Читать интересную книгу Дорога перемен - Йейтс Ричард

— Ой, смотрите, радуга! Нет… показалось… но такое прелестное солнышко! Может быть, все вместе прогуляемся?

— Вообще-то вы все точно обозначили, Джон, — сказал Фрэнк. — Я абсолютно с вами согласен. Мы с женой оба согласны. Вот почему осенью я ухожу с работы, и вот отчего мы уезжаем.

Джон недоверчиво переводил взгляд с Фрэнка на Эйприл и обратно.

— Вот как? Уезжаете? Погодите, она ведь что-то говорила… Вы уезжаете в Европу, да? Ага, вспомнил! Она еще удивлялась и сказала «очень странно». — Внезапно Джон заржал так, что, казалось, рухнет дом. — Ну что, мам? Все еще «очень странно»? А?

— Тихо, тихо! — из угла подал голос мистер Гивингс. — Успокойся, сынок.

Джон не обратил на него внимания.

— Вон оно как! — орал он. — Готов спорить, весь этот разговор кажется тебе очень и очень странным, да, мам?

Все уже так привыкли к веселому щебету миссис Гивингс, что слегка оторопели, услышав ее напряженный, булькающий шепот.

— Пожалуйста, прекрати, Джон, — прошипела она, глядя в венецианское окно.

Говард поднялся и через всю комнату прошаркал к жене. Он протянул к ней руку в пигментных пятнах, но потом, видимо, передумал, и рука безвольно упала. Глядя в окно, они стояли рядом и вроде бы перешептывались. Лицо Джона лучилось остатками веселья.

— Слушайте, может, нам и вправду прогуляться? — неуверенно спросил Фрэнк.

— Да-да, пойдемте, — поддержала Эйприл.

— Знаете что, — сказал Джон, — давайте прогуляемся втроем, а предки подождут здесь свою радугу. Всем будет свободнее.

Он подскочил к стеллажу за своей кепкой, а потом вдруг дернулся к родителям, и кулак его быстро описал в воздухе широкую дугу, собираясь приземлиться на плечо миссис Гивингс. Говард испуганно сверкнул очками, ибо не успевал предотвратить удар, которого, впрочем, не последовало: кулак лишь ласково чиркнул по одежде.

— Пока, мам. Будь всегда такой милой.

Пригретые солнцем деревья курились, умытая дождем земля источала бодрящий аромат. Чета Уилер и их гость, расслабленные неожиданным чувством товарищества, гуськом пробирались между деревьев; от легчайшего прикосновения склоненные ветки окатывали дождевой капелью, сучки в сверкающей коре норовили оставить на одежде грязный след. Миновав рощицу, компания вышла на задний двор. В основном говорили мужчины; Эйприл взяла Фрэнка под руку, он заметил в ее глазах огонек восхищения.

Похоже, гостя не интересовала практическая сторона европейского плана, но он засыпал супругов вопросами о причинах отъезда; когда Фрэнк сказал что-то о «безнадежной пустоте здешней жизни», Джон ошеломленно замер.

— Ну вот, слово найдено, — сказал он. — Безнадежная пустота. О пустоте рассуждает до черта людей; когда я работал на побережье, все только о ней и говорили. Ночь напролет разговоры о пустоте. Однако никто ни разу не сказал «безнадежная», на это мы не осмелились. Наверное, требуется определенное мужество, чтобы увидеть пустоту, но несравнимо большая отвага нужна, чтобы понять ее безнадежность. И когда поймешь, ничего другого не остается, как сваливать отсюда. Если есть возможность.

— Наверное, — сказал Фрэнк. Он вновь ощутил неловкость и решил сменить тему. — Я слышал, вы математик?

— Ошибочные сведения. Одно время был преподавателем, вот и все. Теперь это в прошлом. Знаете, что такое лечение электрошоком? За последние месяцы я прошел тридцать пять… нет, тридцать семь… — Джон тупо уставился в небо, припоминая число. Только сейчас Фрэнк разглядел, что складки на его щеках — это шрамы от хирургического ланцета, и все лицо его изрыто застарелыми рубцами. Видимо, когда-то оно было сплошь в фурункулах. — …Тридцать семь сеансов. Идея в том, чтобы вытряхнуть из башки все эмоциональные проблемы, но в моем случае эффект был иной — вытряслась на фиг вся математика. Подчистую.

— Какой ужас! — ахнула Эйприл.

— Ай-ай-ай, какой ужас! — бабьим голоском передразнил Джон и вызывающе ухмыльнулся. — А почему, собственно? Потому что математика «интересная»?

— Нет, потому что электрошок — это, наверное, страшно, и ужасно забыть то, чего забывать не хочешь. А математику я считаю очень скучной.

