Читать интересную книгу Пташка - Уильям Уортон

— Видите ли, Альфонсо, это произошло в медицинской школе, собственно говоря. Ведь вы знаете старый анекдот о том, как человек становится психиатром?

Я-то знаю, но хочу, чтобы он сам рассказал. Так что:

— Нет, сэр.

— Говорят, психиатрами становятся еврейские мальчики, которые хотят стать врачами, но не выносят вида крови.

Просто великолепно. Не знаю, какой реакции он от меня ожидал, но я смеюсь. Смеюсь чуть-чуть слишком долго. У большинства сицилийцев «вмонтирован» деланный, фальшивый смех, которым они могут пользоваться всякий раз, когда им понадобится. Они могут засмеяться на собственных похоронах, если это окажется выгодным. Этот смех может обмануть любого, кто не сицилиец.

— Хороший анекдот, сэр! — Но я вовсе не собираюсь под него подлаживаться, а потому говорю: — Однако серьезно, сэр. Как получилось, что вы заинтересовались чокнутыми и придурками настолько, что это стало вашей профессией?

— Понимаете ли, Альфонсо, в моей работе далеко не все связано с отступлениями от нормы. У многих людей есть что-то, что их тревожит, и я могу помочь им справиться с этим, а значит, сделать их жизнь лучше.

— И армия платит за это, сэр?

Он словно охотник, подбирающийся к дичи. Настоящий скользкий сукин сын. У него так и чешутся руки забраться ко мне под черепушку. Только не знает, как это сделать.

— Армия не так уж плоха, сержант. Война всегда не слишком приятное дело, но армия заботится о тех, кто в ней служит.

— Уж обо мне-то она позаботилась, это точно. — Я смотрю ему прямо в глаза. Он не так уж плох: только улыбается мне в ответ.

— Расскажите мне что-нибудь, Альфонсо. Например, каким был ваш отец.

— Он и теперь жив, сэр.

Вайс заглядывает в бумаги, стопкой лежащие у него под ладонями. Я знаю, что там не может быть ничего такого, — во всяком случае, о моем старике в них ничего нет. Он опять разыгрывает из себя психиатра.

— Ах, да. Я хотел сказать, расскажите, какой он.

— Мировой мужик, сэр! Мы с ним всегда были как два кореша. Вместе ходили в походы, ночевали в палатке, и он учил меня делать модели самолетов. Ну и все такое. Он действительно потрясный мужик. И, кстати, обожает мою мать. Ну а та лучшая в мире из матерей.

Может, здесь подошло бы несколько строк из «Джека Армстронга», вот уж действительно настоящие стихи о настоящем американском парне.

— Ну да, конечно. А чем твой отец зарабатывает на жизнь, Альфонсо?

— Выполняет задания городского совета, сэр. Чистит канализационные трубы. Называет себя водопроводчиком, а на самом деле весь день перелопачивает дерьмо. Приходит домой поздно вечером, принимает в подвале душ и скребет себя при этом большой жесткой щеткой, какой пользуются в прачечных. Его ногти всегда острижены так коротко, что можно подумать, он их обкусывает. Это чтобы под них не попадала грязь, сэр. Когда он выходит в столовую обедать, вы ни за что не догадаетесь, что он весь день простоял в дерьме. Он просто грандиозный мужик, сэр. Я никогда не слышал, чтобы он хоть раз пожаловался. И все, что отец заработает, он отдает матери. Мы бедны, однако понимаем, что такое чистота и достоинство, сэр. Мы рады, что нам выпал шанс жить в такой великой стране, как наша.

Здесь хорошо бы подошла бодрая песенка «Кого же видим мы, так то ж сиротка Энни». Может, сказать ему, что у меня есть необычная собака — с дырками вместо глаз?

При всем при этом я сохраняю абсолютно серьезный вид. Вот что значит сицилийская кровь. Дядя Ники смог бы мною гордиться. На этой войне дядя Ники нажил целое состояние. Он покупает подписанные настоящими докторами справки о наличии аллергии за пять сотен баксов и наваривает на каждой из них тысячу. Некоторые из них просто гарантируют получение белого билета. Есть у него и другой «бизнес». Он завел «клинику», в которой можно получить качественный перелом руки. Солдаты заявляются к нему в конце отпуска, и он ломает им руки за деньги. Тогда они уже не подлежат отправке за пределы США и расстаются со своими частями. Когда вы туда приходите, он вам дает наркоз и подводит к небольшому устройству, похожему на гильотину, только вместо лезвия у нее здоровенный кусок свинца с тупым краем. Бух! Пока ты приходишь в себя, твоя рука уже в гипсе и на перевязи. И ты получаешь рентгеновские снимки, справку с подписью доктора и вообще все, что нужно. Ноги он тоже ломает, но это сложней и опасней. С руками у него получается лучше. Если бы мне разрешили съездить домой в отпуск до окончания этой гребаной войны, я бы тоже сходил к нему. Ники сделал бы мне это бесплатно. Но фрицы его превзошли: тоже ничего не взяли, а кроме того, я буду получать пенсию. Интересно, поверит ли всему этому Вайс, если я ему расскажу.

