еще не кончено и что от них требуются новые усилия для прочного утверждения свободы Италии. К этому же самому внушению прежде всего обращается и Гавацци. Он очень искусно затрагивает чувство своих слушателей, указывая им на братскую помощь, полученную ими самими от прочих сынов Италии, и затем убеждает их в необходимости продолжать до конца борьбу за свободу, помогая освободиться тем, которые еще остаются в порабощении. Но так как неаполитанцы вследствие долговременного угнетения сделались очень недоверчивыми к самим себе и вследствие того, как всегда бывает, довольно равнодушными к тому, что не прямо их касается, – то Гавацци с особенною настойчивостью толкует им о том, какая великая сила заключается в единстве, каким образом разделение может сделаться препятствием к успеху и погубить даже то, что приобретено. Оратор заклинает своих слушателей приняться за дело самим, не надеясь на помощь со стороны, и считать за
свое дело – дело всей Италии, а не одного Неаполя или Сицилии. Наконец, он указывает даже на средства, которыми можно постоянно поддерживать в народе бодрость и деятельную любовь к свободе; говоря об этих средствах, Гавацци обращается к женщинам, к священникам, к газетам. Заключение его речи составляет нечто вроде славословия единству Италии, Гарибальди и Виктору-Эммануилу.
Таков состав первой речи Гавацци, которой начало перевели мы выше. Увещания его нередко переходят в обличения, и тут он восстает всего более против недостойного духовенства и против папы-короля: предмет, как видим, опять-таки первой важности, вполне заслуживающий, чтоб им заняться в самой первой проповеди, обращенной к освобожденному народу в Неаполе. Но как в этом случае, так и в других Гавацци отличается удивительным искусством говорить народу истинную правду, не раздражая его страстей. Стоит прочесть, например, как он доказывает неаполитанцам, что они ничего не могли бы сделать одними собственными силами, без других итальянцев, и что потому опыт, справедливость и благодарность требуют, чтобы и они в отношении к другим действовали так же, как другие для них. Сказавши, что «единство мысли и действий составляет для них долг благодарности и что его требуют как их интересы, так и необходимость», оратор продолжает:
«Несколько месяцев тому назад я слышал уже о революционном движении, возникавшем в Неаполе; потом восстание явно произошло в Сицилии. Скажем откровенно: Сицилия восторжествовала ли одними собственными силами? Ясно, что нет. Движение сицилийское было горячо, благородно, сильно, готово на всё, до излияния последней капли крови; но, будучи одни, герои сицилийские изнемогли бы пред организованной силой ненавистного Бурбона! И вы сами, дети Везувия, хотя вы выстрадали всё, что только душа, сердце и тело человеческое могут выстрадать при гнусном правительстве, справедливо названном “отрицанием Бога”, то есть правительством сатаны, воплощением самой геенны в образе Фердинанда и Франциска, – вы сами могли ли бы одни совершить ваше законное мщение? Могли ли бы вы одни низвергнуть престол этого демона и избавиться от ненавистного ига разбойников и палачей?.. Нет… Кто принес торжество сицилийскому восстанию? Кто увенчал триумфом неаполитанскую революцию? Человек… нет – ангел, посланный от Бога, герой Гарибальди (в толпе: “Viva Garibaldi!”). Без Гарибальди страна Обеих Сицилий до сих пор еще находилась бы в цепях. К нему, к нему обращается признательность сердец наших. Да здравствует Гарибальди! (Толпа несколько раз повторяет тот же крик.) А кто сопутствовал Гарибальди в его сицилийской экспедиции? Кто сопровождал его через Калабрию до самого Неаполя? Молодежь итальянская… из всех итальянских провинций, не исключая ни одной… Они услышали – эти храбрые юноши – стоны страдальцев, клики восстающих, и они пожертвовали по большей части своим спокойствием, своими удовольствиями, цветом своей юности, богатством, удобствами, роскошью, развлечениями… Они бросились на призыв Гарибальди, имея в виду – не награды, не почести, не места, а страдания, изнурения, недостатки… И они восторжествовали! От высадки в Марсале до въезда в Неаполь поход нашего Гарибальди был постоянным триумфом… И он всегда будет торжествовать, потому что в его лице выходит на битву сама храбрость, честь; справедливость, одним словом – дело Божие, – так как дело народа есть дело Божие! Да, Бог всегда дает победу своему посланнику! (Рукоплескания.)
Ну, так вы видите, – все части итальянского нашего отечества выслали вам избавителей, и с их помощью ваши либеральные люди и ваша национальная гвардия могли произвести чудеса храбрости… Это освобождение, пришедшее для вас из других итальянских земель, налагает на вас священнейший долг благодарности. Вы не можете отплатить этот долг – ни стихами, ни песнями, ни музыкой, ни спектаклями, ни балами, ни праздниками, ни обедами… Нет, вы его выплатите – легионами, ружьями, лошадьми и пушками; выплатите, сражаясь сами, в свою очередь, за остальные итальянские земли, еще находящиеся в порабощении (“Брависсимо!.. Viva Italia!”)… Кто сражался за вас – требует теперь, чтобы и вы сражались за него! Прислушайтесь к выговору волонтеров, которыми полон теперь ваш прекрасный город: вы без труда узнаете в них пьемонтцев, генуэзцев, детей этих счастливых провинций, свободных со дня конституции Карла Альберта. Если бы они сказали себе: “Вот уж двенадцать лет, как мы наслаждаемся свободой; что нам за надобность жертвовать собою для сицилийцев и неаполитанцев?” – вот у вас бы и не было помощи пьемонтцев и генуэзцев!.. А вы слышите их выговор… Вы слышите также этих ломбардцев, романьолов, тосканцев, сделавшихся свободными после присоединения их провинций к новому Итальянскому королевству. Если б они сказали себе: “Мы теперь соединены с Пьемонтом, мы пользуемся итальянской свободой, нам нечего хлопотать об освобождении Неаполя и Сицилии”, – тогда имели ль бы вы их помощь?.. А венецианцы? Прислушайтесь к их акценту, или лучше – к нескольким акцентам волонтеров этой бедной, злосчастной, измученной, умирающей, но всегда благородной и великодушной Венеции. “О, я еще до сих пор в цепях, – взывает она к вам, – я терзаюсь под игом австрийца… но при всем том я посылаю цвет моей молодежи на освобождение Неаполя и Сицилии, чтобы Сицилия и Неаполь, в свою очередь, пришли освободить во мне бедную мученицу, некогда царицу Адриатики!” (В толпе восторженные клики за Венецию.)
Итак, по чувству признательности необходимо соединиться всем в одном национальном чувстве… Анаше национальное чувство заключается в этом лозунге: Италия – свободная от Альп… не до Адриатики, но от Альп до Лилибея… Вся, вся, вся… независимая от иноземцев, кто бы они ни были… (Рукоплескания.)
Впрочем, если бы признательность и не говорила в сердцах всех, то интерес нам скажет то же самое. Интерес-то уж всякий соблюдает… Фома Аквинский говорит, что без интереса мы даже и Бога не любили бы.