Джон смерил ее долгим взглядом и одобрительно кивнул.

— Мне нравится ваша жена, Уилер, — объявил он. — Она похожа на женщину. Знаете, в чем разница между женщиной и дамочкой? М-м? Намекаю: дамочка громко не смеется и выбривает подмышки. Вот старушка Хелен — вся из себя дамочка. За все время женщин я встречал раз шесть, и, по-моему, одна из них ваша жена. Если вдуматься, это логично. Потому что вы кажетесь мужчиной. А их тоже не так много.

Украдкой наблюдая из окна, миссис Гивингс не знала, что и думать. Она все еще переживала шок от начала визита, которое превзошло самые худшие опасения, но должна была признать, что Джон редко выглядел таким счастливым и раскрепощенным, как сейчас, когда расхаживал по заднему двору Уилеров. Что еще удивительнее, супруги тоже казались вполне довольными.

— Похоже… он им понравился, как ты считаешь? — спросила она мужа, который проглядывал «Санди таймс», найденную в гостиной.

— Угу. Не нужно так нервничать, Хелен. Когда они вернутся, ты расслабься и дай им поговорить.

— Да, верно. Ты прав. Так и сделаю.

Так она и сделала, и вышло хорошо. В последний час визита, когда все, кроме Джона, выпили еще по бокалу вина, миссис Гивингс не сказала ни слова. Они с Говардом благопристойно отступили на задний план и лишь прислушивались к спокойной беседе молодежи, в которой голос Джона звучал не резче других. Молодые люди вспоминали детские радиопередачи тридцатых годов.

— Ну как же, Бобби Бенсон, — говорил Фрэнк. — «Бобби Бенсон с Овсяного ранчо», он мне очень нравился. Кажется, он появился еще до «Сиротки Энни».

— А еще были «Джек Силач», — вспоминала Эйприл, — «Тень» и еще волшебные приключения… что-то про пчелу… «Зеленый шершень»!

— Нет, «Зеленый шершень» был позже, — возражал Джон. — В сороковых его еще передавали. Я говорю о давнишних программах, тридцать пятого, тридцать шестого года, вот таких. Помните, была одна постановка о флотском офицере? Как же его звали?.. Она выходила как раз в это время, по будням.

— Да-да, — кивала Эйприл. — Сейчас… Дон Уинслоу!

— Точно! Дон Уинслоу, морфлот Соединенных Штатов!

Тема была слегка неожиданной, но собеседники явно получали от нее удовольствие; их легкий ностальгический смех, вкус золотистого хереса и золотистые солнечные зайчики на стенах, живые тени листвы и веток, потревоженных ветерком, наполняли душу радостью.

— Все было так чудесно! — сказала миссис Гивингс, когда настало время уходить.

На секунду она испугалась, что Джон окрысится и скажет какую-нибудь гадость, но тот смолчал. Он долго жал Фрэнку руку, а потом на аллее компания распрощалась, хором сожалея о краткости встречи, желая друг другу всего хорошего и обещая скоро увидеться вновь.

— Ты был великолепен, — сказала Эйприл, когда машина Гивингсов скрылась из виду. — Как ты с ним управился! Не представляю, что бы я без тебя делала.

Фрэнк потянулся к бутылке с хересом, но передумал и достал виски. Нынче он заслужил.

— Я не старался с ним «управиться». Просто воспринимал его как обычного человека, только и всего.

— Так я об этом и говорю, это и было великолепно. Я бы стала вести себя на манер Хелен — как со зверем в зоопарке или что-нибудь в этом роде. Удивительно, что без нее он выглядит гораздо нормальнее, правда? Вообще-то он симпатичный, да? И умный. Некоторые его мысли просто замечательные.

— Угу.

— Кажется, он одобрил наше решение, а? Как он здорово сказал о «мужчинах» и «женщинах». Знаешь, Фрэнк, по-моему, он первый человек, который понял, чего мы хотим.

— Верно. — Фрэнк сделал большой глоток, глядя на заходящее солнце. — Наверное, это означает, что мы такие же сумасшедшие.

Эйприл сзади обняла его и прижалась лицом к его спине.

— Мне все равно. А тебе?

— Мне тоже.

Однако в душе Фрэнка возникло гнетущее чувство, которое не объяснялось лишь обычной воскресной грустью. Странный, суматошный день закончился, и в его угасающем свете стало ясно, что он был лишь короткой передышкой в напряжении, которое томило всю неделю. Несмотря на ободряющее объятье жены, сейчас оно возвращалось и душу сжимало тяжелое предчувствие какой-то неотвратимой, неизбежной потери.