Он снова шуршит бумажками на столе.

— Сержант, можете ли вы что-нибудь рассказать мне о нашем пациенте? Вы были близки с ним. Не замечали ли вы чего-нибудь, что могло бы помочь объяснить его внезапную кататонию и эти странные, словно раболепные позы?..

Итак, я для него снова сержант. Трудно даже поверить! Вайс до сих пор не допетрил, что Пташка думает, будто он канарейка! Вот чертов тупица!

— Он всегда был совершенно нормален, сэр. Как и я, беден, однако тоже из чудесной семьи. Он жил в трехэтажном доме с большим садовым участком. В школе учился прилежно, и хотя он не гений, сэр, но занимался по усложненной программе и обычно получал хорошие оценки. Не могли бы вы мне рассказать, сэр, отчего он такой? Верно, с ним случилось нечто ужасное, что довело его до такого состояния?

Пусть-ка попробует выкрутиться на этот раз. Он принимается перебирать бумажки, изучая их по одной. Не думаю, чтобы он вообще на них смотрел, то есть, я хочу сказать, вдумывался, что в них написано; он просто тянет время. Может быть, надеется, что мой вопрос исчезнет сам собой. А что, если он о чем-то знает и не хочет мне говорить? А может, и это всего вероятней, он знает не больше, чем Ринальди?

— Я беседовал с его родителями. Они приезжали сюда для установления его личности. Он больше месяца числился пропавшим без вести. Они узнали его, но сам пациент их не узнал. В то время, если кто-нибудь близко к нему подходил, он начинал яростно прыгать и извиваться, падая при этом на пол. Выглядело, словно он пытается убежать или спастись от кого-то.

— Это на него так не похоже, сэр.

Не может быть, чтобы он был таким олухом. До него неизбежно дойдет, что здесь что-то связано с птицами. Интересно, сказали или нет Пташкины предки о том, что он разводил канареек? Скорее всего, нет. Возможно, решили, что это не имеет отношения к делу. Но они наверняка должны были рассказать о нашем с Пташкой побеге, это ясно как божий день.

— Возможно, сэр, мне следовало бы вам рассказать, если это может иметь какое-то отношение к делу, что мы с вашим пациентом однажды убежали из дому. Нам тогда было четырнадцать или даже пятнадцать. Сперва мы отправились в Атлантик-сити, а затем в Уайлдвуд, Нью-Джерси.

— Да?

Да, да, да! Да, мой дубиноголовый, убежали как миленькие! Теперь заинтересовался! Я решаю, что пора подкинуть ему какие-то крохи, пусть поклюет. Но нельзя давать слишком много за один раз. Он снова заглядывает в бумаги, читает что-то, напечатанное на желтом листе.

— Да, сержант, у меня это есть. Вот и полицейский отчет. Здесь написано, вас обвинили в краже каких-то велосипедов.

Ну и дерьмо. Нет никакого смысла что-либо ему объяснять. Эта жирная задница не поверит ни единому моему слову. Ведь все написано черным по желтому, чего уж там.

Он опять наклоняется над столом в мою сторону. Улыбка испаряется с его лица. Теперь он пробует применить участливый взгляд. Я тоже наклоняюсь вперед и пытаюсь сделать вид, будто сожалею, что до сих пор остался в живых. Это не очень далеко от правды.

— Скажите, Альфонсо, — это останется между нами, — часто ли у вас появляется чувство, что люди к вам несправедливы? Не думаете ли вы, что люди будто сговорились, чтобы «достать» вас?

Ну не придурок ли этот новоявленный экстрасенс, телепат гребаный! Он опять смотрит в свои бумаги, затем глядит на меня жестким серьезным взглядом, но очень понимающе.

— Вот рапорт об инциденте в Нью-Камберленде, из него явствует, что к тому времени вы провели в армии всего пять дней. Это верно?

— Да, сэр.

— Тут говорится, что вы сломали нос некоему унтер-офицеру и выбили ему восемь зубов.

Я держу рот на замке. Какое, черт возьми, это может иметь отношение к Птахе?

— Он действительно был к вам несправедлив, Альфонсо? Вы теперь сами стали сержантом. Как вы думаете теперь, не кажется ли вам, что вы, может быть, слишком погорячились?

Я прибегаю к своей излюбленной тактике «раскаивающейся собачки», обычно она помогает в таких случаях.

— Мы все ошибаемся, сэр. Возможно, он лишь пытался делать свое дело, как и все мы.

Вот уж не знал, что сумею быть таким замечательным говнюком-очковтирателем. Заняться, что ли, торговлей подержанными автомашинами? Мне даже нравится дурить эту задницу. Ощущения похожи на те, как если заставляешь наконец какого-нибудь здорового ублюдка завопить благим матом, только здесь не требуется такого большого усилия.