормозила пятками, подлетая к телефону, и схватила трубку. Та едва не выскользнула из потных пальцев.
— Алло? Алло? Говорите!
Все так же натужно молчали на том конце провода.
Господи, она не видела сына целых два дня! Не видела и не знала, что с ним! А эти ублюдки на том конце провода…
Дашка топнула ногой:
— Да что же вы молчите!!!
— Даш, это ты, что ли? — услышала она нерешительный голос Кирилла. — Я тебя не узнал, у тебя какой-то голос странный. Я думал, что вы домработницу наняли, может…
Дашка прислонилась к стене, оттирая пот со лба, отдышалась.
— Ты куда пропала, чего молчишь?
— А что тебе сказать?
— Ты как вообще? Твой муж не слишком буйствовал?
Даша мрачно усмехнулась:
— А что, ты напугался? Я-то привыкла давно, мы все-таки столько лет прожили, его буйства меня не страшат. А вот тебе, наверное, пришлось трудно.
— Даш, я понимаю, ты решила, что я струсил, но я не струсил, — зачастил Кирилл и, набираясь уверенности оттого, что Дашка продолжает внимательно слушать его, продолжал: — Я просто посчитал недостойным возиться с ним, с этой обезьяной невоспитанной. Ты же видела, как он налетел. Думает, что пистолетом можно все решить.
— А что? Нельзя?
— Даш, у тебя ехидный какой-то тон. Ты издеваешься? Ты думаешь, что я не защитил тебя и, значит, можно теперь надо мной издеваться?
— Господи, да ничего я не думаю, — вздохнула она.
И разговор этот утомлял, и голос был уже не противен, а совершенно безразличен ей. Только хотелось понять, какого хрена она потратила на этого слизняка несколько месяцев своей жизни? Что она приняла в нем за шарм, мужественность, сексуальность — неужели только его внешний павлиний вид так поразил ее воображение? Дашка никогда не отличалась особой фантазией, и сейчас ей казалось невозможным, что она приукрасила действительность до такой степени.
— Даш, что со Степкой? — осторожно спросил Кирилл.
— Не твое дело! — отрезала она и поднесла палец к рычажку, но передумала, не нажала. Все-таки хотелось узнать, что надо слизняку. Суслику, вот как. Что, на самом деле, ему было нужно?
— Чего ты орешь? — знакомым увещевательным тоном произнес он. — Я ведь не железный, я переживаю. Как ты там? Ты одна?
— Ты что, хочешь приехать?