Читать интересную книгу Недостойный - Александр Максик

Я еще стоял у окна, когда услышал громкое ворчание у себя за спиной и, обернувшись, увидел Мики Голда. Он устроился на глубоком диване, вытянув перед собой ноги.

— О Господи, Уилл, — проговорил он, сжимая правую ногу.

— Утро доброе, Мики, — ответил я. Видеть его я был рад.

— Говорю тебе, Уилл, вчера вечером я смотрел телевизор и растянул паховую мышцу. У меня такие шлепанцы с нескользкими подошвами, отличная вещь, знаешь ли, удобные как не знаю что, но не скользят. Мне их внуки подарили. Не хотели, чтобы я поскользнулся на лестнице. Я же старый как не знаю кто, Уилл, понимаешь? Поэтому я сел посмотреть телевизор и вытянул ноги вот как сейчас, и проклятый шлепанец не сдвинулся, и — готово, невообразимая боль прострелила ногу, и теперь я кое-как ковыляю. Какого черта? Растянуть паховую мышцу, глядя в телевизор? Это сумасшествие, Уилл. Уму непостижимо! Не нальешь мне кофе? И закрой это проклятое окно. Мне нужно держать промежность в тепле.

Я закрыл окно и налил ему кофе. С минуту он сидел непривычно тихо.

— Знаешь, Уилл, я должен спросить… Какого черта с тобой происходит? У тебя все хорошо?

— Да, Мики, все нормально.

— А мне кажется, у тебя что-то не так. Ты отвратительно выглядишь.

Я пожал плечами.

— Ты худой. Совсем не ешь. Чем занимаешься? Ты хоть спишь?

— Год был тяжелый. Я, наверное, просто выдохся. Что-то потерял. Похоже, никак не могу собраться в кучу.

Он кивнул, прищурившись в мою сторону и поглаживая себя в паху.

— Господи, до чего же больно.

— Очень сочувствую.

— Брось. Именно так это и бывает, Уилл. Ты смотришь телевизор, все прекрасно, и растягиваешь себе эту треклятую паховую мышцу. Было время, когда я если и растягивал эту мышцу, то во время игры в баскетбол. Но так это и происходит.

Я улыбнулся ему.

— Можно я дам тебе совет, Уилл?

— Пожалуйста. Не помешает. — Я пожал плечами.

Он долго смотрел на меня. Потом покачал головой, словно отвечая на еще не заданный вопрос.

— Ты ведь не принимаешь советов от других, да? Отца уже нет? А мамы?

Я покачал головой:

— Нет. Больше нет. Года два как.

— Оба умерли?

— Да, — ответил я. — Оба сразу.

— Сразу?

— В одно мгновение.

Он медленно подтянул ноги и наклонился вперед, упершись локтями в колени. С тихим стоном сморщился от боли.

— Вы были близки?

Я кивнул, чувствуя знакомое холодное спокойствие.

— Господи, — прошептал он. — Братья или сестры?

— Нет.

Он сделал глубокий вдох, с силой выдохнул.

— Ах, Уилл, это тяжело. — Он покачал головой и посмотрел на свои руки. — Женат не был? — Теперь его голос звучал уже мягче.

— Был.

— Что случилось? То есть если ты не против моих вопросов.

— Я ушел. Когда умерли мои родители. Я ушел. Приехал сюда.

Он казался таким грустным, неуклюже сидя на диване и глядя на меня.

Немного погодя я напомнил:

— Вы хотели дать мне совет.

Он пожал плечами.

— Уилл, если хочешь знать мое мнение, ты идешь ко дну. Прости, но из-за этих кругов под глазами ты похож на енота. Ты ни с кем не общаешься, ходишь по школе как зомби. Я тебе скажу, парень, это больше чем разочарование. Это больше чем «я устал от учительской работы, магия ушла», это что-то другое. Уилл, послушай, не трать свое время, думая, будто можешь все сделать в одиночку. Не важно, из какого дерьма тебе пришлось выплывать. И я могу только догадываться, хотя и сам хлебнул на своем веку. Не борись в одиночку. Приятель, это рецепт несчастья, ты меня слышишь? Тебе сколько? Двадцать семь? Двадцать восемь?

— Тридцать три.

— Тогда радуйся, что так молодо выглядишь. В твоем возрасте я уже потерял половину волос. Уилл, ты уже никогда не отделаешься от разочарования, ты меня понимаешь? Вокруг тебя больше нет ничего интересного. Улавливаешь мою мысль? Тебе придется начать выдавливать из себя ад. Ты больше ничему не удивляешься, ты выжал из себя все, что можно. Мир разочаровывает, Уилл. Мир почти всегда разочаровывает. Теперь ты это знаешь, верно?

Он глотнул кофе, покряхтел, поглаживая ногу.

— Послушай, не знаю, что происходит в твоей жизни, чем ты заполняешь целый, будь он неладен, день, но я знаю вот что: ты не можешь справиться с этим один. Ты молод. Ты думаешь, будто силен как не знаю кто. Думаешь, можешь найти выход? Уставишься в окно и ответ придет? — Он покачал головой. — Ответ не придет. И знаешь почему?

