(III, 245) и др.
Что касается «Бориса Годунова», то Пушкин, оскорбленный рекомендацией переделать его «в роман наподобие Валтера Скота», отложил трагедию в дальний ящик и лишь через несколько лет, в январе 1830 г., возобновил свое ходатайство о ее напечатании.
«Мне было бы прискорбно, – писал Пушкин Бенкендорфу, – отказаться от напечатания сочинения, которое я долго обдумывал и которым наиболее удовлетворен» (XIV, 398, подл. по-франц.)
В ответ Бенкендорф заявил, что представит рукопись Царю только после того, как Пушкин переменит в трагедии «еще некоторые, слишком тривияльные места». «…Тогда я вменю себе в приятнейшую обязанность, – присовокупил Бенкендорф, – снова представить сие стихотворение Государю Императору» (XIV, 59).
Однако Пушкин и на этот раз проявил твердость, отказавшись вносить изменения в трагедию и еще через три месяца, 16 апреля 1830 г., вновь обратился через Бенкендорфа к Царю:
«Моя трагедия – произведение вполне искреннее, и я по совести не могу вычеркнуть того, что мне представляется существенным. Я умоляю Его Величество простить мне смелость моих возражений…» Поэт завершает письмо просьбой «развязать ему руки и дозволить напечатать трагедию в том виде, как он считает нужным» (XIV, 406, подл. по-франц.).
Разрешение последовало через две недели:
«Что же касается трагедии вашей о Годунове, то Его Императорское Величество разрешает вам напечатать ее за вашей личной ответственностью» (Бенкендорф – Пушкину, 28 апреля 1830 г., подл. по-франц. – XIV, 409).
«Борис Годунов» был напечатан в конце 1830 г. «в первобытной красоте» (XIV, 89), и Царь, наконец, прочитал историческую драму Пушкина, которая вызвала у него неподдельное восхищение:
«Милостивый государь, Александр Сергеевич!
Его Величество Государь Император поручить мне изволил уведомить Вас, что сочинение Ваше: Борис Годунов, изволил читать с особым удовольствием.
Вменяя себе в приятную обязанность уведомить Вас о сем лестном отзыве Августейшего Монарха, имею честь быть с истинным почтением и преданностью,
Ваш, милостивый государь,
покорнейший слуга А. Бенкендорф
9 Генваря 1831» (XIV, 142).
После «Годунова»
То, что Император оказывает ему «монаршее снисхождение», Пушкин прекрасно понимал. И всё же цензурная опека Царя порой его тяготила. Оскорбительно было читать письмо Бенкендорфа с советом, якобы исходящим от Царя, переделать трагедию «Борис Годунов» в «роман наподобие Валтера Скота». Обидными были замечания Царя к «Графу Нулину», в немалой степени разрушавшие поэтику этой «повести в стихах»[156]. Были и другие мелкие уколы, задевавшие его самолюбие и неизвестно от кого исходившие: действительно от Царя или от Бенкендорфа.
Пушкин всё чаще подумывал, не отказаться ли ему от «монаршей милости» и не вернуться ли к нормальной процедуре представления своих произведений в обычную цензуру.
«Я не лишен прав гражданства, – писал он Погодину 17 декабря 1827 г., – и могу быть цензурован нашим цензором, если хочу, – а с каждым нравоучительным четверостишием я к высшему цензору не полезу» (XIII, 350).
Однако на деле все последующие годы схема прохождения произведений Пушкина в печать оставалась той же, хотя и претерпела некоторые изменения. Небольшие произведения, включая сказки, Пушкин действительно отдавал теперь в обычную цензуру. Крупные произведения, написанные в 1830-е годы – «Медный всадник», «История Пугачева», «Анджело», «Путешествие в Арзрум», – он по-прежнему представлял на просмотр Царю. И те и другие подвергались незначительному редактированию. В «Сказке о Золотом Петушке» цензор Никитенко не пропустил стихи «Царствуй, лежа на боку» и «Сказка ложь, да в ней намек, Добрым молодцам урок».
Памятник Петру I (Медный всадник)
А в «Медном всаднике» Николай I поставил несколько вопросительных знаков, запретил слово кумир по отношению к Петру I и забраковал строки:
И перед младшею столицейПомеркла старая Москва,Как перед новою ЦарицейПорфироносная вдова.
Описав всё это в своем дневнике, Пушкин (к тому времени уже несколько избалованный царской снисходительностью) недовольно добавляет: «…Всё это делает мне большую разницу» (XII, 317).
Переделывать поэму Пушкин не стал, отложив ее до лучших времен. К сожалению, «Медный всадник» увидел свет уже после смерти Пушкина.
Удивительной была судьба рукописи Пушкина «История Пугачева». О прохождении ее через обычную цензуру нечего было и думать. Мало было надежды и на положительное отношение к этой теме Царя. Всего несколько лет назад Николай I запретил Пушкину печатать «Песни о Стеньке Разине», и Бенкендорф подробно разъяснял тогда:
«Песни о Стеньке Разине, при всем поэтическом своем достоинстве, по содержанию своему не приличны к напечатанию. Сверх того Церковь проклинает Разина, равно как и Пугачева» (XIII, 350).
Тем не менее теперь, после знакомства с трагедией «Борис Годунов», Царь отнесся к историческому труду Пушкина со всей серьезностью. Он предложил сменить заголовок: вместо «История Пугачева» – «История Пугачевского бунта», сделал, по словам Пушкина, несколько «очень дельных» замечаний (XII, 320) и разрешил печатать. Более того, Император признал эту работу важным государственным делом: он распорядился выдать Пушкину ссуду из казны на издание книги и разрешить ее печатать в типографии Императорской канцелярии.
Решение Царя буквально вызвало бунт среди высокопоставленных чиновников, отвечавших за цензуру, – министра просвещения С. С. Уварова (которому подчинялся цензурный комитет) и председателя цензурного комитета кн. М. А. Дондукова-Корсакова.
Пушкин записал тогда в своем дневнике: «Уваров большой подлец. Он кричит о моей книге как о возмутительном сочинении. Его клеврет Дундуков (дурак и бардаш) преследует меня своим ценсурным комитетом. Он не соглашается, чтоб я печатал свои сочинения с одного согласия Государя. Царь любит, да псарь не любит» (XII, 337).
Негодование на Уварова и Дондукова нашло отражение и в стихотворной сатире Пушкина: первого он высмеял в сатире «На выздоровление Лукулла», второго – в известной эпиграмме «В Академии наук / Заседает князь Дундук…».
Граф С. С. Уваров
Когда в 1836 г. Пушкин получил разрешение Царя на издание журнала «Современник», то Уваров и Дондуков добились, что он должен был проходить через обычную цензуру. Понятно, это доставляло дополнительные сложности Пушкину. Однако Дондуков, зная, как относился к Пушкину Николай, не очень придирался к поступавшим к нему материалам «Современника», о чем свидетельствует переписка Пушкина с Дондуковым-Корсаковым.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});