Читать интересную книгу Сатисфакция (сборник) - Евгений Гришковец

И вы смотрите на это и думаете: «Ну нет, ребята, макать круассаны в кофе — это некрасиво, какие бы вы ни были там расфранцузы. Потому что круассан и без того нежен. А если макнуть его в чашку — вообще становится, как тряпка. И от него куски падают и в кофе, и на скатерть. И это некрасиво! Лично меня не учили что-нибудь макать в чашку. Наоборот! Меня учили ни черта не макать в чашку. А то намакаешь печенюшку в чай, а от неё на дне чашки размокшие кусочки, разбухшие и неприятные, колышутся, и чай от этого мутный. И бабушка недовольна. А кому такое понравится?»

Но вы видите, что многие французы макают. Читают газету и прям не глядя так макают. И вы думаете: «А может быть, попробовать? Всё-таки они так аппетитно это делают».

И вы берёте газету, раскрываете её, делаете вид, что жить не можете без утренних французских газет, а на самом деле закрываетесь газетой, и за этим шелестящим прикрытием макаете круассан в чашку, вынимаете его из кофе, даёте жидкости стечь и даже встряхиваете круассан. Намокшая его часть болтается, и вы отправляете это в рот, почти не жуя, проглатываете, оглядываете сидящих вокруг французов и с удовольствием думаете: «А ведь не дураки!»

А потом после завтрака вы возвращаетесь к себе в номер, а потом стоите под душем, с удовольствием мылите голову и думаете: «Чё-то я зачастил в Лувр!»

И потом после душа, не торопясь, по магазинам!

Через неделю возвращаетесь вы домой, весь в обновках, с подарками, довольный.

А когда много лет назад рассматривали маленькую «Мону Лизу» на каком-то календарике, всё чувствовали, кому и с какой стати она так улыбается. Спустя несколько лет купили дорогую книгу, в которой были прекрасные репродукции. Такую книгу, которую, когда открываешь, чувствуешь запах дорогой книги. Там была отличная репродукция «Моны Лизы». Вы смотрели на неё тогда, что-то чувствовали, меньше, чем от календарика, но чувствовали. А в Лувре вообще ни черта не почувствовали. Возле единственного и неповторимого подлинника! Не почувствовали… Какие нужны условия? Непонятно.

Или вот в детстве смотрел я какие-нибудь фильмы про войну, где немецкие солдаты наступали, и от них невозможно было укрыться, они были чем-то неизбежным, страшным и тем, от чего невозможно спрятаться. И, может быть, фильмы были не очень хорошие, в смысле их художественного качества. Но немцы-то были страшные. И вот насмотришься этих фильмов перед сном, ложишься спать и не можешь уснуть. И начинаешь фантазировать, что вот если немцы ворвутся в город, и от них, конечно, нельзя будет спрятаться, а они всех будут убивать… И я лежал в своей постели и думал, что надо будет притвориться мёртвым, чтобы немцы не догадались, что я живой, и не стали бы меня второй раз убивать. И я лежал в темноте и тренировался как можно дольше не дышать и не моргать. А ещё принимал всякие убедительные мёртвые позы для немцев. Ну или не для немцев, а для любых других кинозлодеев, от которых невозможно спастись. И так приятно было лежать в темноте и бояться.

Но главное, я чувствовал этот страх. Я его чувствовал. А тут каждый день смотрю новости, показывают такие ужасы, такие страшные события, такие настоящие войны и катастрофы, и всё время сообщают реальные цифры погибших людей. А ничего не чувствую. Газету читаю — тоже не чувствую. Какие нужны условия? Совершенно непонятно, какие нужны условия.

А можно готовиться к какому-то событию не в одиночку, и даже не каким-то сплочённым коллективом, и даже не целым городом, не страной. Можно готовиться всем человечеством. И всем же человечеством ни черта не почувствовать.

Вспомните 1995 год. Многие должны помнить. Тогда всё так называемое просвещённое человечество хваталось за голову и думало: «Ой, осталось всего пять лет до миллениума!!! Мы не готовы!» Да, мы все ощущали, что мы совершенно не готовы. Потому что а как было понять, что осталось всего пять лет до того, как закончится двадцатый век, который принёс столько разочарований человечеству? Это трудно было понять. Ведь мы же все были люди двадцатого века. И у нас сознание было людей конца двадцатого века. А скоро двадцатый век закончится. И что нам тогда делать с нашим сознанием? Неужели оно изменится?..

Было много вопросов.

Но главное, нужно было понять, к чему, собственно, готовиться. Ведь важно же было подготовиться к тому, чтобы уловить это мгновение между двумя тысячелетиями, не пропустить этот миг…

Шли же века! Века шли, шли, шли… И ещё шли, век за веком, вот они шли, шли, ещё шли. А потом — ТЫНЬ — одно мгновение! И новые дальше пошли. И между этими тысячелетиями просто один вот этот вот какой-то неуловимый ТЫНЬ, который назад не отмотаешь и снова не переживёшь. Его нужно ловить и чувствовать вовремя. При этом на всех тех, кому довелось этот миг пережить, лежала серьёзная миссия. Именно нам повезло. Именно у нас на надгробиях будет написано 19.. тире 20.. . И вот в этом вот тире между датами рождения и смерти где-то вот этот вот ТЫНЬ. Вот этот вот миг между тысячелетиями, который мы должны почувствовать.