— Потому что ответов нет?

— Ответы есть, Уилл. И можешь приберечь свой сарказм для менее умного, чем я, человека. Пойми, Уилл, ты не можешь сделать это в одиночку. Ты меня понимаешь? Конечно, понимаешь. Готов поспорить на что угодно, ты запутался в отношениях с какой-нибудь до умопомрачения роскошной девицей. Готов поставить на это свою следующую зарплату. Хочешь пари? С девицей, с которой ты почти и не разговариваешь? Которая ходит за тобой, как золотистый ретривер?

Я засмеялся и покачал головой.

— Уилл, послушай меня. Если ты ничего больше не помнишь, вспомни вот что: та, которую ты можешь обмануть, не стоит любви. Так поступают молодые мужчины. Ты молод, но, приятель, не настолько. Это трусливая игра, соображаешь? Учителя. Мы слишком долго живем под обожающими взглядами, а потом в один прекрасный день этого уже недостаточно. Это пустяки, но если не поостережешься, то с этим и останешься. Ты меня слышишь? Знаю, знаю, я похож на заезженную пластинку, но ты понимаешь, что я имею в виду?

Я кивнул.

— Я не говорю, что тебе надо жениться. Брак не спасет. Найди друзей. Найди людей, которые тебе небезразличны. Кому ты не безразличен. Кто умнее тебя. Найди женщину, Уилл. Которая смеется над тобой. Которая пинком под зад выкинет тебя из дома. Ты найдешь такую женщину, и эта самая женщина заслонит тебя собой от грузовика? Что ж, тогда ты что-то обретешь. Ты великолепный учитель, Уилл. Сомнений нет. Прирожденный. К тому же красивый. Чертовски страстный. Твое большое сердце тебе не впрок. Ты завоевал мир. Так какого черта тебе еще надо?

Он с трудом поднялся с дивана, все время постанывая. Когда же наконец выпрямился, то подошел и положил мне на плечо свою тяжелую руку.

— Как ее зовут?

— Изабелла.

— Ты не думал вернуться?

Я промолчал.

— Не знаю, Уилл. Может, шанс есть. Может, она все еще одна. Трусы проживают свою жизнь одни-одинешеньки. Или с людьми, которые не могут причинить им вреда, или вообще ни с кем. Так или так, приятель. Это одно и то же. — Он сжал мое плечо. — А ты не уступай, Уилл. Сопротивляйся. — Он улыбнулся. — Мне пора, приятель. Береги себя.

— Вы тоже, Мики.

Прислушиваясь к его шагам, затихающим к конце длинного коридора, ведущего к его классу, я чувствовал тяжесть его руки, ее жар на своем плече.

После его ухода я собрал свои вещи и покинул кафедру, не дожидаясь появления кого-нибудь еще. Пришел в класс и приготовился потратить утро на уроки английского языка и литературы в трех группах десятиклассников.

Я разложил распечатки второй главы «Уолдена» на пустых столах, расставленных полукругом перед доской. Затем написал на ней цитату дня.

У каждого из моих десятиклассников была отдельная тетрадь, куда они записывали ответы на цитату дня, на что давалось десять минут. Эти десять минут часто были моей любимой частью урока, когда я сидел на краю стола, пил кофе и наблюдал, как они пишут, улыбался ученикам, которые поглядывали на меня. Мне нравились те из них, кто жевал колпачки своих ручек и хмурился, якобы в глубоких раздумьях. Мне нравилось наблюдать за немногими учениками, которые с головой уходили в работу. Звуки, наполняющие помещение: движение ручек по бумаге, преувеличенно раздраженные вздохи.

Я привык думать — это мои ученики. Я люблю их. Часто изумлялся ощущению близости с ними, своему желанию защитить их, поддержать. Мне хотелось, чтобы они мной гордились. Хотелось никогда их не разочаровать. Как сильно ни любил бы я их в эти спокойные минуты в начале урока, я также хотел их ответной любви.

Написав цитату на доске, я сел за один из столов и посмотрел на доску. Я словно смотрел на себя, с книгой в руке, расхаживающего по классу, задающего вопросы. Преподающего.

В коридорах послышался шум — смех, хлопанье дверцами шкафчиков, знакомые голоса. Прозвенел звонок, извещающий, что до начала занятий осталось десять минут.

После звонка, после того, как они написали свои десятиминутные ответы, мы начали обсуждение. Я снова и снова задавал им вопросы.

Когда прозвенел звонок на перемену перед перерывом на ленч, сил у меня совсем не оставалось. Меня закрутили эти повторяющиеся обсуждения, каждый раз начинающиеся заново. Когда ушла последняя группа, я стоял у своего стола, собирая материалы, медленно складывая стопкой лишние экземпляры.

Потом наступил момент, когда моя обессиленность стала только физической. Я глубоко вздохнул и вышел в коридор, спустился по лестнице и вдоль поля пошел в столовую.