Века же шли. Жили татаро-монголы, тевтонские рыцари, средневековые мракобесы жгли приличных людей на кострах, потом одна война, вторая война, пятая, двадцать пятая война, а потом — оп-па! – а вот и мы. Мы — это те, кому повезло пожить в двух тысячелетиях. И мы должны почувствовать секунду между тысячелетиями за всех, кому не повезло. То есть за всех татаро-монголов… А как почувствовать? Что для этого нужно сделать?

Да ещё отовсюду повылезали всякие прорицатели, всякие кликуши и сумасшедшие. И давай вещать, мол, грядёт конец света, второе пришествие, техногенные катастрофы, все компьютеры поломаются, самолёты упадут… Да не страшно! Страшно ничего не почувствовать в тот самый единственный, неповторимый миг. А потом человечество осознаёт: «Ой, а ведь осталось-то всего три месяца до миллениума, а мы по-прежнему не готовы!»

А действительно! Сколько писателей-фантастов в течение всего двадцатого века писали фантастические книжки про то, что будет в двадцать первом веке. Такое они писали! Такие там чудеса! И что? Через три месяца начнётся, что ли? Прямо с первого января? Что, наука попрёт в одну секунду? Инопланетяне гурьбой поналетят?.. Но мысли даже не об этом. Главная мысль — как сделать так, чтобы почувствовать, чтобы достойно отметить такое важное событие. А что я могу придумать? И что я вообще могу? Я же не какой-нибудь хитрый спелеолог или альпинист.

Это спелеологи с альпинистами знают, как миллениумы отмечать. Какой-нибудь хитрый спелеолог за полгода до миллениума нашёл, например, пещеру. Ещё оглянулся по сторонам, проверил, никто не видит, что он её нашёл. Крикнет он в эту пещеру: «Э-ге-гей!» По эху поймёт, что это самая глубокая пещера в его практике и что в ней до него пока ещё никто не побывал. Но сразу туда не полезет. Оставит её для миллениума. Специально наломает веток, закроет ими вход в пещеру, листиками присыпет, разметёт свои следы у входа и оставит зарубочку на дереве, чтобы не спутать. А потом за несколько дней до миллениума этот аккуратненький, хитрый спелеолог придёт к своей пещере, а у него в рюкзачке всё есть. Всё, что надо, чтобы отметить миллениум: пластмассовая складная маленькая ёлочка, несколько шариков, свечечка, термосочек, бутербродики и маленькая бутылочка шампанского для одного. И вот он пополз, полз, полз и наконец заполз на самое дно. Забился там между сталактитами и сталагмитами в неудобной позе, достал, собрал ёлочку, при свете свечечки нарядил её, выпил кофейку из термоса, съел бутерброд, посмотрел на часы, увидел, что ещё сорок минут до миллениума. Подумал: «Ничего, подождём». Подремал. А потом: «Ага, пора!» — достал бутылочку шампанского. Пух! И прямо из горлышка её и выпил. Вот это я понимаю!!!

Или какой-нибудь альпинист всё рассчитал и полез на вершину, на которой ещё не бывал, чтобы там, на вершине, в одиночку, встретить миллениум. Он всё рассчитал и полез. Но какая-нибудь лавина или ураган, и он выбился из графика, и в последние минуты, выбиваясь из сил, весь в поту, всё-таки успел залезть на вершину, воткнул там свой флаг, достал бутылку шампанского. Он её две недели тащил, а она замёрзла. «Да и хрен с ней!» Главное не это, главное, скорее кислородную маску сорвать с лица и проорать на всю Вселенную: «Эге-ге-гей!» И вот он стоял это мгновение на вершине мира и чувствовал, как миллениум стоял вместе с ним. Вот это да!

А я что могу? Как я могу подготовиться?

Я могу сказать только: «Дорогая! Знаешь, этот миллениум — дело очень ответственное. Ты должна понять: как мы этот миллениум отметим, так мы его и проживём. Поэтому давай пригласим только самых лучших друзей… Или даже не так, давай только вдвоём. Ты, я, ёлка и миллениум. Потому что в этот раз необычный Новый год. Мы должны почувствовать мгновения между тысячелетиями. Вдвоём это сделать легче. А уже после того, как почувствуем, можно как всегда к кому-нибудь пойти в гости, или к нам кто-нибудь придёт. И дальше уже просто Новый год. Пойдём к кому-нибудь, или к нам кто-нибудь… Только у меня к тебе просьба. Дорогая, не готовь ты в этот раз так много всего. Зачем так много готовить? Ну ты же знаешь, что никто это не съест. Потом стоит это всё в холодильнике, киснет, даже кошка не жрёт, икает. Ну для чего это всё? Это же нецивилизованно, зачем такими количествами? Как будто в последний раз. Мы что, из голодного края? Зачем же салаты-то целыми тазами? Это же нецивилизованно. Да ты пойми, мне денег-то не жалко……… Да и денег тоже жалко, понимаешь. Но главное, не-ци-ви-ли-зо-ван-но……… Нет, ну оливье-то обязательно! Это классика. Как Новый год без оливье? Заливное? Настаивать не буду, но как вариант. Селёдочку под шубой? Пожалуй. Ну тогда уж сделай и котлетки. Икру, конфеты, хорошие орехи, свечи, ёлку, шампанское — это я всё куплю. Новые шарики на ёлку выберу. Гирлянда старая? Куплю новую. А ты ещё сделай такой салат из редечки, ну, ты знаешь. И тортик. Ну, такой, с глазурью, какой ты обычно делаешь. Только не делай его такой большой. Сделай его такой небольшой… А, без разницы?! Ну тогда побольше».